Анкета о Тютчеве

Анкета о Тютчеве

Ответы на вопросы «Тютчевской анкеты» «Toronto Slavic Quarterly» (University of Toronto. 2003, № 6) (доступ по: http://www. utoronto.ca/slavic/tsq/06/tyutchev—anketa06.shtml)

Тютчев – вопросник

1. В какой стороне для вас находится Ф. И. Тютчев (справа, слева, впереди, сзади, вверху, внизу)?

Ответ на вопрос: «В какой стороне находится Ф. И. Тютчев?» – нуждается в предварительных условиях: следует представить себе мир Тютчева и его текстов как завершенную в себе монаду или совокупность монад. Кроме того, надо дистанцироваться от этого мира и рассматривать его с позиции вненаходимости. Тогда Тютчев будет находиться от меня вверху и несколько справа, по косой вертикали. Ради наглядности можно вспомнить Фета, который стоял «в темном переходе Колизея и смотрел в одно из оконных отверстий на звездное небо». Звездное небо – это и есть Тютчев!

Однако для меня в отношениях с Тютчевым органичнее другая позиция – внутринаходимость. Уже много десятилетий я чувствую себя окруженным пространством Тютчева со всех сторон, и в то же время он находится во мне. По аналогии напомню более общий постулат Бориса Гаспарова о языке: «Язык окружает наше бытие как сплошная среда (…). Однако эта среда не существует вне нас как объективированная данность; она находится в нас самих». Вот и у меня так же: жизнь «с Тютчевым» и «в Тютчеве».

2. Как вы думаете, почему у Хлебникова: «Ночь смотрится, как Тютчев, /Безмерное замирным полня»?

«Ночь смотрится, как Тютчев, / Безмерное замирным полня». Хлебников имеет в виду тютчевский космизм. Тютчев – ночной поэт; его собственное сознание, как ночная стихия; его самого можно сравнить с ночью. Но Хлебников перевертывает сравнение, и эффектная инверсия чрезвычайно углубляет смысл. Ночь безмерна, как хаос, ее бездна всепоглощающа, между тем как Тютчев у Хлебникова не просто растворяется в этой безмерности, но заполняет ее, как бы превышая безмерность сверхмирными стихиями креативности. Какие-то плохо мыслимые колоссальные пространства включаются друг в друга, и все это еще усложняется игрой приставок и корней, этими «без-», «за-», «мер-», «мир-».

3. Как вы относитесь к известному манделъштамовскому определению тютчевской поэтики – «Эсхил русского ямбического стиха»?

«Эсхил русского ямбического стиха – Тютчев». Эта формула Мандельштама из статьи «Буря и натиск» (1923) заслуживает дешифровки. Она, по-моему, указывает на известную архаичность тютчевского четырехстопного ямба, отсылающую к метрическим рисункам XVIII века, в частности, к заметному пиррихированию второй стопы (например, в концовках стихотворений: «Коснулись ключевые воды» или «И шумным из земли исход»). Кроме того, архаика видна в неустойчивости, сдвигах, синкретике, биметризме ямбических ритмов Тютчева, они полны как бы первоначальной свежести. Напомню: «Льдина за льдиною плывет» или смесь ямба с амфибрахием в «Silentium», отдающую силлабикой и пр. Рядом с Тютчевым Пушкин – Софокл, а уже Блок с Пастернаком – Еврипиды.

4. Какие строки Тютчева первыми приходят на ум при упоминании имени поэта?

На протяжении многих лет при мысли о Тютчеве часто всплывала и всплывает вторая строфа из стихотворения двадцатилетнего поэта «Слезы» (1823):

Люблю смотреть, когда созданье

Как бы погружено в весне,

И мир заснул в благоуханье

И улыбается во сне!..

(I, 47)

Это самая ранняя, сугубо тютчевская нота, которую все знают повторенной в «Весенней грозе»: «Люблю – когда – как бы». И эти формульные мотивы погруженности, весны, сна, благоуханья! Кстати, первая публикация в «Северной лире на 1827 год» содержала «созданья» и «погружены», что и было восстановлено в издании «Библиотеки поэта» (1987). Как кажется, однако, длительная привычка текста к самому себе тоже кое-что значит и даже выглядит более «тютчевской».

5. Насколько русская поэзия, на ваш взгляд, смогла вобрать в себя опыт Тютчева, поэта и мыслителя?

На Тютчева откликались лучшие русские писатели и поэты уже в XIX веке, но вобрать в себя его опыт как поэта и мыслителя русская поэзия смогла лишь в XX столетии. Опыт этот по разным причинам неочевиден, но мимо него не прошли Блок и Ахматова, весьма заметно – Мандельштам и Ходасевич, но и не только они. О влиянии Тютчева на Ходасевича говорила в докладе, полном тонких наблюдений, Ирэна Ронен (Чикаго – 2003). Прибавим здесь совершенно тютчевское начало «Ласточек»: «Имей глаза – сквозь день увидишь ночь…». Андрей Белый отмечал у Ходасевича инерцию тютчевского четырехстопного хорея. Мне всегда слышались отголоски монументальной стилистики Тютчева у позднего Заболоцкого. Ахматова настойчиво напоминала о тютчевских фрагментах, открывая стихотворения начальным «И» (64 случая!). Тютчев воздействовал на собирание Петербургского текста. Его космические интуиции по-разному отозвались у Блока, Маяковского, того же Заболоцкого. Переживание Тютчевым пространства и времени с их катастрофической ненадежностью коснулось многих. Историософские утопии Тютчева, как бы к ним ни относиться, полны живых идей.

6. Каким рисовался бы вам облик поэта, если бы вы не знали его портретов, а только читали стихи?

Если исторгнуть из себя все сохранившиеся изображения Тютчева, например его позднюю фотографию в цилиндре, с открытым зонтиком на плече, закутанного большим пледом, – что-то в сторону «человека в футляре», – и собирать портрет из его стихов, то сделать это будет особенно трудно. Пушкина легче поймать в его полированных строчках: «А я, повеса вечно праздный, / Потомок негров безобразный» и т. п. У Тютчева такого не найдешь. По его стихам особенно хорошо видно, что автор и человек находятся в разных сегментах сущего. К тому же Тютчев, слишком остро переживающий личностное присутствие в мире, в своей экзистенциальной поэзии часто пытается устранить отъединенное «я», бежит от себя. В своем главном – он гений русской безличности. Не воссоздавать же облик поэта из таких, скажем, стихов: «И старческой любви позорней / Сварливый старческий задор»! В самом лучшем смысле портретом Тютчева будет «Черный квадрат» Малевича.

7. Можете ли вы сказать, что поэзия Тютчева современна или она вся в прошлом?

Поэзия Тютчева не была современной даже в его современную эпоху, и это многое объясняет. Она не современна и в нашу, но ее вовсе не занесло забвеньем. Принадлежащая к лирике высочайшего ранга, поэзия Тютчева уже развернута в особом ортогональном времени, которое пересекает исторический вектор в условной точке настоящего от мгновения к вечности и обратно. Нечто подобное описано в астрофизике Стивеном Хокингом как «мнимое время», в религиозной философии Джорджо Агамбеном как «мистериальное время»; можно говорить о «вечном времени» стиха, а поэзия Тютчева схвачена «лирическим временем», в котором, собственно, располагается Лирика как таковая. Это обстоятельство оставляет предложенный вопрос в рамках социо-эмпирической культуры, и для ответа на него нужны другие мыслительные ходы.

8. Читаете ли вы любовные стихи Тютчева в период влюбленностей?

Для человека, почти всю длинную жизнь прожившего «с Тютчевым», совершенно естественно, что тютчевские любовные стихи сопровождали времена влюбленностей. Из них особенно близки стихотворения конца 1830-х годов: «Люблю глаза твои, мой друг…», «1 декабря 1837», «Итальянская villa», из более поздних – «На Неве», «Близнецы». Любовные стихи Тютчева освещены его судьбой, и мне всегда хотелось, кроме поэтического завораживания, в эту судьбу заглянуть.

Предметы любви менялись в жизни Тютчева, но никогда не исчезали из нее навсегда, а оставались в его судьбе, подобно мотивам страстного и стройного стихотворения. Они чередовались в нем светлыми и сумеречными полями, и когда мотив удалялся из светлого поля, на его место всплывал мотив из сумрака, который затем заполнялся новым мотивом. Любовь и смерть не различается в этом стихотворении-судьбе, в нем «мелодией одной звучат печаль и радость» (Блок). Таково пространство любви Тютчева.

9. Почему символисты, а вслед за ними и авангардисты так пристально всматривались в Тютчева? Значимое перечисление у Маяковского: «Анненский, Тютчев, Фет».

Время поэзии Тютчева пришло вместе с началом XX века. Разломы исторических и культурных парадигм становились все очевиднее и глубже. Это началось столетием раньше, еще в эпоху романтизма, когда, может быть, еще не ясно различимые, обозначились очертания нового Эона в судьбе человечества. Все это почувствовали поэты и писатели XX века, символисты, авангардисты и все остальные. В Тютчева они пристально всматривались потому, что в его мощной лирической концентрации услышали пролог или увертюру, где были свернуты, сгущены и предсказаны грандиозные катаклизмы и гекатомбы XX века.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.