Что нельзя простить фантастике?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Что нельзя простить фантастике?

Вы знаете, что такое талант? Это проклятие ожидания…

Стивен Кинг

"Три вещи не прощаются женщинам. Но никто не знает, какие и почему", — выдала как-то одна остроумная польская журналистка. Хорошо сказано! И, знаете, может быть, даже и верно. Может быть, может быть… Но, очевидно, это относится не ко всем женщинам. Во всяком случае, я прекрасно знаю одну, которой кое-что не могу простить и это "кое-что" — именно три вещи. Правда, эта женщина не реальна, она виртуальна, но ведь это дела не меняет, правда?

Зовут её Фантастика.

Если задаться вопросом, в чём состоит суперзадача любого фантастического произведения, то ответ может быть таким — в оригинальности, неординарности, парадоксальности, если хотите — ментально-акробатическом выверте идеи. Иначе невозможно объяснить, зачем писатель-фантаст нарушает реальные связи и закономерности, пропорции и формы изображаемых объектов, строит картины мира, логически не совместимые с реальными представлениями. Ведь не для того, например, чтобы предложить читателю по прочтении рассказа тихо восхититься удивительным метаморфозам героя: "Смотри-ка, слесарь, а рисует! Токарь — а поёт!" Такими "вывертами" и "нефантастическая" литература побрезгует…

А тем не менее интереснейшая дама по имени Фантастика временами оказывается — и о-ох, как часто! — настолько банальна, что диву даёшься. И это — первая вещь, которую ей простить никак нельзя.

Перейдём к примерам.

Совсем недавно в альманахе "Наша фантастика" был опубликован рассказ Василия Головачева "Ultima ratio" (что в переводе с латыни означает "последний, решительный довод"). Прежде всего надо сказать, что творчество этого писателя можно смело назвать явлением в российской фантастической литературе. Головачёв — самый издаваемый автор-фантаст последнего десятилетия двадцатого века. Общий тираж его книг приближается к 11 миллионам экземпляров. Я думаю, не имеет смысла давать какую-то оценку творчеству писателя — читатели и издатели сделали это за меня. Да… И всё-таки, "Ultima ratio"…

Житель портового города Североморск, хороший мужик и инженер Николай Ващягин по пути с работы домой встречает внезапно обнищавшего охотника…

Но стоп. Здесь сразу надо отметить, что Головачёв пишет по принципу "скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается". С первых абзацев он подробно вводит нас в курс дел Ващягина: где учился, сколько получает, в каких отношениях с тестем, какие родственники пришли к нему на день рождения, что подарила Ващягину на день рождения жена (оказывается, "лосьон после бритья"). Всё это не имеет никакого отношения к дальнейшему повествованию, как, впрочем, и к лейтмотиву произведения, но, кажется, такова манера Головачёва: пока автор "не разберётся" и как следует "не пристроит" главного героя — дальше ни ногой…

Ну так вот. Встречает Ващягин охотника, и тот продаёт ему необычный пистолет, ни на какой другой не похожий. И называет место, где такого оружия лежит много. Оказывается, что пистолет — мощный излучатель, нечто вроде бластера, которого, как известно, в нашем мире быть не должно. Ващягин и его друг Савельев направляются к тому месту, которое назвал охотник, и в полузатопленном в море диковинном сооружении находят целый арсенал не менее диковинных ружей и пистолетов. Вооружаются и возвращаются домой. На следующий день Ващягин с ужасом узнает о том, что давешний охотник убит. А потом замечает за собой слежку. Он бежит к Савельеву. Неизвестные преследователи устремляются за ним. Савельев и Ващягин прыгают в машину и — в тайгу. За ними — погоня. Силы героев и преследователей неравны, положение безвыходно. И вдруг неведомое существо в "бликующем комбинезоне" и с "узкими длинными, фиолетовыми, светящимися глазами" приходит им на помощь. Как — можно догадаться: уничтожает преследователей страшными разрядами. Оно отбирает у наших героев оружие и поясняет: "Мы из… скажем, из службы безопасности… И успели вовремя… Мы люди, но из другой реальности Земли. К сожалению, наш мир тоже пока не совершенен и не свободен от негативных процессов типа агрессивных разделений, терроризма и бандитизма. Одна из таких групп захватила унбах…" Ясно, что унбах — это тот самый склад с оружием. А бандиты — те, кто гнались за невольными похитителями их собственности Ващягиным и Савельевым…

Вот, собственно, и всё. О чём этот рассказ? О том, что есть другие реальности, в которых живут незнакомые нам существа с диковинным оружием. И что они озабочены массой проблем криминального свойства.

Но ведь "идея" существования иных реальностей буквально истоптана поколениями фантастов! Теперь она не может быть лейтмотивом никакого рассказа! Сегодня она присутствует в бесчисленном количестве фантастических произведений, но никогда не ставится в них во главу угла. Она — лишь повод, почва и фон для раскрытия оригинальности сюжетных замыслов иного свойства. Я уж не говорю о том, что уфологи уже давно прожужжали все уши цивилизованному мировому сообществу о существах в "бликующих" комбинезонах и с "фиолетовыми глазами"! Если уж фантаст Головачёв показал пришельцев из другого мира в таком "общеупотребительном" виде, — с другой стороны, что нового придумаешь в том сюжетном цугцванге, в который сам себя загнал автор! — то хотя бы вложил в их уста что-нибудь оригинальное. Но нет. "Мы есмь" — вот что узнает от пришельцев читатель. И ещё, пожалуй, уже сам может догадаться о тупости криминалитета иной реальности: кто ж в незнакомом мире оставляет своё оружие — тем более краденное — без присмотра!

"Зато в рассказе много стрельбы и погоня, — скажет нам какой-нибудь не дюже требовательный подросток. — И зато его интересно читать в начале и в середине". А в конце? Ну что в конце! Головачёв, видимо, почувствовал неладное как раз к финалу создания рассказа и в последних строках попытался сделать некий сюжетный трюк (о котором в пересказе я счёл возможным умолчать), превращая спасителя из иной реальности в равнодушного к жизням землян подлеца и трансформируя приключение в трагедию. Наверно, это и был ultima ratio — последний, решительный довод автора в защиту достоинства произведения. Но и это не спасло рассказ от провала.

Ординарность замысла не спасает ничто. Если только тихий возглас: "Надо же! Слесарь, а рисует! Нашли пистолет, а он из другой реальности!"

Если творчество автора-фантаста можно назвать полётом на крыльях фантазии, то Головачёв в "Ultima ratio" даже и не пытался взлететь. Но чтобы столь уверенно себя вести, надо, наверно, иметь такие же тиражи собственных книг, как у Головачёва. Другие фантасты, как правило, летать желают и делают попытки, успешные и успешные не очень. "Не очень" приводит к бреющему полёту с куцыми рывками вверх. И в этом случае дама по имени Фантастика приобретает одну неприятную особенность поведения — она вдруг начинает оригинальничать.

Претензия на оригинальность — вот та вторая вещь, которую ей нельзя простить.

Сергей Лукьяненко, если судить по объёму тиражей, является человеком номер два после Василия Головачёва в современной российской фантастике. Он ненамного отстал от лидера — общий тираж его книг приближается к семи миллионам экземпляров (это по подсчётам того же Головачёва, которые, похоже, близки к истине). В принципе, Лукьяненко тоже мог бы попробовать не расправлять крылья — хватит, полетали! — но пребывание на земле не есть его творческое кредо. Как писатель он более подвижен и гибок, нежели самый издаваемый фантаст. Более разносторонен, романтичен, осмелюсь сказать, добр и, кажется, постоянно находится в поиске. Пишет и звёздную фантастику, и фэнтези, и мистику (если, не стремясь к строгой классификации, отнести к мистике его известный роман "Ночной дозор"). Насколько успешно ему всё это удаётся делать — опять же судить не мне, всё уже сказано поклонниками его таланта, раскупающими книги любимого автора миллионами экземпляров.

Но вот — рассказ Лукьяненко "Переговорщики". Написан совсем недавно. По-моему, впервые он появился в журнале "Если" в декабре прошлого года. О чём в рассказе речь?

Земляне только-только выходят на просторы Космоса, открыв некие пространственные гиперпереходы и построив первый звездолёт. И в первом же космическом путешествии экипаж звездолёта вступает в контакт с экипажем корабля могущественной цивилизации, которая является представителем союза других не менее могущественных обитателей Галактики. Союз — незлобив и не хочет "разборок" и войн с Землей. Но и побаивается включать землян в число друзей, пока не выяснит, кто есть "ху". Чтобы расставить точки над "i", первый пилот звездолёта землян, Давид, ведёт переговоры с первым пилотом корабля Чужих. Тот представляет собой отвратительную, хотя разумную и до поры безобидную, тварь — осьминога с бочкообразным телом, раскрашенного во все цвета радуги. Для Давида, впрочем, как и для всех землян, доказать свою "хорошесть" — вопрос жизни и смерти. Но осьминог начинает очередной тур переговоров с того, что утверждает: земляне — слишком контактны и психологически комфортны для контрагента, чтобы быть правдивыми. Давид горячо доказывает свою искренность, но не может объяснить, почему же люди такие ловкие в общении. В этом — камень преткновения переговоров. Оба "переговорщика" устают и задумываются. И тут Давид говорит (передаю не дословно):

"Эх, бросить бы всё, и на рыбалку или на футбол…"

"Ага! — откликается осьминог. — С женой!"

"Не, — говорит Давид, — моя со мной не пойдёт, у нас не принято…"

"Как так?! — изумляется тварь о двенадцати ногах. — А наши с нами везде ходят!"

И тут-то и выясняется, что жены Чужих-самцов отличаются от последних только физиологически, а психологически полностью им идентичны. А земляне-мужчины и земляне-женщины разнятся не только телом, но и, так сказать, душой. И всё-таки худо-бедно сосуществуют. Отсюда и наша контактность, и психологическая гибкость…

Недоразумение разъясняется, переговоры проходят успешно. Хэппи-энд.

Ну что сказать? Давайте помолчим и хорошенько подумаем. На анекдот не тянет. А может, всё-таки на рассказ, пусть даже и юмористический? Для этого всё слишком, да простит меня автор, нелепо. Мне кажется, Лукьяненко и сам не выяснил для себя, что хотел создать, когда садился за "Переговорщики". Возможно, что он писал рассказ всего один вечер — опус совсем небольшой, несколько страниц, — и если это так, то кажется, что в этот вечер автор был настроен игриво, хотел позабавить читателя. Но в то же время не удержался от соблазна придать произведению драматический пафос. И не добился ни того, ни другого.

С первых же строк он понижает голос до таинственной хрипотцы: "Планет у этой звезды не было. Ни одной…" И тут же переносит нас в кабину пилота Давида, а там молодой негр готовит "переговорщика" к контакту: раскрашивает ему гениталии в белый цвет. (Это требование тварей — прийти на переговоры голым и в ритуальной окраске, принятой у расы осьминогов.) При этом присутствует женщина, экзопсихолог корабля, и внимательно наблюдает за процессом. Давид кривится и вскрикивает: "Я старый волосатый мужик с отвислым брюхом и кривыми ногами!" А экзопсихолог отвечает ему — в том духе, что, мол, если надо, то и она не прочь погулять неглиже и разукраситься должным образом…

Что это? Юмор? Или драматический пафос? Молодой негр (интересно, а старый исправил бы положение?), разрисовывающий гениталии "старого волосатого мужика", сам мужик с кривыми ногами и женщина: "Как только это станет возможно, я разденусь догола и пойду на переговоры"… Какие типажи! Какая умело подготовленная, изощрённая ситуативность! И всё это рождено фантазией автора!

Но, конечно, не в этом — самая высокая точка полёта мысли Лукьяненко. Она в осознании психологического различия мужчин и женщин. И к этой оригинальнейшей из идей он ведёт нас прямой дорогой и как можно скорее. Поэтому сцена переговоров скомкана и ненатуральна. По сути, никаких переговоров нет, потому что Чужой у Лукьяненко — зануда и нытик, голый Давид и вовсе лыка не вяжет: не до этого, когда гениталии в белый цвет покрасили, а Земле угрожает уничтожение. Как тут обоим не увять и не подумать: "А пропади оно всё, сейчас бы к бабёшке своей под бок!" Вот к этому-то Лукьяненко нас убедительно и подвёл. И выдал свой козырь, ради чего, собственно, весь рассказ и писался: с женщинами нам трудно, зато с инопланетянами — легко.

Ну что ж, давайте зададимся сакраментальным вопросом: где здесь оригинальность? Негр, раскрашенные гениталии, зануда-инопланетянин и лейтмотив, который, конечно же, интереснее и выше идеи о существовании иных реальностей и существ с фиолетовыми глазами. Выше — на высоту бреющего полёта…

И это — оригинальность? Всего лишь претензия на неё!

Иногда, встречая при вычитке собственных текстов что-нибудь вроде "и я увидел на дне её бездонных глаз" или "нас ожидали неприятные неожиданности", я с благостным чувством думаю о том, что основное достоинство письменности — не в возможности фиксации мыслей на бумаге, а в возможности их уничтожения без предварительного озвучивания. И благодушно стираю написанное. Это с произнесённым словом морока: вылетит — как известно, не поймаешь, а с написанным — с ним просто: р-раз — и стёр.

А ещё я думаю о том, почему мы столь осторожно относимся к слову, которое "вылетело" и которое "не поймаешь". Потому, что оно может быть неуместным, неправильным, некрасивым, оскорбительным, в конце концов. Да, оскорбительным, и к словам такого рода мы относимся наиболее внимательно. А если читатель не услышит — прочтёт плохую историю своего любимого автора — разве он, читатель, не оскорбится? Я бы на его месте оскорбился. Потому что воспринял бы это так, как будто по отношению ко мне проявили небрежность. Или посчитали меня за простака, которому можно "втюхивать" что попало.

Оскорбление читателя — вот та третья вещь, которую нельзя простить даме по имени Фантастика…

И тогда хочется спросить: почему же такие крупные авторы, как Головачёв и Лукьяненко, не пользуются порой преимуществом письменного слова перед устным и не стирают написанное? Потеряли литературное чутье? Или поспешили сдать произведение в набор, не стали ждать, пока оно отлежится и будет восприниматься писателем, как читателем?

Не знаю. Но у меня имеются на этот счёт некие соображения.

Совершенно не случайно в нашей работе разбору подвергались именно рассказы авторов. Кажется, что рассказ — малая (!) литературная форма — вовсе непритязателен к содержанию и масштабности идеи. Это вовсе не так. В категории лейтмотива он имеет точно такой же высокий рейтинг, как и роман. И если писателю кажется, что те интересненькие мыслишки и забавные идейки, которые порой посещают его в час досуга, достойны воплощения в малой литературной форме, — он впадает в серьёзную ошибку.

Обратимся к эпиграфу данной статьи. "Вы знаете, что такое талант? Это — проклятие ожидания…"

Ожидания чего? Того истинного творческого озарения, которое посещает нас в столь редкие и столь желанные мгновения.

Мы должны уметь вынести проклятие ожидания — от одного озарения до другого.

А уж во что оно воплотится — в роман, повесть или рассказ — решает воля того Провидения, которое делает из человека писателя.

("Литературная Россия", N39, 2001)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.