Кафка на родине соцреализма
Кафка на родине соцреализма
В России у Кафки особая судьба. Сначала, до появления его книг шли только смутные слухи о том, что вот-де на Западе есть какой-то странный писатель, по ту сторону социалистического реализма, живописующий какие-то неведомые ужасы и кошмары человеческой жизни. Партийные идеологи, естественно, разом всполошились и заочно оценили Кафку как врага социализма, тайного агента вражеской литературы. Как признавался Юрий Манн, ученый и толкователь Гоголя:
«До сих пор жива память о московском профессоре, который в своих лекциях походя, но внушительно давал отповедь „этой Кафке, идеологу американского империализма“. Почтенный профессор, кстати, по профессии западник, был убежден, что Кафка — это женщина, не зря же оканчивается на „а“, что она благополучно здравствует и находится по крайней мере в идеологической близости с Пентагоном».
Однако были люди, которые знали Франца Кафку и его произведения. В «Записках об Анне Ахматовой» Лидия Чуковская вспоминает, как 31 октября 1959 года «…при чужом человеке она (Анна Ахматова. — Прим. ред.) разыгралась, развеселилась, разговорилась. Говорила все время почти одна. Пересказала нам весь роман Кафки „Процесс“ от начала до конца.
Отозвалась же о романе так:
— Когда читаешь, кажется, словно вас кто-то берет за руку и ведет обратно в ваши дурные сны.
Рассказала тут же биографию Кафки. На Западе он гремит, а у нас не издается».
Это был 1959 год… Впервые же в Советском Союзе рассказы Кафки, переведенные Соломоном Аптом, появились в первом номере «Иностранной литературы» в 1961 году. В 1965 году, к концу «хрущевской оттепели», был издан однотомник Франца Кафки «Роман. Новеллы. Притчи» в переводе Риты Райт-Ковалевой. Примечательно, что книга вышла без указания тиража, что было явным нарушением всех полиграфстандартов.
Книгу выпустили, но в предисловии предупредили: она опасна. И объяснили, почему: Кафка чужд нашей эпохе и талант у него болезненный; он не понимал своего времени, не верил в человека, боялся жизни, короче, «замыкался в собственной личности, глубже и глубже погружаясь в самосозерцание, которое мешало ему увидеть полноту жизни, многоцветность мира, где господствуют не только сумрачные тона, но сияют цвета надежды и радости».
Юрий Буйда вспоминает: «Говорили, что реальный тираж книги — около 60 тысяч экземпляров. Крали ее безбожно. Когда мне ее выдавали в библиотеке провинциального университета — только в читальный зал, упаси Бог! — библиотекарша смотрела на меня как на потенциального уголовного преступника. Рассказывали, что во всей Калининградской области было всего три черных томика».
Но книгу доставали. Читали. Ахали. Ужасались. Я сам, впервые познакомившись с Кафкой, пребывал в шоковом состоянии. Особенно меня потрясла новелла «В исправительной колонии». Помните адскую машину с бороной и офицера? «Вынося приговор, я придерживаюсь правила: „Виновность всегда несомненна!“»
На книгу Кафки, как коршуны, набросились критики. Мнения, разборы, разносы. И речь уже шла не о неведомой женщине по имени Кафка, а о вполне определенном писателе мужского рода, явного антипода метода социалистического реализма.
Евгений Книпович: «Призрачный реалист, визионер, утвердивший примат внутренней жизни над действительностью окружающего мира, всеотрицающий нигилист…»
Дмитрий Затонский: «Кафка, возможно, самая странная фигура в европейской литературе начала XX века. Еврей по национальности, пражанин по месту рождения и жительства, немецкий писатель по языку и культурной традиции, Кафка стал объектом ожесточенных споров — эстетических, философских, идеологических. Но стал он им посмертно».
Когда-то видный партийный функционер Петр Нилович Демичев в бытность министром культуры CCCP отозвался о Кафке по-чиновьичьи безапелляционно и лаконично: «Этот труп мы гальванизировать не будем». Но жизнь распорядилась иначе. Вскоре все бывшие советские вожди превратились в политические трупы, а Кафка стал «живее всех живых» и без всякой гальваники.
Конечно, у Кафки и при жизни, и после его смерти все складывалось довольно непросто — такая уж у него была судьба. Кафка происходил из еврейской семьи и писал по-немецки. Заметим: евреи в Праге жили общиной, немцы — колонией, чехи были народом.
«Как еврей, — отмечал исследователь Кафки Гюнтер Андерс, — он не был своим в христианском мире. Как индифферентный еврей — ибо таковым Кафка был вначале — он не был своим среди евреев. Как человек, говорящий по-немецки, он не был своим среди чехов. Как говорящий по-немецки еврей, он не был своим среди немцев. Как богемец, он не был вполне австрийцем. Как служащий по страхованию рабочих, он не вполне относился к буржуазии. Как бюргерский сын — не целиком к рабочим. Но и на службе он не был весь, ибо чувствовал себя писателем. Но и писателем он не был, ибо отдавал все свои силы семье. Но „я живу в своей семье более чужим, чем самый чужой“, — признавался он в дневнике».
Он был чужой и всегда кому-то неугоден. Его книги сжигали то как «еврейскую литературу», то запирали в спецхран как «буржуазную». Кем его только не называли. Из него хотели сделать то еврейского сиониста, а он к сионизму относился весьма критически, то считали католическим или протестантским мыслителем, называли сюрреалистическим экзистенциалистом. Но Кафка не был ни тем, ни другим, ни третьим. Он вообще не подходил ни под одну идеологическую конструкцию, он был Кафка. Сам по себе. Одинокий созерцатель и переживатель абсурда бытия.
В мае 1963 года в Либице под Прагой состоялась конференция о творчестве Франца Кафки. Уже популярный на Западе, он не издавался в странах социалистического лагеря и потому был здесь неизвестен. Его не знали даже в Праге, где он жил и работал. Вот что вспоминает Эдуард Гольдштюкер, один из творцов Пражской весны:
«Кафку Прага не знала. Образованные люди не читали ни строчки. Уже после смерти вышел его „Замок“, но тираж не был даже распродан. Остатки тиража в войну сожгли фашисты — для них это была еврейская литература. Вспыхнувший было интерес к Кафке в году оккупации — абсурдный мир его книг как бы перекочевал в жизнь — после войны заглох. Кафка был неугоден и коммунистам. „Жечь Кафку“ — такой призыв прозвучал со страниц французского коммунистического еженедельника. „Типичный представитель загнивающей буржуазной культуры“, „декадент“, „пессимист“, „дурное влияние на молодежь“ — таковы были ходячие представления. „Агент Запада“ — точка зрения официальной советской пропаганды. А Говард Фаст написал о нем буквально следующее: „Вершина навозной кучи“. Мы решили обсудить, кто есть Кафка на самом деле, и провели международную конференцию „Франц Кафка в пражской перспективе“, на нее приехали Роже Гароди из Франции, Эрнст Фишер из Австрии, видные ученые-марксисты ГДР, Венгрии, Югославии, Польши. Два дня длились ожесточенные дискуссии, в результате которых участники конференции пришли к однозначному выводу: Кафка — выдающееся явление мировой культуры, и, стало быть, необходимо снять запрет с его имени. И Кафка был издан в Восточной Европе и в СССР».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.