Время грешить и время каяться

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Время грешить и время каяться

Перемена в поведении Толстого-Американца становилась все заметнее. В карты он играл теперь преимущественно в Английском клубе и других благородных собраниях, где шельмовать было недопустимо — он стал светским человеком и начал дорожить репутацией. Дуэлей избегал, но любил демонстрировать меткость в стрельбе. Герцен писал, что однажды, когда у графа пировали гости, он приказал жене встать на стол и прострелил каблук ее башмачка. Если раньше Толстой обожал, как писал Пушкин о Зарецком,

Друзей поссорить молодых

И на барьер поставить их, —

то теперь часто примирял противников. Бывало, давал зарок не пить, однажды полгода не брал в рот хмельного. Тем не менее продолжал участвовать в застольях. Как-то раз, возвращаясь с пирушки на санях с Денисом Давыдовым, он попросил гусара-поэта:

— Голубчик, дыхни на меня, хоть понюхаю винца!

Правда, когда Толстой пил, то пил в свое удовольствие, преимущественно шампанское или бордо. Однажды за столом ему посоветовали редкую закуску:

— Возьми, Толстой, вот увидишь, весь хмель отобьет!

Граф отказался:

— Нет уж, слуга покорный! За что же я два часа трудился?

К нему часто обращались как к знатоку дуэльного кодекса, своего рода эксперту в вопросах чести. Вообще он оказался очень сведущим в улаживании разного рода щекотливых дел, будь то дело чести, наследственное дело или имущественное. Много лет Толстой трогательно заботился о своем товарище, почти разорившемся и больном князе Федоре Гагарине. Когда-то Гагарин тоже был мот и повеса, каких мало. Во время войны 1812 года он поспорил, что доставит Наполеону два фунта чаю, и доставил! Наполеон великодушно отпустил храбреца. Но были у Гагарина и проделки в духе Толстого-Американца. Однажды на почтовой станции Гагарин заказал жареного рябчика, а сам вышел на минуту. Вернувшись, он увидел, что какой-то нахальный проезжающий уплетает его блюдо, хотя его предупредили, что это чужой заказ. Гагарин пожелал этому типу приятного аппетита, а затем под дулом пистолета заставил его проглотить еще одиннадцать рябчиков! У того чуть не сделался заворот кишок. Гагарин со смехом заплатил за дюжину рябчиков и укатил.

И вот теперь имение Гагарина оказалось расстроено, а сам он болен. Толстой долго хлопотал, чтобы сохранить для друга хотя бы остатки его состояния, даже заложил собственное имение, дабы сохранить поместье Гагарина. «Я сам на точке лишиться последнего верного куска, заложенного за князя Федора», — писал он Вяземскому.

Итак, наш герой, подобно пушкинскому Зарецкому, изменился:

Надежный друг, помещик мирный,

И даже честный человек,

Так исправляется наш век.

Немногие знали, что перемена была еще более резкой, и не без веских причин. «Я живу в совершенной скуке, грусти и пьянстве, — писал Толстой в 1828 году князю Гагарину. — Одна Сарра как будто золотит мое несносное существование; три месяца жена не оставляет болезненное ложе свое, родив мне третьего мертвого сына. Следовательно, надежда жить в наследнике похоронена с последним новорожденным.

Скорбь тебе неизвестная, но верь, любезный друг, что весьма чувствительная».

У Федора Ивановича и Евдокии Максимовны родилось двенадцать детей, они умирали в младенчестве, один за другим. Толстой, как Иван Грозный когда-то, завел синодик — поминальный список, куда вписал одиннадцать убитых им на дуэлях. После смерти очередного ребенка Толстой вычеркивал одно имя своей жертвы и писал на полях: «Квит».

В живых оставались две дочери — старшая Сарра и, немного младше ее, Прасковья. Обе были безмерно дороги отцу. Прасковья пошла вся в мать — цыганской породой и повадкой, отец называл ее «мой цыганеночек». А Сарра вызывала восхищение и сострадание — она была душевно больной, но одаренной необыкновенно, в шестнадцать лет писала прекрасные стихи, отмеченные поэтами-современниками. А в синодике еще оставалось одно неотмщенное имя. Толстой каялся, молился на коленях до кровавых мозолей.

Но Сарра умерла от чахотки, ей было восемнадцать лет. На смерть девушки Жуковский написал стихотворение, в котором есть такие строки:

Высокая душа так много вдруг узнала,

Так много тайного небес вдруг поняла,

Что для нее земля темницей душной стала,

И смерть ей выкупом из тяжких уз была.

В финале Жуковский изобразил духовное преображение безутешного отца:

Но в миг святой, как дочь навек смежила вежды,

В отца проникнул вдруг день веры и надежды…

Оплакав Сарру, Федор Иванович открыл свой скорбный синодик, подвел жирную черту под списком отмщенных жертв и крупно написал: «Теперь в расчете».

Он уж был не «черен», а совершенно сед, но волосы вились по-прежнему, и густые бакенбарды доходили до уголков рта. Окончательно рассеялся «мятежных склонностей дурман», даже в убеждениях графа Толстого появилась патриотическая благонамеренность. Он, например, резко отзывался о «Мертвых душах» Гоголя, утверждая, что автор — «враг России» и что «его следует в кандалах отправить в Сибирь».

Федор Иванович Толстой-Американец умер в 1846 году, 64 лет от роду, хотя казался еще крепким нестарым мужчиной.

Злой рок не оставил и вдову графа. В 1861 году ее зарезал собственный повар. Это преступление наделало много шума. Повар сговорился с любовницей-служанкой убить и ограбить графиню. Лев Толстой упомянул этот случай в статье «Зачем люди одурманиваются»: «…когда он услал свою любовницу и наступило время действовать, он пошел было с ножом в спальню, но почувствовал, что трезвый не может совершить задуманного дела. „Трезвому совестно“. Он вернулся, выпил два стакана припасенной вперед водки и только тогда почувствовал себя готовым и сделал».

Одна лишь дочь Прасковья Федоровна прожила свой век безмятежно и счастливо. Она вышла замуж за высокопоставленного чиновника В. С. Перфильева, будущего московского гражданского губернатора и камергера двора. С этой семьей был очень близок Лев Толстой, называл их ласково: Васинька да Полинька. Некоторые черты образа Стивы Облонского из романа «Анна Каренина» напоминают характер и привычки Перфильева. После прочтения сцены в доме Облонских за утренним кофе Перфильев шутливо выговаривал автору:

— Ну, Левочка, целого калача с маслом я никогда не съедал. Это ты на меня уж наклепал!..

Дочь до конца своих дней защищала память отца, писала критические замечания на многочисленные «воспоминания» о нем. Правды не отрицала, а напраслину опровергала. И всегда держала в доме ручную обезьянку.

…И все-таки прозвище Ф. И. Толстого — Американец — противоречит его судьбе. В любой части света можно встретить человека авантюрного склада, известного дерзкими выходками. Но если он, нагрешив, начинает каяться, знайте, это истинно русский человек.