Бога звали Пастернак

Бога звали Пастернак

В нашей культуре явно усиливается «тема Пастернака» – весной показали телефильм по мотивам романа «Доктор Живаго», летом книга Дмитрия Быкова «Борис Пастернак» (серия ЖЗЛ) получила премию «Национальный бестселлер». Сочинение Быкова попало и в список номинаций на премию «Большая книга», да и без всяких премий и номинаций его читали: интересно, и весьма. Сам автор считает – внимание к его книге предопределено тем, что растерянный современный читатель ищет в рассказе о жизни великого поэта какие-то рецепты для себя. То есть, обдумывая, «делать жизнь с кого», можно прикинуть на себя и Пастернака. Попробовать пойти его путем. Что же это за путь?

Это путь в восемьсот девяносто три страницы, но изрядная толщина новой биографии Бориса Пастернака не имеет болезненного характера – она объясняется тем, что в ней совмещены и чередуются две книги: в одной описывается жизнь поэта, в другой дается подробный филологический и философский анализ его творчества. И то и другое – приличного, а иногда и очень хорошего качества.

В любом случае трудолюбивый автор заслуживает всяческих наград и уж точно всяческого внимания заслуживает его удивительная искренность.

Перед нами, собственно, лирическое кредо либеральной интеллигенции, для которой Пастернак – идеал, кумир, икона. Сформулировать заветные чаяния своей родовой группы – такое удается не каждому, а Дмитрию Быкову удалось.

Автору положено любить своего героя, но Быков Пастернака не просто любит – обожает. Это обожание по принципу разницы, а не сходства, поскольку у Быкова, как кажется, нет с Пастернаком ни одной общей личностной черты. (Невозможно себе представить, чтобы Борис Пастернак выпускал книгу политических фельетонов или делал по телевизору актуальный комментарий!) Любить Пастернака есть за что: великий поэт без спора. А вот обожать его личность, по-моему, крайность. Это обожание в какой-то момент и начинает смущать, как всё чрезмерное. Автор начинает высказывать некие суждения о Промысле, о личности Творца и о том, насколько и почему Борис Пастернак был угоден Создателю. Угоден он был потому, что вручал себя Творцу в качестве глины для слепка и старался не принимать никакого волевого участия в собственной судьбе. Богу это нравилось, Он его хранил. Богу вообще нравился Пастернак, и не без взаимности. Была тут какая-то связь, может, даже и родственная… Дописывается автор книги до того, что Пастернак «олицетворял христианство». И тут уже лично у меня включается стоп-сигнал.

Россия ХХ века знает множество мучеников за веру. Бывали такие люди, которые не «христианство» олицетворяли на советской даче, а попросту умирали за Христа. Наверное, судьба патриарха Тихона или отца Павла Флоренского больше похожа на подвиг веры, чем довольно благополучная жизнь советского писателя с членским билетом за подписью Горького, лишь в финале омраченная историей с травлей за «Доктора Живаго». Без всякого сомнения, то был порядочный, гораздо лучше многих своих коллег, человек и в высшей степени одаренный мастер слова. Но никакого христианства он, сын своего века и «трудное дитя жизни», не олицетворял, и делать из него икону даже несколько опасно.

Тут у Быкова, понимаете ли, мечта такая дивная воплощена, интеллигентская мечта о заветной кривой козе, на которой можно объехать неудобства исторического времени. Совместить относительное личное благополучие и духовную свободу. Брать «у них», у земных правителей, дачи и пайки – а в душе быть преданным только Создателю (и роман печатать за границей). Это двоемыслие и двоеверие скрыто, утоплено в блеске индивидуальности Бориса Пастернака – известно, что поэт был обворожителен, чаровал людей, в него влюблялись и любили долго, страстно, мучительно. Но если из личностного этого блеска, из чар вычленить «рецепт жизни», этим рецептом окажется артистический конформизм, красивое приспособление к обстоятельствам. Дмитрий Быков, исследуя судьбу Пастернака, выясняет, как приладиться к отвратной жизни и не потерять при этом лица, – и читатель найдет, в самом деле, массу хороших готовых способов. Что-то вроде «метода Пастернака». Это захватывающе интересно, только вот Христос тут вроде бы ни при чем.

Чрезмерная любовь к герою подвела автора, а то бы он без труда заметил в личности Пастернака то, что Томас Манн называл «двойным благословением», благословением и неба и бездны. Есть, бывают на свете такие любимчики – и Богу свечка, и черту кочерга. Они красиво, артистически проживают свою жизнь, они ослепительно ярки, захватывающе талантливы, они становятся кумирами поколений, всё так. Да только одна старая и очень большая книга учила нас земных кумиров не творить и всему блескучему и слишком артистическому доверять не вполне. Но автор так любит своего героя, что и мысли об этом не допускает.

«Христианство Пастернака, – пишет Быков, – его щедрый и свободный творческий дар, его душевное здоровье раздражают мелких бесов современной культуры, как прежде раздражали мастодонтов советских времен». Круто: не любишь Пастернака – значит, ты или советский мастодонт, или мелкий бес. Эдакий террор любви! Какое это все-таки вредное чувство, сколько же бед от него…

Не думаю, что какому бы то ни было человеку, тем более россиянину ХХ века, возможно было воплотить в себе нравственный идеал христианства. Томик Пастернака навсегда останется со всеми читателями поэзии, и актуализация его присутствия в современной культуре – хороший знак, знак явной тоски по утраченной духовной высоте искусства, но обожествлять его личность, мне кажется, напрасная затея.