II

II

Если вдуматься поглубже в процесс души Эдгара По, то он становится совершенно вполне понятен; вся история человечества повторяет то, что повторил Эдгар По в себе. Человек, или хочет знать, или воображает, что он знает. Все отношения людей между собою — результаты действительного или воображаемого знания. Но ведь и муравьи знают многое. Человек, может быть, и справедливо гордится тем, что он гораздо выше муравья, но если бы люди были скромнее им бы чаще приходилось быть Эдгарами По, им бы жилось умнее.

Конечно, будут правы те, кто мне заметит с чего в августе 1874 года говорить об Эдгаре По и залезать в его душу? Для вас По или чудак, или пьяница, или человек, израсходовавший свои силы на пустяки. Но вы правы только в том, что По американец. Эдгар По всего живая душа, такая же живая, как и мы с вами. Не оттого вы отворачиваетесь от этой странной и загадочной натуры, чтоб анализ его души не представлял интереса, а оттого, что вы знаете только свою улицу и больше ничего не хотите знать. Вы пройдете равнодушно мимо анатомического стола, на котором лежит распластанная душа Шекспира, но если бы на том же самом столе лежала душа Пушкина, Полевого, Белинского, Добролюбова — вы бы остановились. И вы правы. Но не все ли равно для вас, в каком сосуде горит вечный огонь!

В процессе коллективной души, в том, что переживает теперешнее человечество, нужно уметь различать прошедшее и пережитое от настоящего; отличать процесс кончившийся от процесса продолжающегося. Еще недавно мужчины были очень довольны, когда они узнали, что они думают индуктивно, а женщины дедуктивно. Мужчины очень гордились тем, что они думают таким хорошим способом. А между тем спор заключался не в словах и гордиться, в сущности, было нечем. Если бы каждый человек начинал с Робинзона Крузо — не было бы Европы, и Петербургу не нужно было бы ни городовых, ни актеров, ни академиков. Вы одарены гениальными способностями, ваша душа полна чего-то, но вы и сами не знаете, откуда берутся ваши удивительные песни и ваши удивительные мысли, над Шекспиром и над Гейне расстилается то же голубое небо и даже, может быть, хуже, чем над патагонцем. Перед ними та же природа и то же старое, престарое солнце, которое светило Робинзону и Пятнице, но отчего же ни патагонец, ни Робинзон не поют так, как пели Шекспир и Гейне? И в душе каждого гения, каждого поэта, каждого мыслителя, каждого государственного человека хранится подобный же богатый материал, лежащий где-то глубоко, вне их сознания, и в то же время бьющий вечным ключом горячей воды, как Гейзер. Одна и та же старая штука — солнце действует разно на порох и на камень.

В разнице содержимого — разница и душевных процессов. Мужчина смотрел на женщину с высокомерным презрением, пока не узнал закона тех процессов, какие совершаются в ее душе. Решив, что это дедукция, он признал и тот изумительный процесс скрытого мышления, которого не подозревал и в себе. Только мужчина может быть Рудиным и Гамлетом, мучиться рефлексией и парализующим самонаблюдением. Каждый врач знает, что от женщины можно получить более ясное и отчетливое описание болезни, чем от мужчины. Путешественника между дикарями женщины понимают гораздо скорее и легче, и Фердинанда Аппуна и кавказского пленника спасали женщины. Женщины всегда считались более хитрыми, а хитрость невозможна без проницательности, быстрого соображения и способности импровизированного поведения. Женщину перехитрить мудрено только потому, что ее выводы вернее. В дипломатии женщины обнаруживали более замечательные способности, а в житейских обстоятельствах они всегда лучше устраняют затруднения и распутывают недоразумения. Отчего же это? Только оттого, что в женской душе есть уже готовый материал, который своим собственным внутренним процессом создает более правильный вывод, чем сознательный, но односторонний головной процесс мужчины.

Вы, мужчина, думающий индуктивно, обыкновенно подчиняетесь тому факту, который у вас перед глазами, и если видите, что солнце заходит, вы говорите себе — пора спать, надеваете спальный колпак, ложитесь под одеяло и тушите свечи. Позвольте Эдгару По быть умнее вас. Его душит Америка своим филистерством и меркантилизмом, хотя он и не так глуп, чтобы не принимать ее промышленных чудес и удобств материальной жизни. Эдгар По не хочет надевать на себя спального колпака и храпеть, как это делают американские филистеры. Он доволен, но не удовлетворен, и роется в своей душе, чтобы узнать, отчего ему не спится, когда все вокруг спокойно улеглись и потушили свечи. Конечно, Эдгар По мог бы поступить несколько иначе. Он мог бы быть сатириком. Он мог бы дать картины тех американских нравов, которые мы находим в "Мишурном веке". Эдгар По, может быть, быль бы тогда понятнее и известнее, но в то же время он был бы объективнее и тупее. Эдгар По ушел глубже и сделал попытку определить анализом те процессы души, которые для большинства остаются непонятными, неясными и невыслеженными.

Для положительных людей Эдгар По непонятен, но он им непонятен только потому, что они умеют считать до четырех. У Эдгара По есть коротенький рассказ о силе слова. В этом рассказе он уходит, по-видимому, в эфирное пространство, рассуждает о бесконечном, заставляет читателя проникнуть в беспредельную перспективу звезд и в то же время его мысль, обхватывающая, по-видимому, только небо, не покидает земли. Давно уже, говорит Эдгар По, один философ сказал, что источником всякого движения служит мысль, а источником мысли служит слово. Слово — звук, оно производит движение воздуха, но это движение воздуха, как бы проникая в нас, создает движение мысли, и слово оказывается материальной силой.

Анализ процессов мысли и ее механического движения служил для Эдгара По материалом для его неправдоподобных юридических рассказов. Эдгар По выворачивал мысль точно перчатку и показывал ошибки и пропуски в механизме движения мысли, ведущей к ошибочному выводу.

Эдгар По не социальный писатель. Он не разлагает жизнь на основные элементы и не говорит ничего о законах коллективного счастья, да и вообще мало, по-видимому, думает о людях. Он не дипломат, не политик, не общественный деятель. Он не относится ни к кому ни порицательно, ни одобрительно. Он сидит сам в себе, в том богатом наследии, которое ему досталось, и если б люди умели лучше читать, Эдгар По был бы, конечно, более полезным писателем. Вы скажете, что виноват он, а не те, кто не умеет читать.

И в то же время Эдгар По вовсе не мечтатель, не мистик, не утопист и не сумасшедший. Он только обратная сторона той американской души, которую вы видите в "Мишурном веке", он попытка той силы, которая хочет выследить самое себя.

Эдгара По понимать не совсем легко. Да и как же понимать другого, когда не понимаешь себя! В Эдгаре По видят обыкновенно ловкого рассказчика страшных или необыкновенных историй и принимают его рассказы или за наличную монету, или за фантастический фокус. Но едва ли можно винить писателя в том, что его не понимают. Хотя совершенно справедливо и то, что читателя и писателя не должна разделять пропасть. Эдгар По вовсе не рассказчик; он просто обратная сторона Рудина и Гамлета.

Гамлет по меньшей мере на три четверти филистер. Все его красивые монологи — именно то движение воздуха, о котором говорит Эдгар По. Вы чувствуете что-то, но что именно — не знаете. Вам кажется даже, что вы и думаете; но что думаете — вы опять не скажете. Выверните всю душу недовольного Гамлета — у вас не останется в руках ничего точного и определенного, потому что перед вами не мыслитель, не исследователь, а мечтающий эгоист, возящийся только с своей драгоценной особой. Гамлет именно тип филистера, но филистера очень большого размера. А Рудин! Это просто беспомощная пустота, просящая подачки.

В скромной, по-видимому, маленькой душе Эдгара По происходит нечто каратаевское. Перед нами цельные процессы какой-то упрямой, своеобразной души, которую не спихнешь никуда в сторону. В то же время вы видите, как из той же души выглядывает и кивает вам головою ее вторая, думающая и наблюдающая половина. Гамлет все бы хотел сломить по-своему и несчастлив только потому, что у него недостает для этого силы. Тогда он начинает рисоваться, плакать и уверять всех в своем несчастии. Душе Эдгара По такой процесс совершенно неизвестен. Эдгар По сидит среди своего дедуктивного наследства, которое он получил от своих родителей, раскладывает его на кучки, приводит в порядок — и думает. Правда, и тут есть гамлетовский момент, гамлетовское "быть или не быть", но в более живой и близкой к жизни форме.

Эдгар По потому только кажется меньше, что он американец. Американец, даже самый головной и сердечный, не будет ни идеалистом, ни мечтателем. Европеец всегда ищет врагов вне себя; но для американца и враги, и друзья только в нем самом. От этого европеец, воображающий себя непременно героем или несчастной жертвой судьбы, оканчивает байронизмом или уходит в область чистейшего дилетантизма, напускного разочарования и сценического драматизма, а Эдгар По не любит этих искусственных положений, он постоянно держится положительной житейской обстановки, несмотря на самые мощные порывы его воображения; он даже идею сведет к слову, а слово превратит в простое движение воздуха. Еще один шаг — и Эдгар По мог бы сделаться мистиком; но для этого нужно, чтобы он не был психологом. Вот тут-то именно и сила Эдгара По. Какие бы ни разрешал он отвлеченные вопросы, он никогда не покидает своей американской почвы, и все, что он видит вне, служит ему только для того, чтобы понять то, что вокруг него.

Но понял ли он? Нет, читатель. Эдгар По — сам психологический факт, и, может быть, самый любопытный. И за что вы требуете от него, чтобы он разрешил вопросы мироздания и недоразумения американской истории? Эдгар По не учитель и не наставник, он не пробивает никаких новых путей, не ведет никого и не хочет никого вести. Он простой, обыкновенный человек, каких, однако, очень мало. Он чувствует, что ему в Америке тесно и скучно, что вокруг него что-то не то, а между тем другого, лучшего нет, и Эдгару По этого лучшего не создать. И вот, Эдгард По садится в середину своей души, переворачивает ее, сравнивает, анализирует, обобщает и определяет, какие происходят в душе процессы, если она неудовлетворена. Только-то? Только, читатель.