II. Под поверхностью океана (После американской премьеры «Соляриса»)

II. Под поверхностью океана

(После американской премьеры «Соляриса»)

Скажу еще несколько слов о «Солярисе». Стивен Содерберг в «Newsweek» высказал надежду, что Лем не получит инфаркт, когда увидит фильм. Польские дистрибьюторы должны прислать мне кассету с копией, а Содерберг хочет потом приехать в Краков. Однако я сейчас нахожусь в таком физическом состоянии, что подобный визит невозможен, но постараюсь поправиться.

Абстрагируясь от того, ценна ли работа Содерберга или нет, скажу, что она была брошена в грязный океан, но не солярийский — в океан критики, которая не очень-то знает, что перед ней: шляпа, ваза для цветов, или, может быть, ночной горшок. Это напоминает мне ситуацию многолетней давности, когда вышел немецкий перевод «Соляриса»: появились глубинные фрейдистские эгзегезы, которые показались мне абсолютно бессмысленными. Когда пишешь такой многозначный текст, сложно найти соответствующего пользователя.

Однако я считаю, что не стоит браться за сочинения, лишенные какого-либо проблемного послания. Действительно, «Солярис» — это одна большая выдумка, но проблематика, которая прячется под поверхностью сюжета и солярийского океана, не выдумана. Моя книга — естественно, косвенно — представляет ответ на довольно распространенное убеждение, что или в Космосе существуют другие, технологически высоко развитые цивилизации, которые установят с нами контакт, или нет вообще никого. Это почти так же, как если на Земле замечать только людей и шимпанзе, не учитывая гнезда термитов, муравейники, всяких других социально организованных насекомых или хотя бы достаточно разумных дельфинов. Я представил существо, которое не является коллективно сливающимся в одно организмом и которое имеет свою собственную проблематику. В чем она заключается? Нечеловеческая! Были даже попытки теологического эксперимента, и люди совершают их постоянно, но океан не отзывается. И в этом суть.

Я считаюсь рационалистом, поэтому на вопрос: почему что-то в моей книге такое, а не другое, могу ответить: не без причины. Например, неуничтожимость фантомов имеет свою причину: проблема не в том, чтобы создавать обычные человеческие копии, ибо тогда это не вписалось бы в порядок повествования. Мы не знаем, действует ли океан недоброжелательно, или же просто разыскивает то, что прочнее и крепче всего зафиксировано в подсознании или памяти четырех героев, находящихся на Станции. А мы знаем, что травмирующие воспоминания бывают одновременно прочны и сильно приглушены.

Как в действительности происходят явления, терзающие моих героев? Я не смогу ответить ничего сверх того, что оказалось в книге, ибо ничего больше не знаю! Сарториус, тип ужасно официальный и упрямый, имеет вероятнее всего какого-то ребенка. Или он к этому ребенку приставал, или его с ним объединяют другие грустные воспоминания — неизвестно, но в любом случае он очень стыдится появления этого существа. И подобный стыд переживают другие, а Гибарян совершает даже по этой причине самоубийство; впрочем, толстую негритянку, фигура которой вызвала у Гибаряна такую бурную реакцию, американцы по причине political correctness[561] из фильма убрали. Кто же терзает Снаута — понятия не имею! Есть в романе сцена, в которой он держит за руку кого-то спрятанного в шкафу — и только.

Главный герой, Кельвин, который рассказывает все это от первого лица, должен был быть наделен воспоминанием, которое не было бы ни педофильным или другим отклонением, ни преступным. Он не мог быть Джеком-потрошителем, вором или мошенником — тогда во всей истории не было бы ни складу, ни ладу. Поэтому я придумал роман Кельвина с Хари, трагически закончившийся по его, как он сам считает, вине. Отсюда осадок в его памяти, и поэтому океан вызывает именно Хари.

Вызывает ее не из-за секса и перспективы совместной жизни, которую Кельвин должен бы с ней вести на Станции «Солярис», а только из-за истории, которая имела на Земле par excellence[562] трагический финал, и память о которой преследовала Кельвина. Господство секса в нашей культуре я считаю маниакальным явлением. Тем временем многие критики в Соединенных Штатах оценивали «Солярис» в категориях именно секса, многие также говорили — что меня особенно удивило — о голых ягодицах исполнителя главной роли. Сам Содерберг представлял «Солярис» как нечто среднее между «Космической одиссеей» Кубрика и «Последним танго в Париже» Бертолуччи. Этот второй фильм я никогда, впрочем, не видел…

Уже появились другие предложения по экранизации, касающиеся в том числе и «Непобедимого». Я бы охотно согласился на его экранизацию, прежде всего потому, что нет там никаких амуров во Вселенной, просто космический корабль, разыскивающий другой пропавший космический корабль. Сын предостерегает меня: сложней всего будет защитить «Непобедимый» от женщин. Я, однако, абсолютно не согласен на кооптирование в экипаж космического корабля каких-либо женщин.

В «Непобедимом» появляется проблема, которую я назвал проблемой «некроэволюции» или «мертвой эволюции» автоматов, обращенных к простым и наиболее элементарным формам и образующих благодаря этому почти неразрушимый псевдо-организм. Недавно же я узнал, что Майкл Крайтон написал книгу-бестселлер под названием «Нанороботы атакуют». И там есть нанороботы, как в «Непобедимом», только с тридцатипятилетним опозданием. В Америке, однако, считается невозможным, чтобы какой-то дикий человек из-под татранской скалы мог написать что-либо, что составило бы конкуренцию их science fiction.

Я рассуждаю о «Солярисе» и «Непобедимом», хотя в целом придерживаюсь правила, что автор должен держать язык за зубами. Однако реальный мир, который нас окружает, настолько несимпатичный и беспокояще нескладный, и так тщетно приходится просвечивать его будущее, что на эту тему я предпочитаю сегодня замолчать.