Poena [37]
Poena[37]
В детстве Катулл был очень любознательным мальчиком. Бывало вытянет руку вперед, раскрутится волчком, зажмурив глаза, потом останавливается и спрашивает у бабки Петронии:
– А что в той стороне света, бабушка?
– Там Этрурия, внучек, – отвечает Петрония ласковым голосом. А сама думает: «Чтоб тебя черти съели! Уже целый день крутишься!»
– А за Этрурией что? – продолжает Катулл.
– За Этрурией Рим, сынок.
– А за Римом?
– Море.
– А за морем?
– Сицилия, Катуллушка.
– А за Сицилией?
– Опять море, милый.
– А за опять-морем?
– Африка.
– Ну хорошо.
Катулл снова раскрутится как следует и снова спрашивает Петронию о тех краях, куда нечаянно укажет рука. Подвижным был мальчиком. Ему и дела не было до того, что бабке всегда хотелось спать в загородном имении его родителя – на Бенакском озере, на кончике мыса Сирмион. Ее усыплял там альпийский воздух. Катулла – наоборот – бодрил.
Однажды он взялся крутиться обычным манером и крутился до того долго, что Петрония, глядя на него, стала чувствовать тошноту. А потом и задремала на стуле. Как вдруг слышит:
– Петрония! Петрония! Не спи! Говори – что там?!
– Где?… Где?… – всполошилась бабка. – Дай посмотрю…
Посмотрела и видит, что рука Катулла указывает на северо-восток.
– Там Верхняя Панония, голубчик.
– А за Верхней Панонией что?
– За Верхней – Нижняя, – ответила Петрония и снова задремала.
– А дальше что?! – воскликнул Катулл звонким голосом.
– Дальше Дакия, – очнулась Петрония. – За Дакией – Геты, за Гетами – Скифы, за Скифами – Язиги, за Язигами – Роксоланы, за Роксоланами лежит Меотийское озеро… широкое-широкое озеро… лежит-лежит озеро…
– А за озером что?
– За озером живет одноногий казак Равид. Живет один-одинешенек… Желто-серая степь кругом…
– А за казаком Равидом что?
– А за казаком Равидом больше нет ничего, – брякнула Петрония.
На том и уснула. Да так крепко, что, пробудившись, еще долго не могла взять в толк, что желает узнать Катулл, подпрыгивая к ее уху и выкрикивая на лету одни и те же слова:
– Qua facie est?! Qua facie est?![38]
– Кто?… – откликнулась наконец Петрония.
– Казак Равид! – напомнил Катулл.
– А-а-а, казак Равид… Ну, какой он… какой… Казак, как казак. Носит синие шаровары с красными лампасами. Фуражка на нем. Из-под фуражки чуб торчит. На боку – шашка. За спиной – пика. Вот и весь казак.
– И что же он делает на краю света?
– Воюет, – вздохнула бабка. – Воюет. Ничего больше делать не хочет.
– Лжешь, Петрония! – вдруг разозлился Катулл. – С кем ему воевать?! Он там один!
– А вот сам с собой и воюет. Даже ногу себе на войне отрубил, – возразила бабка.
Возразила и прикрыла глаза, заметив, что Катулл мечтательно задумался. Но не успела она уронить голову на грудь, как услышала возглас:
– Петрония!
– Что такое?…
– Хочу написать письмо казаку Равиду!
– Зачем письмо?… Какое письмо?… – испугалась бабка.
Но Катулл только топнул ногой, – еще в детстве умел люто топать ногой, – не спорь, мол, со мной, Петрония, не смей.
Делать нечего. Кликнули писаря, принесли папирус, чернила, пемзу, камышовые перья – все, что надо. Петрония устроилась поудобней на стуле:
– Ну, друг сердечный, диктуй.
Катулл вышел на средину атриума. Левую ногу выставил вперед, правую руку поднял вверх и раздвинул пальцы, будто схватил апельсин. Молча постоял в такой позе минуту-другую, потом начал диктовать:
«Гай Валерий Катулл приветствует одноногого казака Равида!
Как ты живешь? Я живу хорошо. У меня есть старший брат, есть бабка Петрония. Батюшка мой магистрат в Вероне. Он все время сидит там, а мы с бабкой здесь, на Бенакском озере. Брат – не знаю где. У нас озеро узкое и длинное. А у тебя широкое. Не отруби себе вторую ногу, если будешь опять воевать. Я хочу стать поэтом, когда вырасту. И хочу жить в Риме, чтоб гулять по улицам. Озеро у нас синее, как море. На горах лежит снег. А твое озеро еще дальше гор. Но наш табеляриус к тебе прибежит, ты не бойся. У бабки моей есть красивый перстень. А у меня такого нет. Но батюшка сказал, что подарит мне свой. Мне бывает грустно и весело жить на свете.
Будь здоров, мой казак».
Послание уложили в футляр. Призвали раба-письмоносца и велели ему бежать на северо-восток до пределов мира. Табеляриус быстро выскочил из дома, громко топая ногами – топ-топ-топ… топ-топ-топ… Побежал.
С той поры и завелась у Катулла привычка писать письма одноногому казаку Равиду. И в детстве ему писал часто, и в отрочестве (уже своей рукой), и в юности. А когда переехал в Рим, стал писать еще чаще. То и дело покупал рабов-письмоносцев и отправлял их к Равиду. Много денег на письма изводил. Никто не знал об этих тратах поэта. Один только всадник Марк Целий знал. У него-то и деньги Катулл одалживал на покупку проворнейших табеляриусов. Потом, конечно, не всегда отдавал. Но Целий не обижался – богатый и щедрый был человек. Очень крепко дружил с Катуллом.
– Кто этот Равид?! Так – тьфу! Безвестный человечек! – часто говорил Целий по-дружески. – Не пиши ему, брось!
Целия огорчало, что Равид не отвечал Катуллу. А поэта это нисколько не огорчало.
– Ему бы только письмо написать да отправить. Нравится ему знать, что гонец побежал с его письмом на край мира, – объяснял Целий кредиторам.
Это было в то время, когда он уже разорился на катулловых посланиях и когда кредиторы принялись отсуживать у него имения. Но Целий и в этих затруднительных обстоятельствах добывал деньги для Катулла, чтобы тот мог слать письма на северо-восток. Всё ему хотелось дождаться, когда же Равид ответит поэту. И вот однажды Равид ответил. Письмо было коротенькое и безобразное. Некрасивое. Нехорошее.
«Привет Гаю Валерию Катуллу шлет одноногий казак Равид.
Пишешь ты мне про свою любовь, которую зовут Лесбия. У нее такие алые губки и так она ласково целуется, что и я теперь хочу ее полюбить, японский бог! А у нас тут тьма кромешная. Солнце не светит ни хрена.
Ну, прощай».
Катулл прочитал казацкое послание и так его ужалили в сердце вероломные слова, что он упал, будто мертвый, и, не поднимаясь, принялся диктовать с земли злым шепотом Марку Целию, который был рядом, последнее письмо для Равида:
Quaenam te mala mens, miselle Ravide,
agit praecipitem in meos iambos?
Quis deus tibi non bene advocatus
vecordem parat excitare rixam?
An ut pervinias in ora vulgi?
Quid vis? qualubit esse notus optas?
Eris, quandoquidem meos amores
cum longa voluisti amare poena.
Что за вздорная мысль, ничтожный Равид,
гонит тебя в пропасть моих ямбов?
Что за бог – тебе плохой советчик —
на шальной раздор со мной толкает?
Хочешь ты стать притчей во языцех?
Славным жаждешь быть любой ценою?
Будешь! Удостоишься навеки этой кары,
коль мою любовь любить ты вздумал.
Так была написана песнь сороковая, входящая в «Книгу Катулла Веронского» – бесценное сокровище мира.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.