Молодильные яблочки раздора

Молодильные яблочки раздора

Брюс Стерлинг, Джон Кессел. Пуля, начиненная гуманизмом. Журнал «Если»

Мечтать не вредно. Вредно пытаться претворять мечту в жизнь. Финальный титр The End более всего годится для надгробия.

Как известно, самая веселая классическая ария – «В движенье мельник жизнь ведет...», а самый невеселый рассказ Клиффорда Саймака – «Поколение, достигшее цели». Ибо конечная цель – ничто, а движение – все. Прелесть процесса у нас традиционно была несопоставима с тоскливой стадией обретения результата. Пока бабка и дедка, кошка и Жучка били по скорлупе золотого яичка, всегда оставался шанс найти внутри яичка нечто захватывающее; стоило глупой мышке махнуть дурацким хвостиком – и сразу выяснялось, что под скорлупой всего лишь белок и желток. The End. Недаром ведь лучшие художники, хоть и твердо веровали в начала и концы, неизменно предпочитали отсрочивать последние под любым предлогом. Эскиз справедливо считался явлением более перспективным, нежели готовое полотно. То, что обретало контур, уже не могло развиваться. Динамика была готова пускать живые ростки, в то время как статика годилась лишь для унылого поклонения. Любой фильм Спилберга проигрывал фата-моргане, египетская пирамида – воздушному замку, останкинская башня – недостроенной вавилонской, законченный первый том «Мертвых душ» – оборванному второму. Человечество нарочно взваливало на себя повышенные обязательства, чтобы как можно дольше (хорошо бы – всегда) уклоняться от подведения каких бы то ни было конкретных итогов.

Писатели-фантасты давным-давно оценили по достоинству любовь своих сограждан к сослагательному наклонению. Великое «если» было эквивалентно бумерангу, заброшенному в будущее: опасаясь достичь финиша, человечество страховало себя заведомо невыполнимыми условиями пересечения финишной прямой. Например, на пути к грядущей гармонии возникало два полосатых шлагбаума: 1) если бы молодость знала; 2) если бы старость могла. Пересечь эти рубежи и вернуться обратно способна была только мысленная экстраполяция фантастов; все остальные, жанрово не связанные с сайенс-фикшн и фэнтази, могли лишь забавляться, швыряя в воды Стикса неразменные доллары.

Американские авторы Брюс Стерлинг и Джон Кессел выстраивают в своем фантастическом рассказе логически непротиворечивый мир, где, к сожалению, сбылась мечта о преодолении этих неприступных «если». Неким сумасшедшим профессором по имени Сидни Хаверкемп изобретено снадобье, способное омолаживать до нужной кондиции любого представителя вида «хомо сапиенс». Отныне любые старик со старухой – после соответствующего курса лечения – совместно овладевали глаголом «мочь». Соответственно физиологическая молодость подкреплялась уже обретенными за предыдущую жизнь знаниями.

Несколькими штрихами Стерлинг и Кессел набрасывают картинку жизни американского континента после ликвидации барьеров из двух «если». Как водится, итоги оказались стократ плачевнее первоначального замысла. В погоне за дорогостоящим снадобьем миллионы потенциально бессмертных и вечно молодых уничтожили друг друга, и теперь ландшафт Северной Каролины (где развивается действие рассказа) напоминает лунный или постъядерный – каким его представляют себе художники-фантасты с хорошо развитым апокалиптическим мышлением. По ландшафту бродят наполовину одичавшие остатки гордых севернокаролинцев, пуляя друг в друга из ржавых винчестеров с целью отбить еще сотню-другую ампулок с омолодителем. Великое изобретение безумца-профессора стало национальным наркотиком.

Одна из характернейших примет описываемого мира – исчезновение такой категории, как возраст. Поскольку число прожитых лет превращается из биологического понятия в арифметическое, годовой отсчет теряет смысл, и на календаре Материка Невезения – отныне вечное восемьдесят шестое мартобря. Пожилые (кому не посчастливилось добыть омолодителя на весь курс), средних лет (кому повезло больше) и молодые (у которых со снадобьем полный порядок) севернокаролинцы имеют каждый свой индивидуальный численник, отмечая предстоящие дни рождения в миллиграммах. Главный герой рассказа, юркий двенадцатилетний Сниффи, в действительности и есть тот самый сумасшедший профессор Хаверкемп, впавший в биологическое детство в целях маскировки. Поскольку далеко не всем по вкусу профессорское изобретение и последующий модус вивенди. Неотвратимая идентификация Хаверкемпа и составляет сюжетный стержень произведения. На последней странице звучит роковая пулеметная очередь. Но, поскольку один из соавторов тяготеет к киберпанку, а другой к черному юмору, финал рассказа остается открытым: так и не понятно, убили ли малолетнего профессора или он сам, по причине необходимой обороны, укокошил кого-нибудь... Да это, собственно, не так уж важно.

«Пуля, начиненная гуманизмом» – хорошая иллюстрация процесса смещения жанровых границ, свойственного современной НФ. Ибо среднестатистическая утопия есть материализация заветных чаяний масс, в то время как антиутопия (она же дистопия) – доведение до крайности существующих в обществе неблагоприятных тенденций. Обретение вечной молодости можно смело отнести к числу чаяний американцев (в особенности американок); следовательно, достижение недостижимого автоматически возводит рассказ в ранг утопий. С другой стороны, овеществление идефикса в рассказе сопровождается катастрофическими последствиями – стало быть, произведение смещается в область дистопий. На наш взгляд, в данном случае второе из определений более справедливо. Хотя явленная Стерлингом и Кесселом катастрофа призвана демонстрировать читателю не столько вредоносность фантастического омолодителя (который, надо думать, никогда не будет изобретен), сколько пагубность самого факта сбывшейся заветной грезы. Сказав «а», не говори следующую букву, не надо. Просто задержи дыхание и подумай о чем-нибудь хорошем. Этого достаточно.

1996

Данный текст является ознакомительным фрагментом.