Зеленый-презеленый, как моя тоска
Зеленый-презеленый, как моя тоска
Кингсли Эмис. Зеленый человек. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект»
Выбирая меньшее из двух зол, даже отчаянные идеалисты на время становятся стихийными материалистами. Ужас конкретный и ужас абстрактный все-таки несравнимы. Напалм жарче адского пламени, ГУЛАГ страшнее Инферно, сотня демонов на острие штыка гораздо предпочтительней, нежели само острие. Вероятно, поэтому старушка Европа, некогда напуганная триумфальным рысканьем по ее ландшафтам призрака коммунизма, стала куда более снисходительна к обычным литературно-киношным выходцам из потустороннего мира. Когда Оскар Уайльд представил свое знаменитое Кентервильское Привидение в виде безобидного чудаковатого старичка с бутафорскими цепями, писатель еще выглядел новатором, ломающим канон. Но уже мирная застенчивая нежить из «Разговора с призраком» Герберта Уэллса воспринималась читателем как должное: вопрос о том, быть или не быть призраку членом клуба, переводил потенциально «страшное» повествование в плоскость чистой юмористики.
С течением времени европейское дружелюбие к миру духов и теней сделалось почти традиционным. Недаром ведь бестелесные создания Курта Хофмана, постановщика фильма о привидениях в замке Шпессарт, выглядели несравненно симпатичнее обрюзгших бюргеров с нацистским прошлым. И когда, например, Карлсон из книги Астрид Линдгрен играючи прикидывался «маленьким привидением с мотором», этот небезобидный – лет сто назад! – камуфляж уже нисколько не вредил карлсоновской репутации и не ронял героя в глазах Малыша.
Кингсли Эмис оказался едва ли не единственным современным европейским прозаиком, который не побоялся вернуться к старому канону – то есть пойти наперекор сегодняшним стереотипам. Выход в свет перевода эмисовского «Зеленого человека» совпал по времени с кончиной его создателя, которая, увы, в нашей стране почти никем не замечена. (Впрочем, сравнительно недавний уход из жизни другого британского парадоксалиста Энтони Берджесса тоже не вызвал в среде российских интеллектуалов почти никакой реакции; некоторые, возможно, до сих пор уверены, что авторы «Счастливчика Джима» и «Механического апельсина» благополучно здравствуют.) Книга «Зеленый человек», пожалуй, лишена литературного блеска, присущего «Счастливчику Джиму», в ней нет иронической дотошности «Новых карт ада» или явной эпатажности романа «Вынь да положь» (на русском языке опубликован под названием «Я хочу сейчас»). Тем не менее книга о возвращении тени сэра Томаса Андерхилла в дом, где герой жил лет триста назад, представляет бесспорный интерес хотя бы необычным поворотом сюжета: назло уайльдовско-уэллсовской традиции призрак у Эмиса оказывается отнюдь не миролюбивым доходягой в ржавых веригах, но весьма энергичной и деятельной сволочью.
Любопытно, что главный персонаж «Зеленого человека» – хозяин отеля Морис Оллингтон – всю первую половину романа пребывает во власти современных стереотипов. Сперва, когда Оллингтону является зловредная тень, хозяин отеля принимает призрака за обычную эманацию своего делириума; затем герой убеждает себя, что призрак старца Андерхилла никому никакого вреда не принесет. И лишь вполне конкретные действия упомянутого привидения разрушают литературный шаблон, коим отельщик Морис так долго отгораживался от реальности. Сэр Томас Андерхилл, бывший при жизни мерзким типом, таковым остался и после смерти. Идиллическая симпатия Кентервильского Привидения к маленькой американке оборачивается у Кингсли Эмиса злостными педофильскими посягательствами призрака, замыслившего соблазнить малолетнюю дочь Оллингтона крошку Эми. А поскольку привидение, как ему и положено, бесплотно, тень Андерхилла способна лишь впасть в грех вуайеризма, используя в качестве насильника наспех слепленного из подручного материала голема.
Если первым из стереотипов, опрокинутых в романе Эмиса, стало трафаретное литературное благодушие к потусторонним фигурантам, то камешек номер два брошен в безнитратный огородик современного экологического движения, чьи императивы ныне выглядят едва ли не агрессивными. Для такого знатока и ценителя научной фантастики, как Эмис (помимо уже названного исследования сайенс-фикшн «Новые карты ада» писатель в свое время издал еще и несколько антологий НФ), антисциентистская риторика «зеленых» не могла не выглядеть отталкивающе. И как только вся прогрессивная общественность дружно зааплодировала «зеленым», возвела в моду вегетарианство и моральное табу на отстрел носителей экзотических шкур, – писатель рискнул двинуться против течения, проявив при этом еще и незаурядные прогностические способности (ибо экологический бум на Западе по-настоящему разразился уже после выхода романа в свет). Эмис не унизился до вульгарной полемики с «зелеными», а поступил куда более остроумно: в роли пресловутого голема, ведомого сладострастной тенью сэра Томаса Андерхилла, выступил экологически чистый монстр, созданный без малейших признаков синтетики, из одних натуральных природных компонентов – сучьев, веток и листьев. И главному персонажу книги пришлось в финале приложить немало сил, чтобы справиться с зеленым древесным чудовищем, послушной марионеткой в бесплотных призрачных руках.
Питерское агентство «Академический проект», издав именно этот роман английского прозаика и именно сейчас, сделало правильный выбор. В условиях пугающей толерантности к миру теней в читательском обиходе должно было появиться хотя бы одно художественное произведение (серийные поделки не в счет), возвращающее нас от доверчивости к бдительности. Соотечественник, прочитавший сегодня книгу Эмиса, при встрече с призраками больше не станет благодушно вести с привидением светскую беседу. А первым делом совершит недрогнувшей рукой крестное знамение.
1996
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКДанный текст является ознакомительным фрагментом.
Читайте также
7. «Сверкал зеленый луг и даль пылала…»
7. «Сверкал зеленый луг и даль пылала…» Сверкал зеленый луг и даль пылала… Среди раздолья млеющей травы В истоме пламенной она стояла Виденьем лета, зноя и любви. У ног ее, как язычки желанья, Легли цветы, глотая жар лучей, И угасал, забыв свои скитанья, Весенний пилигрим,
«У лукоморья дуб зелёный…» (отрывок из поэмы «Руслан и Людмила»)
«У лукоморья дуб зелёный…» (отрывок из поэмы «Руслан и Людмила») У лукоморья дуб зелёный; Златая цепь на дубе том: И днём и ночью кот учёный Всё ходит по цепи кругом; Идёт направо – песнь заводит, Налево – сказку говорит. Там чудеса: там леший бродит, Русалка на ветвях
«Зелёный шум…» (в сокращении)
«Зелёный шум…» (в сокращении) Идёт-гудёт Зелёный Шум, Зелёный Шум, весенний шум! Играючи, расходится Вдруг ветер верховой: Качнёт кусты ольховые, Поднимет пыль цветочную, Как облако: всё зелено, И воздух и вода! Идёт-гудёт Зелёный Шум, Зелёный Шум, весенний шум! Как
Тоска
Тоска Господи Боже спасения моего, во дни воззвах и в нощи пред Тобою: яко исполнися зол душа моя, и живот мой аду приближися. Псалом 87 Я умираю от тоски! Ко мне, мой Боже, притеки! Души усталой гибнут силы; Огонь очей потух в слезах, И жажду я, в моих бедах, Как ложа брачного
Вл. Жаботинский. Тоска о патриотизме[64]
Вл. Жаботинский. Тоска о патриотизме[64] Пожалейте меня, ибо я не люблю. Л. Стеккетти Лишь тогда хорошо кипит у человека работа на пользу страны или народа, когда он горячо любит эту страну или народ. Честные люди вот служат общим, вселенским идеям; но каждый хочет служить им
Тоска по областной судьбе
Тоска по областной судьбе Разговорам о том, что с городом на Неве «что-то не так», что он стал «великим городом с областной судьбой», уже почти четверть века. Но оглядываясь теперь туда, в перестроечный Ленинград, думаешь с русской тоской, обогащенной петербуржским
Статья четвертая. Зеленый вертоград и Хоровод времен[83]
Статья четвертая. Зеленый вертоград и Хоровод времен[83] 1Я думаю, что каждый, кто действительно любит и ценит поэзию Бальмонта, раскрывал «Зеленый вертоград» не без опасения. Последние книги Бальмонта, в том числе ряд сборников стихов «Злые чары», «Песни мстителя»,
2. С площади на «луг зеленый»
2. С площади на «луг зеленый» [1]Но и на площади торжествует паучиха.Мы живем в эпоху распахнувшихся на площадь дверей, отпылавших очагов, потухших окон. Мне часто кажется, что наше общее поприще – давно знакомый мне пустой рынок на петербургской площади, где особенно хищно
10. Тоска по хаосу и гармонии
10. Тоска по хаосу и гармонии Преобладающая у Мейснера воинственная ностальгия по предвечному хаосу на первый взгляд почти несопоставима с тем амбивалентным – неодолимо томительным и вместе ужасающим – влечением к беспредельности и к самоуничтожению, которое донесли
«Она впилась, эта тоска…»
«Она впилась, эта тоска…» Ранимая душа Набокова, сила его чувства ярко проявились в мемуарно-биографической книге «Другие берега», в которой он, в частности признавался: «Я обязан особому оттенку, в который с тех пор окрасилась тоска по родине. Она впилась, эта тоска, в