«Бася»

Рассказ «Бася» – непредсказуем и предсказуем, как сама жизнь. Как и в любом тексте Елагиной, в нём подкупает интонация: наивно-достоверная. Вот нашёл наконец-то с кем сравнить Елагину. Так, достоверно, наивно, но, соблюдая правила искусства, писал Хемингуэй. Только от лица мужчины и о настоящем мужчине… Елагина пишет о настоящей женщине. Женщинах. Женских типах.

В рассказе «Бася» Елагина описывает женщину-младенца, глупую, но предельно очаровательную. А Бася болезненная. Всё время кашляет в тряпочку. И не ходит, а больше ползает. По кровати, например. Или сидит на ковре, перебирает его, Калитина, фотографии, а потом опять ползёт по ковру, в другой конец комнаты – поставить альбом обратно, в тумбочку. Посидит, найдёт ещё чего-нибудь интересное, вытащит, поползёт обратно. И вообще в движениях у неё всё время это переползание. С дивана на колени к Калитину, с Калитина снова на диван…». «Наговорившись, усач потащил Басю (заодно с Калитиным, понятно) к себе. Бася всё восхищалась усами и говорила, что, надо же, никогда бы не подумала, что у него будут такие усища. И даже пальцем трогала – восприятие, с детства ещё, сугубо тактильное осталось». Елагина щадит бумагу. Она не загружает читателя подробными и неинтересными описаниями. Вот как ёмко она описала вечер в пансионате: «Стали пить. Усач приехал в санаторий только-только и запасы были ещё не початы. Продоллеали разговор о сокурсниках, из которого Калитин узнал, что Иванов попал в аварию и теперь плохо ходит, а Вениаминов, к примеру, не вышел из запоя и ушёл… совсем… н-да… А Танечка Комарова, Танечка? Ну! а какая была красавица… Пельцер? разбогател сказочно, кстати, спрашивал… ну это… про тебя… (заминка, потайной взгляд в сторону Калитина) А ты? А я? Тополя…» «Бася» – рассказ о том, как проходит любовь. Та самая, настоящая. Как в романах. А вот этот момент мне кажется ядром рассказа. «Он снабдил рот сигаретой и неровно вышел в ленивую коридорную тишину. Калитин прислонился к стене и зло смотрел на Лилю мутным своим взглядом. «А вы что же, один?!» – озираясь, спросила Лиля в форме гротескного удивления и, мол, где же ваша… кхм-кхм… любовь? И заулыбалась, заискрилась хитрыми глазищами, как будто знает больше. Калитин нечётко сказал, что не кхм-кхм, а да, любовь, и ещё, мол, что же это ей, Лиле, его любовь покоя не даёт? И Лиля ему – а что, скажите, разве правда, любовь всё-таки бывает, да? – А что? нет? – отвечал Калитин, думая, что хорошо бы эту её улыбочку с Лили стряхнуть, чтоб не впредь. – А вы мне докажите! – подбодрила Лиля, – докажите! И он пошёл на неё. Угрюмо, как на врага. И так как-то получилось, что поволок в номер, повалил, и всё вытряхивал, вытряхивал, даже, помнится, бил по губам, по улыбке преимущественно – не сходила. И пружина одна как-то по-особому скрипела, зловеще, как с Басей не было никогда. Скуир-скуир, скуир-скуир… и Калитин что-то бормотал, с общим смыслом что, мол, что? Думаешь, тебя люблю? нет, я её, скуир, её… Лиля соглашалась, как с душевнобольным… да-да, конечно, люби себе, люби… А у самой лицо неподвижное и с открытыми глазами, не изменяясь от наличествования Калитина совершенно. И в момент, когда пружина финально взвизгнула и донесла, Калитин начал Лилю душить, а она вдруг потянулась рукой к его волосам, потрепала, точно похвалила, и сказала: «Ну, вот, теперь и правда… любовь».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.