I

I

Каюсь, за последние два-три года западная фантастика мне порядком поднадоела – итог неожиданный, грустный, но, если вдуматься, совершенно естественный. Еще в ранней юности мое поколение было зачаровано магией англо-американской – в первую очередь; но и зарубежной вообще – НФ, первыми, прорвавшимися к нам в начале шестидесятых, книгами Рэя Брэдбери и Айзека Азимова, повестями и рассказами Саймака и Джоунса, Киза и Годвина, Лейнстера и Хайнлайна… Это было так непохоже на привычный – пусть и увлекательный по-своему – мир отечественной фантастики. Наши сердца отнюдь не охладели ни к Ефремову, ни к братьям Стругацким, но… За этим «но» для великого множества читателей открывался «необъятный двор», откуда можно было попасть в самые что ни на есть «невероятные миры». И мы нимало не задумывались тогда над тем, что все эти рассказы, повести и романы достигали нас, просеиваясь сквозь фильтры переводческого и издательского отбора – о третьем, цензорском фильтре, я сейчас не говорю; работая в противоположном двум первым режиме, он преимущественно отсеивал лучшее, и нынешний книгоиздательский бум лишь компенсирует потери, причиненные его деятельностью. Но первые два, как правило, – случались, разумеется, и ошибки – отсекали не только худшее, но даже посредственное. И потому за пределами идеологических ограничений мы все-таки снимали сливки западной НФ. Ныне же эти сливки разведены не то что молоком – я бы сказал, даже обратом; и потому пришло время не впиваться в каждую попавшую в руки книгу, а выбирать. Но прежний стереотип действует – невольно хватаешься за все подряд. И вот печальный итог – расплата за забвение «постулата Старджона», этого прекрасного фантаста, одного из столпов и отцов-основателей «золотого века» американской НФ, у нас до сих пор не слишком известного; постулата, гласящего: «девяносто процентов всякого явления суть хлам» (в оригинале словцо использовано более крепкое, но врожденная бонтонность не позволяет мне его употребить). Раньше мы получали если не исключительно десять оставшихся процентов, то, скажем, пятнадцать; ну, двадцать; теперь же – без разбору; и это не говоря уже о весьма сомнительных достоинствах большинства переводов…

Но тем больше радость, когда в руки попадает книга, несомненно относящаяся к тем самым десяти старджоновским процентам, и наступают празднество души, пиршество ума и ликование сердца. Все эти ощущения я испытываю всякий раз, открыв любую книгу Роберта Энсона Хайнлайна.

Удивительное дело: Хайнлайн умеет быть очень разным. Он находит абсолютно несхожие темы и сюжеты (случаются, конечно, и однотипные серии, вроде «Историк будущего», но – именно серии), умудряется менять стиль и язык, даже идеологию (прошу не расценивать как бранное слово!) своих книг. Особенно показательны в этом смысле два романа: «Звездные рейнджеры» (1959), название которого правильнее было бы перевести как «Звездная пехота» – по аналогии с морской и «Пришелец в чужой земле» (1961) – названием послужила часть тринадцатого стиха пятнадцатой главы «Книги Бытия».

Хотя оба романа были удостоены премии «Хьюго», пожалуй, наиболее престижной в США, присуждаемой Всеамериканской ассоциацией любителей фантастики, тем не менее критики и поклонники НФ сломали, наверное, не меньше копий, чем разлетелось их в щепы на всех рыцарских турнирах двенадцатого века, пытаясь понять, как мог один человек написать столь разные, столь полярно противоположные романы. За первый Хайнлайна обвиняли чуть ли не в фашизме, милитаризме и пропаганде насилия; второй, насыщенный философскими рассуждениями, вскоре стал Библией американских хиппи во время «студенческой революции» шестидесятых годов. А Хайнлайн, словно насмехаясь, уточнял: «Я не только написал обе книги, но еще и работал над ними одновременно. И некоторые из набросков к первой были использованы во второй… Обе они явились откликом на современное состояние общества». Только, добавлю, с разных точек зрения, хотя их и объединяет дуализм любви и долга, переплетенных в обоих произведениях так же туго, как и в реальной жизни.

Три романа, объединенных книгой, которую вы держите в руках, тоже являют три весьма несхожих лица Роберта Хайнлайна.

И тем не менее, попадись мне растрепанный томик без начала и конца, уже на второй или третьей странице я распознаю почерк Хайнлайна. Хотя далеко не убежден, что сумею объяснить, как и почему. Просто за каждой его страницей стоит личность автора. Увы, встречаясь порой с книгами, написанными даже с большим литературным блеском, сказать этого с такой же уверенностью при всем желании нельзя.