Глава 44 Образы пустоты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 44

Образы пустоты

И все-таки, порой мне даже обидно, что я почти не знаю писательскую среду. Наверное, я и сама могла бы закончить Литинститут и, таким образом, постичь все тонкости этой профессии. И действовала бы я тогда именно профессионально, а не просто так, «с потолка», как мне теперь поневоле приходится работать, не имея диплома о высшем писательском образовании. Ничего не поделаешь: хочешь жить — умей вертеться! Смешно сказать, но иногда, действительно, посмотришь на потолок, и в голову сразу же приходят всякие мысли. Такое уж это чудесное место — потолок, неиссякаемый кладезь человеческой мудрости, но диплома он все равно не заменит.

Больше всего меня всегда интересовал писательский жаргон, потому что именно в языке, как правило, и заложены главные характерные особенности каждой профессии, призванные отличить посвященного от непосвященного. Я, например, очень хорошо знаю — с детства привыкла, что к?мпас на флоте надо называть комп?c, с ударением на последнем слоге. Правда это уже, наверное, не только я, а любой школьник знает, но есть и другие тонкости. Настоящий моряк, например, никогда не назовет пол «полом», а тот же потолок (кладезь человеческой мудрости) —«потолком», но только — «палубой» и «подволоком». Не говоря уже о том, что моряки не плавают, а «ходят», потому что плавают только обычные люди в бассейне, да еще дерьмо в проруби… Точно так же, как и профессиональный вор или же спекулянт никогда не скажет «украл» или же «перекупил», а только «взял», и опять-таки, потому что крадут и покупают только непосвященные лохи, а настоящие преступники берут, действуя по принципу: «Все твое и ваше — теперь мое и наше!» Милиционеры, в свою очередь, называют осужденных «ос?жденными», с ударением на «у», а военные называют кобуру «к?бурой», перенося ударение на первый слог, и даже интеллигентнейшие дипломированные врачи в пенсне и с бородкой, как у Чехова, и те говорят «?лкоголь», тоже с ударением на первом слоге… А все для чего? Да для того, чтобы отличать посвященных в тонкости своей профессии от непосвященных лохов. Думаю, что слово «лохи» в данном случае применимо в обобщенном смысле практически к любому человеку, а не только к доверчивым людям, которых так называют прожженные жулики всех мастей.

К примеру, я очень хорошо себе представляю ситуацию, когда какой-нибудь пронырливый наглый мудак вдруг возьмет да и купит себе диплом врача, точнее, даже не купит, раз уж на то пошло, а возьмет да и «возьмет» себе диплом. В наши дни ведь это запросто, даже учиться не надо, были бы только бабки: пошел и купил, точнее, «взял»… Так вот, диплом-то он себе «возьмет» без труда, а потом вдруг возьмет и ляпнет где-нибудь «алког?ль», ну так, как обычно произносят это слово обычные люди, с ударением на последнем слоге. И все! Он попался. Его разоблачат раньше, чем он достанет скальпель и отправится в операционную, чтобы там кого-нибудь прирезать. Вот насколько бывают важны такие языковые профессиональные тонкости! И самое главное, описанная мной ситуация позволяет очень наглядно себе представить, что даже самый матерый и закоренелый преступник, то есть человек, в сущности, не ставящий ни во что чужую жизнь, и тот запросто может очутиться по отношению к представителям самой гуманной в мире профессии в пенсне и с бородками как у Чехова в унизительном положении полного «лоха»… В аналогичной ситуации запросто может оказаться и какой-нибудь потомок белых эмигрантов, выпускник Оксфорда, проникший в расположение наших войск в качестве агента. Его безукоризненный русский язык способен сыграть с ним злую шутку, так как он тут же проколется с неверно, точнее, верно поставленным ударением в слове «кобура». Короче говоря, пресловутая неотесанность и грубость отечественных прапорщиков и старшин — есть чистая видимость и обманчивая иллюзия, за которой также скрывается глубокая тайна, доступная только глазу и уху посвященных…

Сказать по правде, в моих глазах человеческая жизнь тоже не очень-то многого стоит. Нет, не то, чтобы я тоже могла запросто обзавестись поддельным дипломом и пойти прирезать кого-нибудь скальпелем, но значимость человеческой жизни я не переоцениваю определенно. И потому вот эта, мысленно смоделированная мной же самой ситуация, когда матерый преступник оказывается в положении непосвященного дурачка, меня, честно говоря, очень настораживает. А вдруг профессиональные писатели и выпускники Литинститута, над которыми я с детства привыкла подхихикивать, в свою очередь, тоже вовсю веселятся, глядя на меня?! Я ведь даже до сих пор толком так и не разобралась, как правильно надо поизносить такое слово как «произведение», например. Скоре всего, тоже ведь как-нибудь с ударением на первом «е», но мне это до сих пор неизвестно. Хорошо еще, что в письменной речи это практически неразличимо. Просто пишешь «произведение», и все. А как там настоящие профессионалы его выговаривают в своем узком кругу — не так уж и важно, тем более, что в жизни я с ними практически не встречаюсь. Однако могут быть и другие неведомые мне тонкости. Например, вместо «произведение» дипломированные писатели и поэты могут употреблять исключительно слово «текст» или же и вовсе какое-нибудь «нетленка», то есть то, что не подвержено окончательному тлению — в жаргонных словечках часто присутствует определенная доля ироничного преувеличения и экспрессии… Очень может быть, но таким, как я, об этом остается только гадать.

И если хорошенько подумать, то что, собственно, я могу противопоставить подобному, сугубо профессиональному, взгляду на вещи? Помню, когда в начале девяностых только что вышел мой перевод «Смерти в кредит» Селина, издательница (а это была одна очень экстравагантная дама) попросила меня представить эту книгу на небольшой книжной ярмарке, которая как раз проходила тогда в Репино под Петербургом. Ничего особенного от меня не требовалось — просто я должна была арендовать столик, выложить на него несколько экземпляров книги и спокойно сидеть и ждать, когда вокруг меня столпятся книготорговцы со всех концов России, жаждущие заключить со мной контракт. С каждого такого контракта я автоматически получала чуть ли не двадцать процентов от общей суммы сделки, и даже их бланки мне уже были специально высланы из Москвы, так что мне оставалось только их заполнить в случае необходимости. Короче говоря, я могла заработать кучу денег, причем без особого труда, потому что сидеть за столиком и ничего не делать, как ни крути, а все-таки гораздо легче, чем переводить того же Селина, например. Получалось, что за один день я могу заработать чуть ли не на порядок больше, чем за восемь лет кропотливого труда, а именно столько времени я потратила на свой первый перевод. Короче говоря, я арендовала столик, выложила на него книги и стала ждать…

О, это была моя первая встреча с миром профессионалов! В данном случае, правда, из книготоргового бизнеса, но все равно. И пожалуй, никогда больше — ни до, ни после — мне не приходилось выслушивать столько снисходительных и унизительных замечаний в свой адрес, не говоря уже о насмешливых взглядах, которые я в тот день постоянно ловила на себе. Примерно половина из тех, кто тогда проявил интерес к моему столику, сначала долго и внимательно изучал книгу, ощупывал твердый и внушительный корешок, вертел ее в руках и так, и эдак, и только потом, наконец, пробегал глазами по названию и произносил вслух: «„Смерть в кредит“? Нет, сейчас зарубежные детективы больше не идут. Опоздали, мадам…» Ко всему прочему, издательница моего перевода зачем-то разместила на суперобложке голый женский зад с репродукции картины модного в те годы художника Фукса, так что все остальные из приближавшихся ко мне даже не брали в руки книгу, а просто брезгливо морщились и презрительно цедили сквозь зубы что-то вроде: «Достали уже со своей эротикой!»

Естественно, поначалу я пыталась было что-то возражать, но вскоре поняла, что это бесполезно, потому что, если твой собеседник по каким-то причинам не знает, кто такой Селин, то это ему так просто и не объяснишь. Впрочем, в этом я убедилась еще задолго до ярмарки, — когда искала издателя для своего перевода… В общем, в тот день я так ничего и не заработала. Все оказалось далеко не так просто, как я думала. Кое-какие договоры, правда, я все-таки заключила, но и они, судя по всему, в дальнейшем не получили подтверждения. Никаких процентов с них я, во всяком случае, так никогда и не увидела. Видимо, те, кто эти договоры поначалу подписал, в дальнейшем тоже от них отказались, когда выяснили, что Селин — это никакая не эротика, и не детектив, как они первоначально подумали…

Я специально так подробно излагаю эту невыдуманную историю, чтобы каждый мог как можно явственнее почувствовать и осознать совершенно реальную и невыдуманную разницу, а, возможно, даже и пропасть, которая отделяет гения от всевозможных обывателей-профессионалов. Тем более, что в данном случае речь идет о Селине, а не обо мне. Селина ведь как-никак изучают селинисты всего мира, его издают в «Плеяде» у Галлимара, биографы пишут его многотомные биографии и т. д., и т. п., то есть этот писатель отвечает всем формальным признакам гения, что бы там ни говорили его недоброжелатели. Так что мое присутствие на ярмарке в качестве продавца его книг не способно замутнить совершено обнаженный смысл случившегося, который заключается в полном одиночестве и изолированности гения от окружающих. Еще бы, ведь презрительными насмешками осыпали прежде всего уже признанного всем цивилизованным миром гения, Селина, а не меня…

Нет, что ни говори, но, несмотря на кажущуюся обыденность описанной мной ситуации, такое в новейшей истории человечества случалось не часто. Разве что в библейские времена, когда в образе обычного человека этот мир решил посетить сам Господь Бог, о котором к тому моменту тоже ведь уже были написаны целые тома всевозможных сочинений и исследований, составившие впоследствии увесистый том Ветхого Завета. Определенные аналогии тут напрашиваются сами собой… То есть, я хочу сказать, что, подобно тому, как Библия является ключевой книгой для понимания истории человечества на протяжении последних двух тысячелетий, описанная мной ситуация вполне может служить своеобразным ключом к пониманию всей истории русской литературы, уложившейся в два прошедших столетия.

Главная проблема гениев, на мой взгляд, заключается в отсутствии у них специального языка, способного отделить посвященных от непосвященных, наподобие того, как это обычно происходит во всех упомянутых мной выше случаях с «компасом», «алкоголем», «осужденными» и пр., пр., пр. Разгадка же этой видимой странной «бесплотности» гениальности, не способной облачиться даже в какую-либо минимальную словесную оболочку, заключается в том, что, как я уже неоднократно писала и говорила, никакой литературы, на самом деле, не существует и никогда не существовало. Гений тот, у кого хватает мужества остаться один на один с вечностью, то есть фактически ни с чем, с пустотой…

Признаюсь, мне с некоторой грустью приходится наблюдать, как под напором обыденных представлений об искусстве современная поэзия утрачивает свои традиционные очертания и все больше становится похожа на прозу. В столбик сегодня отваживаются писать фактически только дипломированные специалисты в этой сфере, то есть выпускники Литинститута…

В последнее время я, кажется, слишком часто стала употреблять слово «пустота». На первый взгляд, вроде бы ничего страшного, потому что внешне это слово не такое уж и заумное: пустота и пустота… Но тем не менее, кажется, его активно используют всевозможные буддийские схоласты, а значит, так, чего доброго, и меня могут заподозрить в чем-нибудь подобном, в какой-нибудь склонности к отвлеченной схоластике, а это было бы в высшей степени несправедливо, потому что я под этим словом не подразумеваю ничего сверхъестественного, никакой особенной нирваны или же неожиданного просветления. Конечно, не исключено, что у каждого, кто прочитает мою историю русской литературы, в голове слегка и прояснится, поубавится туману, но такого, чтобы достичь полного и абсолютного Просветления, впасть в транс, начать кататься от восторга по полу или же, наоборот, скакать до потолка… Нет, такого я не гарантирую. Да, честно говоря, мне бы этого и не хотелось, потому что в своей жизни мне два или три раза уже приходилось наблюдать, как человек, по его утверждению погрузившийся в нирвану и достигший полного и абсолютного Просветления, вдруг начинал кататься по полу, дергаться всем телом и еще лихорадочно приплясывать. Зрелище, должна признаться, не из приятных, хотя, видимо, мне еще повезло, потому что во всех известных мне случаях, дело заканчивалось более или менее благополучно, то есть приехавшие со «скорой» санитары забирали моих знакомых в психушку, где их, хотя и с большим трудом, но возвращали в обычное, «допросветленное» состояние. А ведь человек в подобном приливе чувств запросто мог бы и в окошко сигануть или там с крыши высотного здания, тогда результат этого Просветления мог бы оказаться еще более печальным…

Моя подруга в прошлом году ездила с тургруппой в Сингапур, и местные монахи из буддийских монастырей произвели на нее, надо сказать, крайне отталкивающее впечатление. Не могу точно объяснить почему, но кажется, своим не слишком опрятным видом: в частности, почти у всех из них, по ее словам, почему-то были нестриженые и грязные ногти. Но это уже так, к слову, просто, чтобы было понятнее, почему в моем употреблении слова «пустота» не следует искать ничего буддийского, никакого двойного смысла и намеков на что-либо сверхъестественное. Просто я заметила, что обыватели любят все основательное, разные там квартиры, машины и дачи, поэтому именно «пустота» своей бесплотностью и неуловимостью должна больше всего их раздражать и отталкивать. А я вот, наоборот, привязалась к этому слову или же, точнее, оно ко мне… Видимо, если слишком часто повторять одно и то же слово, оно поневоле начинает приобретать некий терминологический и научный оттенок, хотя в данном случае это вовсе не так!

Совсем недавно мне пришлось выслушать очень трогательную историю из уст одного моего приятеля, который живет сейчас один в двухкомнатной квартире на Петроградской. Эту квартиру он в свое время выменял сложнейшими путями, кажется, даже при помощи фиктивного брака. Хотя поначалу ему все равно досталась только комната, а в соседней жила старушка со своим алкоголическим сыном-уголовником. И старушка и сынок, по словам моего приятеля, полностью подпадали под описанный Ломброзо тип прирожденных преступников: низкий лоб, приплюснутый нос, оттопыренные уши, — в общем, один к одному. Сын периодически ненадолго исчезал, а потом, вернувшись из очередной отсидки, устраивал пьяные дебоши. И мой приятель вынужден был сквозь тонкую перегородку выслушивать их беседы с мамой: «Мама, бабки дайте, портвейн кончается! — Сука паршивая тебе мама, ее и проси! — Мама, идите на хер! — А ты за хер!..» Потом старушка наконец померла, и приятель купил комнату по дешевке у ее алкаша-сына, тогда уже вся квартира стала принадлежать ему.

Но случилось так, что один его старинный друг (если не ошибаюсь, то его звали Саша, и он был родом из Баку) попросил временно дать ему приют, так как ему тогда было совсем негде жить. Вообще-то, до этого Саша жил у своего знакомого композитора, но случилось так, что они поссорились, причем не на шутку. Мой приятель, которого звали Евгений, естественно, с радостью согласился — ведь он знал Сашу еще с университетских времен, и отношения у них всегда были просто прекрасные. Короче говоря, Саша временно вселился к Евгению, но вскоре дело как-то так повернулось, что Евгению пришлось Сашу к себе еще и прописать — не помню уже для чего, но для чего-то это понадобилось. И таким образом, Саша прожил у Евгения года два. Правда он очень скоро помирился и со своим другом-композитором, поэтому жил то у него в квартире на Мойке, в каком-то стенном шкафу у самой входной двери — это место выделил ему композитор, — то у Евгения, где у него была нормальная полноценная комната, целых двенадцать метров. К тому же и характер у Евгения был хороший: он всегда легко сходился с людьми и никого особо не доставал. Таким образом, как я уже сказала, прошло два года… И вдруг как-то поздно вечером Саша вернулся в квартиру к Евгению с грустным лицом, чуть ли не со слезами на глазах, и заявил, что вынужден просить, чтобы Евгений купил ту комнату, где сейчас обосновался Саша, за восемь тысяч долларов. «То есть как, — удивился Евгений, — я должен свою собственную комнату покупать у себя самого за восемь тысяч баксов?» — «Да нет, не у себя самого, а у меня — возразил ему Саша, — ведь это же я в ней прописан, а стало быть, и комната моя. Просто мой друг-композитор собрался переезжать в другой район и продает свою квартиру на Мойке, так что ему срочно нужны деньги, чтобы обеспечить себе достойное жилье». Евгений сперва подумал, что это шутка, но нет, Саша был настроен вполне серьезно: он требовал, чтобы Евгений заплатил ему за комнату, в которой он жил, восемь тысяч долларов, хотя таких денег у Евгения никогда не было, и Саша это прекрасно знал. «Тогда продай квартиру своего отца, — хладнокровно посоветовал Саша, — и деньги должны быть у меня через месяц, а не то я обменяю эту комнату, и ты опять окажешься в коммуналке. И обещаю тебе — у тебя будет такой сосед, что о прежних ты будешь вспоминать с ностальгией.» И действительно, полгода назад у Евгения умер отец, и ему в наследство осталась трехкомнатная квартира в Гатчине, которую он пока сдавал, а деньги откладывал, чтобы наконец-то съездить в отпуск куда-нибудь на Кипр или же в Турцию, чтобы там как следует оттянуться и отдохнуть от всей этой окружавшей его нищеты и серости. И тут такая подстава! А ведь он даже денег за жилье с него никогда не брал!.. Тем не менее, Евгению все-таки пришлось продать квартиру отца, чтобы расплатиться с Сашей, и только после этого тот выписался и оставил Евгения в покое.

Однако примерно через год они снова помирились. Как-то на Масленицу Саша неожиданно пришел к Евгению с огромной кастрюлей блинов, они выпили, и Саша начал жаловаться, что композитор теперь полностью перешел на его иждивение, денег у них совсем не стало, и ко всему прочему, они еще и переехали в какую-то жуткую дыру на Промышленной улице рядом с площадью Стачек… «А куда же делись все бабки от продажи квартиры на Мойке и те?» — удивился Евгений. Саша начал бормотать что-то невнятное, а потом под большим секретом признался, что его друг и покровитель испытывает непреодолимую страсть к игре, в своем роде это болезнь, почти как у Достоевского, поэтому он все деньги почти сразу же проиграл в казино… Эта история окончательно смягчила сердце Евгения, и он совершенно простил своему другу все его прегрешения. Но где-то через неделю Саша снова явился к Евгению и сказал, что забыл у него кастрюлю из-под блинов и крышку от нее…

Вот в этот момент, признался мне Евгений, рассказывая мне эту историю, на него наконец-то снизошло настоящее Просветление — я пишу тут это слово с большой буквы, потому что, описывая мне все эти трагические события, мой приятель произнес его с каким-то особым и не передаваемым на письме иными средствами выражением в голосе, хотя, на самом деле, он всего лишь окончательно решил порвать все отношения с Сашей, несмотря на то, что кастрюлю с крышкой он ему все-таки вернул…

Я так подробно пересказываю тут эту историю, потому что внешне в ней и вправду, по-моему, есть нечто общее со стандартной дзенской притчей, главный герой которой в конце обязательно достигает Просветления. Но это сходство носит чисто поверхностный характер. Точно так же и в моем понимании пустоты, вероятно, есть какое-то внешнее сходство с Пустотой из буддийской схоластики, однако я вкладываю в это слово примерно такой же смысл, какой вкладывал в слово «просветление» Евгений, когда рассказывал мне свою историю. И не более!

Потолок, к примеру, являет собой замечательный образ такой пустоты, особенно слегка пожелтевший от времени, с трещинами и подтеками. Вид такого потолка наверняка должен выводить из себя обывателей, а уж о мыслях, «взятых» с этого потолка, и говорить нечего. Потому что это уже не просто пустота, а настоящее запустение!.. Лично я давно заметила, что потолок у меня дома навевает очень печальные мысли и настраивает на лирический лад, поэтому порой даже не хочется поднимать глаза кверху, особенно когда у меня и без того тоскливое настроение. Однако свежевыбеленный и гладкий потолок в квартире моей мамаши почему-то нагоняет на меня еще большую тоску, даже не знаю почему — скорее всего, тут замешаны какие-то детские впечатления…

Как бы то ни было, самые «пустые» и легкомысленные персонажи русской литературы всегда — вне зависимости от настроения — казались мне наиболее привлекательными, причем не просто глупые или, тем более, тупые, а именно «пустые». Об Эллочке-Людоедке и чеховской «Попрыгунье» я уже писала, а о Дантесе и говорить нечего — он прекрасен и неподражаем! Но особенно удачно такие типажи почему-то получались у Толстого: холеная Элен с обнаженными, холодными, как мрамор, плечами, или же ветреный Анатоль… Наверное, потому что Толстой больше других вкладывал в эти образы свою ненависть к ним.

Нисколько не сомневаюсь, что именно по этой причине Толстой является едва ли не самым культовым писателем в среде отечественных обывателей: этот, по меткому выражению Ленина, «матерый человечище», наверняка притягивает их к себе своей основательностью, ну и вообще, грандиозными масштабами своей личности. В нем, и в самом деле, есть что-то очень солидное и внушительное, почти как в трехэтажной даче, ничуть не меньше — вынуждена это признать…

Кроме того, по моим наблюдениям, подавляющее большинство людей предпочитают прошлое настоящему. Скорее всего, и здесь причина кроется в тайном страхе перед все той же загадочной пустотой, — я хочу сказать, что прошлое притягивает к себе обычных людей тем, что в нем уже все окончательно расписано, расчерчено и расставлено по своим местам, а настоящее их отпугивает своей неопределенностью и «неназванностью». Даже я сама, по мере продвижения «Моей истории» во времени, невольно начинаю испытывать некоторый внутренний трепет от неизбежной и скорой встречи с настоящим — нечто подобное, видимо, должен испытывать и капитан судна, когда оно приближается к скалистому, обрамленному многочисленными рифами берегу. С этой точки зрения, и музеи, где все тоже давно определено и расставлено по местам, — в высшей степени обывательское изобретение, поэтому среди их посетителей вряд ли сегодня можно встретить человека, наделенного хотя бы минимальным эстетическим чувством… Ну и вся так называемая «русская классическая литература», само собой, тоже продукт обывательской культуры — тут, по-моему, и двух мнений быть не может, настолько все очевидно. Иначе бы Цветаева не закончила свои дни посудомойкой, а Хармс — в дурдоме, в то время как проектировались чуть ли не стометровые монументы Пушкину…

Безусловно, мода и красота раздражают толпу своей неуловимостью и неопределенностью, но уже в самих этих словах тоже присутствует какой-то дебильный привкус. Поэтому, мне кажется, настоящий эстет все-таки должен испытывать тягу не столько к красоте, сколько… к пустоте. О красоте же, на мой взгляд, вообще невозможно говорить всерьез — только в шутку. С этой точки зрения, и Савинков был не совсем точен. Если уж он намеревался кого-то своим стихотворением по-настоящему поддеть, то ему следовало бы написать: «Морали нет — есть только пустота!»…

Правда тогда его, опять-таки, можно было бы заподозрить в буддизме, что вряд ли способно пойти на пользу писателю, по крайней мере, в наши дни. Во всяком случае, лично я совсем бы не жаждала, чтобы во мне обнаружилось хоть самое отдаленное сходство с какими-нибудь сингапурскими монахами с нестрижеными грязными ногтями — не сомневаюсь, подобное сближение было бы большой натяжкой. Хотя мне бы хотелось научиться немного управлять своими чувствами и мыслями. К тому же в последнее время у меня в голове слишком часто начинают скакать и резвиться маленькие гномики в красных колпачках с белыми опушками так, что порой я теряю способность вообще что-либо соображать…

Буквально месяц назад мне довелось услышать по радио воспоминания одного ветерана-хирурга, который рассказывал о том, как оперировал разведчика Медведева, того самого, о котором еще был снят фильм «Сильные духом». Так вот, этот хирург должен был вырезать ему пулю из руки и предложил вколоть новокаин — чтобы обезболить. Но Медведев наотрез отказался, сел в кресло у окна и все время, пока шла операция, задумчиво смотрел в окно на пейзаж и беззаботно насвистывал романс «Мой костер в тумане светит». Он просто до такой степени отключился, отвлекся от окружающего, что не чувствовал никакой боли…. Вот этому, пожалуй, я тоже хотела бы научиться: полностью отключаться от окружающей реальности, не воспринимать того, что происходит вокруг, не слышать обращенных к тебе вопросов и сохранять полное спокойствие внутри себя, даже когда тебе хамят где-нибудь в магазине или же троллейбусе…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.