Глава 6 На континенте: мальчики и девочки

С глупых лет брожу я сиротою.

Александр Пушкин. Уродился я, бедный недоносок…

По словам Филипа Нела, «литературные сироты позволяют заглянуть в замочную скважину и увидеть будущие радости и тревоги взрослой жизни вне родительского дома»[81]. Вопрос только в том, когда именно начинается эта взрослая жизнь. Долгое детство нынешних детей не характерно для предыдущих исторических эпох, в которые, согласно Филиппу Арьесу, ребенок оказывался в мире взрослых, едва научившись ходить и говорить. По Арьесу, продолжительность детства определяется продолжительностью обучения (в первую очередь школьного, а не обучения ремеслу). Семья и школа, предполагает Арьес, защищают ребенка от слишком раннего вхождения во взрослую жизнь. Но кого заботит обучение и воспитание сироты? Ему не достается и того детства, которое отпущено в данной исторической эпохе ребенку, растущему в семье. Взросление сироты часто происходит весьма стремительно и преждевременно.

Потеряв не только отца, но и мать, Дэвид Копперфилд, герой в значительной степени автобиографического романа Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (1849), начинает работать в возрасте десяти лет, поскольку его отчим больше не желает платить за его обучение. То же самое происходит и по другую сторону Ла – Манша (он же Английский канал, в зависимости от того, с какой стороны мы на него смотрим). В романе французского писателя Гектора Мало «Без семьи» (1878) Реми покидает добрую кормилицу и в восьмилетнем возрасте начинает сам зарабатывать себе на жизнь. В целом сюжет романа ближе к истории Оливера Твиста: незаконный, но взрослый потенциальный наследник пытается избавиться от законного малолетнего наследника, чем обрекает его на жизнь подкидыша.

Младенцем Реми украли у родителей в Лондоне и оставили на улице в Париже. Лишившись впоследствии и семьи кормилицы, он переходит из рук в руки – попадает к бродячему музыканту и дрессировщику, потом надолго задерживается у доброго садовника. Однако ни одно из этих мест не становится постоянным пристанищем: очередное несчастье – смерть наставника или град, побивший все цветы, – заставляет мальчика двигаться дальше по жизненному пути сироты. Все происходит помимо его воли и помимо его стараний. Ему остается, как и Оливеру, всего лишь быть «хорошим мальчиком» и помнить благодеяния, оказанные ему другими. Награда (в виде родной и весьма богатой семьи) в конце концов найдет его сама. Впрочем, нет, от него ожидается и толика активной доброты – он помогает другому, еще более обездоленному мальчику Маттиа, покупает корову своей бывшей кормилице.

И Дэвида, и Оливера, и Реми, в терминологии Проппа, можно причислить к истинным героям; ближайшей аналогией их историй в мире волшебной сказки будет «добрая девочка» из дихотомии «добрые девочки – злые девочки»[82]. В данном случае пол героя не так уж важен, дело скорее в принципиально пассивном отношении к миру. Объясняя этот тип сюжета, Виктория Сомофф пишет: «Злая девочка ожидает получения даров… Добрая девочка, наоборот, получает дары именно потому, что она к ним не стремится, и совершает свои поступки, не думая о том, что получит вознаграждение»[83]. Как не вспомнить тут снова сказку «Морозко» и терпеливую падчерицу, стойко переносящую суровую русскую зиму.

Так, после того как он впервые попросил и не получил добавки овсянки, Оливер уже не ждет никакой помощи от мира, но помощь все равно приходит в виде коллективного волшебного помощника. В случае Оливера это – мистер Браунлоу, миссис Мэйли, ее племянница Роз и другие, менее важные герои, которым противопоставлены злые силы, подобные злым демонам волшебных сказок, – Монкс, Феджин, Сайкс. Джим, «маленький оборвыш», тоже оказывается центром притяжения злых и добрых сил, но, в отличие от Оливера, ему приходится «работать над собой», поскольку в какой – то момент ему нравится его «преступная» жизнь. В разговоре о героинях – англичанках мы уже обсуждали это стремление быть хорошей более подробно.

Каждому из помощников Реми противопоставлен антагонист – вредитель. Как и в волшебной сказке, «антагонист пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом»[84]. В данном случае идет речь об овладении имуществом в самом прямом смысле. Кормилица – помощник матушка Барбарен противопоставляется антагонисту – своему мужу, который фактически продает мальчика Реми в рабство. Другая пара – добрый Виталис и злой Гарафоли, которому все же не удается его коварный план. Однако главный антагонист, как и в истории Оливера Твиста, – ближайший родственник, который стремится отобрать у героя наследство (у Реми – дядя, у Оливера – старший брат). Но, как и в сказке, где «антагонист никогда не спасается безнаказанно»[85], Джеймс Миллиган, дядя Реми, изгнан с позором из семьи, а Монкс вынужден покинуть Англию.

Конечно, во всех этих романах о мальчиках – сиротах есть и многое другое: социальные вопросы, бедность, страдание, воровство, проституция[86], но главное, что привлекает ребенка, – победа слабого над сильными, маленького над большими. В сказках счастливый конец всегда чудесен, в каком – то смысле чудесен он и в романе девятнадцатого века. «Представление о чуде как о существенной структурной характеристике сказочного повествования… приводит к лучшему пониманию специфики развития сказочного жанра и с географической, и с временной точки зрения»[87]. Это же утверждение, по моему мнению, применимо и к роману о сироте, выжившему, победившему, обретшему семью и/или новый, подобающий ему социальный статус воистину чудом.

Сказочность повествования заметнее в историях девочек, где реальный мир отступает еще дальше. Впрочем, в прозе Виктора Гюго реальность, хотя и романтизированная, присутствует всегда. Гюго писал свои романы не для детей; но в контексте «русского чтения» извлеченная из романа «Отверженные» (1862) история Козетты стала фактом детской литературы[88]. Жан Вальжан, как хороший волшебный помощник, посвящает свою жизнь тому, чтобы воспитать сироту Козетту и оградить ее от вся— кого зла. Однако именно он, в сущности, герой этого произведения, а Козетта – невинно страдающее дитя – скорее просто статический фон, оттеняющий (вернее, осветляющий) динамическое развитие характера Жана Вальжана[89]. Козетта становится главной героиней исключительно в детском варианте, который появился еще в советское время. «Бедная сирота, которую угнетает хозяйка (мачеха) и обижают мачехины дочки; появление доброго волшебного покровителя, утешающего бедняжку и наделяющего ее невозможными по щедрости дарами; счастливое преображение замарашки, связанное с переодеванием в новую одежду («многие не узнавали Козетту – на ней больше не было ее лохмотьев»), – разве не проступает через все это сюжет сказки про Золушку?»[90]

И все же волшебный помощник не обязательно должен быть одушевленным существом даже в романе девятнадцатого века. Мы уже говорили о роли природы в эволюции характера Мэри Леннокс. Неразрывно связана с миром природы и героиня «Хайди» Йоханны Спири, произведения, появившегося на свет в 1880 году в Швейцарии. «Как и многие другие классические произведения для детей, которые ошибочно называются “реалистическими”, “Хайди” находится где – то посередине между реализмом и фантазией»[91]. Оставшуюся без родителей девочку Хайди отправляют к дедушке, который живет высоко в Альпах. Идиллическая жизнь на природе ей по вкусу. Хайди нравится спать на свежем сене и пить парное молоко. В ее добром сердце находится место и для белых козочек, и для слепой бабушки. Одного Хайди вынести не может – большого города, с его дисциплиной и порядком. Ей там, в буквальном смысле слова, нечем дышать. Город, увы, жесток к сироте, даже если ей не надо заботиться о пропитании и крыше над головой.

Помогает одно – возвращение в горы. В альпийских лугах девочка вовсе не ощущает себя сиротой – с ней дедушка, Петер и его бабушка, козочки. Исцеляющую силу природы чувствует не только Хайди, но и городская девочка Клара, она приезжает погостить в горы, и к ней (вспомним Колина из «Таинственного сада») возвращается способность ходить. «Волшебную долину» и «Таинственный сад» объединяет романтический мотив исцеляющей природы, этого универсального помощника, избавляющего от всех бед, способного залечивать раны, физические и душевные.

Согласно Филлис Коппес, «ребенок часто помогает “спасти” кого – то другого благодаря тому, что становится центральным действующим лицом в семье»[92], то есть из спасаемого превращается в спасителя. Коппес употребляет этот термин применительно к религиозному «спасению», но и Колин, и Клара в первую очередь обретают физическое исцеление. Тут важно отметить, что исцеление обоих, Клары и Колина, «зависит не только от веры, но и от очень сильной эмоциональной вовлеченности того, кто исцеляется»[93]. Иначе говоря, для того чтобы исцелиться, надо этого очень сильно захотеть. Это вопрос мотивации, религиозной или какой – то другой. У Колина поначалу нет ни малейшего желания выздороветь. Он, конечно, страдает, но, с другой стороны, болезнь ему, безусловно, «выгодна». Энергии Мэри, ее мотивации хватает на двоих. Подобным образом Хайди постоянно «тянет» Клару вперед, заставляет ее выйти из болезненного, но в чем – то комфортного существования.

В обоих случаях и Хайди, и Мэри действуют как представители живоносной природы; исцеляют не они, а сама природа, но, как я уже говорила, совершенно необходимо хотеть исцелиться. Один ребенок становится «особым проводником живительной силы Природы»[94] для другого. В современном мире обе эти книги остаются неизменно популярными не только и не столько из – за их христианских коннотаций, сколько из – за жизнеутверждающей темы победы слабого над силами зла, воплощенными в болезни.