Глава V Троян-Триумвир – Коллективный автор «Слова о полку Игореве»

Глава V

Троян-Триумвир – Коллективный автор «Слова о полку Игореве»

Боян? бо В?щий, аще кому хотяше п?снь творити, то раст?кашется мыслию по древу, с?рымъ вълком по земли, шизымъ орломъ подъ облакы.

«Слово о полку Игореве»

Своеобразным «темным местом» «Слова о полку Игореве» является сама история загадочного появления памятника из 600-летнего небытия и не менее загадочного исчезновения его в пламени Отечественной войны 1812 года. Более двухсот лет, ровно столько, сколько разгадываются тайны содержательной части «Слова», не дает покоя исследователям история появления и исчезновения протографа памятника. Вопросы к первоиздателям «Слова» по поводу таинственного приобретения рукописи, хранившейся в Спасо-Ярославском монастыре, появились практически одновременно с публикацией Игоревой песни, или, как она была названа первоиздателями, «Ироической песни о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком на исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие». Несмотря на то что в подготовке к изданию и к самому изданию привлекалось довольно значительное число лиц, так называемых «самовидцев» «Слова», никакой информации о подробностях «находки» повести долгое время не появлялось, хотя многие стремились получить от них и прежде всего от самого А. И. Мусина-Пушкина хотя бы какие-то сведения об обстоятельствах приобретения и подготовки рукописи к печати. Наиболее дотошным «нарушителем спокойствия», которое хранил граф А. И. Мусин-Пушкин, оказался совсем молодой исследователь памятников древнерусской письменности К. Ф. Калайдович, с краткой биографией которого читатель познакомился в одной из предыдущих глав нашего исследования.

В 1813 году, тогда еще совсем молодой палеограф, которому шел 21-й год, обратился с письмом к графу, в котором, в частности, писал:

«Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой. На чем, как и когда она писана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского». Но в ответах Мусина-Пушкина многое было неясно. А вот об обстоятельствах и времени приобретения сборника со «Словом» он вообще предпочел умолчать.

Все это не могло не вызывать недоумения современников. В 1814 году, например, известный библиограф В. Г. Анастасевич сетовал: «Здесь главнейшее упущено со стороны М/усина/-Пушкина, что он не объяснил, от кого и как ему досталось, каким почерком написана, которого следовало бы хоть образчик выгравировать, как весьма хорошо теперь обыкновенно поступают в Европе»[368].

Все эти вопросы остались без ответа и по сей день, по поводу чего академик Б. А. Рыбаков с горечью сетовал, так как с гибелью архетипа «Слова» навсегда отпала возможность сличить печатный текст с рукописью: «всех исследователей стал интересовать внешний вид погибшей рукописи: ее формат, количество листов, соотношения с первым типографским изданием 1800 года». За этим умолчанием графа Мусина-Пушкина угадывалась некая тайна, которую тщетно пыталось раскрыть не одно поколение исследователей.

Однако К. Ф. Калайдович не унимался, поскольку его решительно не удовлетворил ответ графа о том, что он не может назвать своих сотрудников по созданию «Слова» на том основании, что не имеет от них на то согласия, а также другие уклончивые ответы графа. В течение нескольких лет Калайдович буквально штурмовал графа своими письмамивопросами и, похоже, добился некоторых вразумительных ответов, о чем образованная публика узнала лишь после публикации в 1824 году биографии А. И. Мусина-Пушкина, составленной Калайдовичем[369]. Сразу же после смерти графа в 1817 году в статье, посвященной памяти усопшего, Калайдович писал: «…у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля купил он все русские книги, в том числе драгоценное «Слово о полку Игореве». А в «биографии» приводятся уже слова самого графа: «До обращения Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом, управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтожении штата, остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние года находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под № 323, под названием Хронограф, в конце найдено «Слово о полку Игореве». По вопросу на чем, как и когда писана Песнь Игорева граф отвечал: «Писана на лощеной бумаге в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века». На вопросы о прежних переводах и кто был участником издания, ответ следующий: «Во время службы моей в С-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оныя П?сни на нынешний язык, которая в подлиннике хотя довольно ясным характером была писана, но разобрать ее было весьма трудно; потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления; прежде всего должно было ее разделить на периоды и потом добираться до смысла; что крайне затрудняло, и хотя все было разобрано; но я не быв переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился <…>. По переезде же моем в Москву, увидел я у А. Ф. Малиновского, к удивлению моему, перевод мой очень в неисправной переписке, и по убедительному совету его и друга моего Н. Н. Б<антыша>-Каменского, решился обще с ними сверить преложение с подлинником и, исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать»[370].

Приведя этот большой отрывок из письма А. И. Мусина-Пушкина, К. Ф. Калайдович далее дает дополнительные сведении о рукописи «Слова о полку Игореве», полученные от одного из тех, кто видел этот Хронограф: «К дополнению описания рукописи, содержащей в себе П?снь Игореву, должно сказать, что оная писана в лист белорусским почерком, по словам очевидца, и статьи в ней находящиеся помещены в следующем порядке»[371]. Далее К. Ф. Калайдович перечисляет состав произведений, входящих в сборник, подробно нами описанный ранее.

«Очевидцем», который сообщил К. Ф. Калайдовичу дополнительные сведения о сборнике со «Словом», – полагает Г. Н. Моисеева, – был, по-видимому, непосредственный участник первого издания 1800 года А. Ф. Малиновский, так как на него ссылался К. Ф. Калайдович в письме к А. И. МусинуПушкину в 1813 году, когда впервые просил сообщить сведения о рукописи «Игоревой п?сни».

Все дополнения, внесенные К. Ф. Калайдовичем в «Исторические сведения о жизни, ученых трудах» А. И. Мусина-Пушкина, твердо обоснованы материалами. В доказательство подлинности «Слова о полку Игореве» он привел свидетельство А. Л. Шлецера, вначале скептически к нему относившегося[372]; а также К. Ф. Калайдович ссылается на найденную им запись на псковском Апостоле 1307 года.

При анализе материалов, относящихся к истории рукописи «Слова о полку Игореве», ставших известными в науке благодаря неутомимой деятельности К. Ф. Калайдовича, обращает на себя внимание то, что в комплексе сведений, выявленных им у владельца рукописи, он ничего не сообщает о времени ее приобретения А. И. Мусиным-Пушкиным. Из ответов на вопросы К. Ф. Калайдовича можно было сделать предположительные выводы о времени получения Хронографа со «Словом» от архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля, так как сам А. И. Мусин-Пушкин сообщил, что рукопись была куплена его «комиссионером» «по уничтожении штата» монастыря в связи с тем, что Спасо-Ярославский монастырь был преобразован в Архиерейский дом. Д. С. Лихачев поэтому абсолютно прав, когда пишет: «Очевидно, что покупка «Слова» состоялась не ранее 1788 года, так как в письме А. И. Мусина-Пушкина ясно говорится о том, что покупка была сделана у Иоиля после упразднения Спасо-Преображенского монастыря, а упразднение его состоялось в 1788 году»[373]. В статье В. В. Данилова, ссылаясь на которую Д. С. Лихачев пишет об упразднении монастыря (Спасо-Ярославского, а не Спасо-Преображенского), допущена неточность: указом Екатерины II монастырь был упразднен в связи с переездом в Ярославль из Ростова Архиерейского дома в мае 1787 года. И с 1787 года архимандрит монастыря Иоиль Быковский был переведен на пенсию и остался жить в монастыре «до смерти своей», которая произошла в августе 1798 года.[374].

Из вышеприведенной цитаты «Биографии» Мусина-Пушкина можно сделать следующие два заключения, один из которых носит сомнительный, а другой – познавательный характер. Начнем с последнего. По какой-то причине к непосредственной работе по изданию «Игоревой Песни» МусинПушкин приступил только после смерти Иоиля Быковского в 1798 году. Что же мешало ему (Мусину-Пушкину) сделать этот шаг раньше, поскольку рукопись была им уже изучена вдоль и поперек в течение прошедших 10 лет? Ответ может носить только гадательный характер, но с большой долей вероятности можно предположить, что причиной тому был сам архимандрит. По какой-то причине он не давал согласия на публикацию памятника, но как только он покинул сей мир 25 августа 1798 года, как на следующий день было направлено на имя Н. Н. Бантыш-Каменского шифрованное письмо Арсения Верещагина с информацией о смерти Иоиля. Такое совпадение не могло быть случайным, то есть Арсений, ставший духовником бывшего архимандрита Иоиля в ранге архиепископа Ростовского и Ярославского с местопребыванием в упраздненном Спасо-Ярославском монастыре, фактически дал «отмашку» на публикацию памятника, то есть он имел к этому какое-то отношение. Какое отношение ко всему этому мог иметь Арсений? Об этом несколько ниже, а сначала о «сомнительном» заключении, вытекающем из признания А. И. Мусина-Пушкина, который фактически обвинил святого отца в меркантилизме, то есть в мелком мошенничестве, совершенным в корыстных целях продажи монастырского имущества. Действительно, Хронограф с подшитой к нему повестью о походе Игоря по определению не мог быть личной собственностью Иоиля, который якобы распродавал книги из своей библиотеки, нуждаясь в средствах для проживания («находился в недостатке»). А раз так, то мог ли Иоиль, судя по его биографии, подробно приведенной нами в третьей главе, взять на себя такой грех, тем более что он не нуждался в дополнительных средствах на проживание в стенах монастыря, получая пенсию, положенную ему указом самой императрицы, в размере оклада денежного содержания, положенного ему при исполнении обязанностей архимандрита до выхода на пенсию. Выходит, оболгал граф святого отца, свершив таким образом тяжкий грех. И зачем это было ему нужно? Высокородный дворянин, екатерининский вельможа, приближенный к престолу, бывший глава Синода и прочая, прочая – и вдруг банальная ложь, да еще в отношении такого благородного человека, как бывший архимандрит, проживший честную жизнь, защищавший сколько мог права униженных и оскорбленных. Невероятно, но это факт, и ему следует поискать разумное объяснение.

Следует отметить, что исследователи «Слова» более поздних времен фактически не обращали внимания на этот нюанс и безоговорочно поверили столь странному объяснению факта приобретения Мусиным-Пушкиным рукописи «Слова». Считалось, что и сам граф не безгрешен, поскольку широко пользовался своим положением обер-прокурора и не всегда возвращал рукописи, присланные для снятия копий. К тому же он путался в своих версиях, менял их, что также не способствовало созданию ему имиджа безупречно честного человека. Так, часто приводится следующий пример, не способствующий повышению такого имиджа.

В своих автобиографических записках он сообщал, что однажды купил у книгопродавца Сопикова бумаги комиссара Крекшина и в них случайно обнаружил знаменитую Лаврентьевскую летопись. Затем он написал Калайдовичу, что купил ее во Владимире. А еще через некоторое время обнаружилось, что обе эти версии ложные, поскольку Лаврентьевская летопись поступила в Синод для снятия с нее копии из Софийского собора в Новгороде, но обратно туда не вернулась, о чем пошла жалоба в С.-Петербург.

Все это так. Пользуясь безграничным доверием императрицы, граф позволял себе подобные вольности, но это вопрос к его личной совести, однако зачем клеветать на благородного человека? Ответ на этот вопрос может быть только один: за этой, казалось бы, невинной клеветой скрывается некая тайна в процедуре не совсем честного приобретения протографа «Слова» неким лицом духовного сана, который мог «отпустить» этот грех бывшему обер-прокурору Синода. Стало быть, в нечестной процедуре приобретения рукописи «Слова» задействовано высокопоставленное духовное лицо. Г. Н. Моисеева тщательно изучила сохранившиеся описи имущества Спасо-Ярославского монастыря, коих осталось пять из шести, составленных по различным поводам в течение столетия (1691—1788 годы), и в двух последних за 1787 и 1788 годы обнаружила некоторые пометы, которые помогли пролить свет на указанную тайну.

Опись за 1787 год составлена после указа Екатерины II от 3 июля 1887 года о преобразовании Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом и во исполнение этого указа.

Имущество монастыря по описи 1787 года Иоиль сдавал архиепископу Ростовскому и Ярославскому Арсению. В конце описи числятся рукописные книги. Причем за десять лет их число увеличилось: Иоиль к книгам относился бережно и доставал их для монастыря.

Итак, в 1787 году в монастырь приехал архиепископ, и Иоиль показал ему библиотеку и рукописи.

Известно, что Арсений был хорошим знакомым Мусина-Пушкина, который имел поместье в Ярославской губернии.

Визит архиепископа в монастырь навел исследователей на определенные рассуждения. Они были подкреплены пометками на описи. Так, на листе 59 против № 247 «Часослов писаной на баргамине» проведена черта и на поле – почти полностью стертая запись; такая же стертая запись имелась на листе 59 против номера 272 «Псалтырь на баргамине». Две стертых записи обнаружены на листе 60 против № 279 «Аввы Дорофея» и против № 285 – «Хронограф в десть», то есть тот самый Хронограф, в самом конце которого была подшита рукопись «Слова о полку Игореве».

Писец, который отмечал крестиками слева от цифр имеющиеся в наличии книги (крестиков нет около № 247, 272, 279) и делал приписки справа, ошибся строкою и первоначально оставил без крестика № 286 «Книга певчая праздники в переплете в десть» и написал на поле «Отданъ». Затем он густо зачеркнул это слово и написал его строкою выше против № 285 «Хронограф в десть».

Так как зачеркнутое слово посредством оптико-фотографического исследования, проведенного Д. П. Эрастовым, хорошо читается – «Отданъ» – и стертые записи (имеющие элементы начертаний выносного «т» и конечного «ъ») полностью совпадают с зачерненной припиской, становится ясным, что при всех четырех отсутствующих рукописях против прочерка, ведущему к правому полю, было отмечено: «Отданъ»[375].

Опись заканчивается подписями архимандрита Иоиля и лиц, принявших от него монастырское имущество. Вышеуказанные пометки означают, что в момент составления описи или даже раньше четыре рукописи были кем-то изъяты из библиотеки. Можно предположить, что архиепископ Арсений обратил на них внимание и сказал старцу, что берет их на время. Иоиль ничего не посмел возразить.

Арсений уехал, увезя рукописи с собой. Но тут случилась новая напасть. В том же 1787 году Екатерина разослала по всем упраздненным монастырям указ сделать опись казенного имущества. Значит, надо снова все проверять. И отвечает за это Иоиль – больше никого в бывшем монастыре не осталось. Требуемая опись была отправлена в Петербург только через год. Может быть, Иоиля мучили болезни, но вернее – беспокоила судьба отданных рукописей, и он пытался их вернуть.

И вот тут, без сомнения, он получил весьма строгое указание от архиепископа: скрыть правду.

И на свет появляется новая опись, обнаруженная в архиве в 1960 году. Эта опись все разъясняет и позволяет понять драму, разыгравшуюся в упраздненном монастыре.

Тех четырех рукописей, перед названиями которых в описи 1787 года стояло слово «отдан», больше нет. В описи 1788 года после их названий следует почти одинаковые фразы, учиненные на полях: «За ветхостию и согнитием уничтожены».

Исследователи (Е. М. Караваева и Г. Н. Моисеева) обратили внимание на то, что в этой описи отмеченные книги и рукописи монастырской библиотеки как ветхие не сопровождались пометками об их уничтожении, в то время как против четырех (№ 249, «Часослов на баргамине»; № 274, «Псалтырь на баргамине»; № 280, «Поучения Аввы Дорофея»; № 286 «Хронограф в десть») стояла вышеприведенная пометка. Кроме того, по сравнению с описью 1787 года в описи 1788 года изменились номера, под которыми перечислены книги. Это объясняется тем, что за прошедший год в ризницу Спасо-Преображенского монастыря поступила печатная книга в двух экземплярах о русско-турецкой войне. Она была включена в опись 1788 года под № 221 «Две книжицы о победе над супостатом в 1787 году», поэтому нумерация «письменных» книг сдвинулась первоначально на два номера («Часослов» № 247 на № 249; «Псалтырь» с № 272 на № 274). Однако в описи 1787 года под номером 278 числились «Иоанна Лествичника две книги», которых не оказалось в описи 1788 года, а поэтому последующие номера изменялись лишь на единицу («Аввы Дорофея» № 279 на № 280; «Хронограф в десть» с № 285 на № 286).

А. В. Соловьев высказал предположение, что четыре вышеуказанные рукописи, отмеченные в описи 1788 года как уничтоженные, были присвоены Иоилем Быковским, а позднее, «когда Мусин-Пушкин приехал в Ярославль, Иоиль продал ему за хорошую цену четыре рукописи, будто бы уничтоженные»[376]. Как видим, над Иоилем долгое время висело подозрение в том, что он тайком торговал казенным имуществом, а начало этому подозрению, как уже нами отмечено выше, положил не кто иной, как сам граф А. И. Мусин-Пушкин. Утверждение А. В. Соловьева базировалось только на анализе описи 1788 года, поскольку о существовании описи 1787 года он не знал. Когда была обнаружена опись 1787 года, где четыре рукописи первоначально значились как отданные, тяжкое подозрение с Иоиля Быковского было снято. Приписка «Отданъ» все поставила на свои места. Эта приписка позволяет предположить, что отданные кому-то рукописи должны были быть возвращены. В ином случае приписка носила бы другой характер, или вообще, если кто-то хотел утаить эти рукописи, они бы просто не были бы включены в опись. Когда же стало ясно, что лицо, взявшее из библиотеки монастыря эти четыре рукописи, не возвратит их, тогда приписки «Отданъ» были с большой тщательностью выскоблены в описи. И только фотоанализ и применение других методов восстановления уничтоженных текстов позволили специалистам прочесть эти приписки. Однако до сегодняшнего дня нет точных данных о том, при каких обстоятельствах А. И. Мусин-Пушкин получил из ризницы Спасо-Преображенского собора четыре древних рукописи и не возвратил их, чем вынудил в описи 1788 года дать заведомо неверные сведения об их уничтожении.

Неясно также, кто отдал – первоначально, видимо, во временное пользование – А. И. Мусину-Пушкину четыре рукописи и позднее, убедившись, что рукописи возвращены не будут, принудил составить акт об их уничтожении.

Ясно одно, что это не мог делать Иоиль, заведомо зная, что он будет разоблачен и обвинен в мошенничестве. Тогда кто? Если вспомнить, что в своем письме К. Ф. Калайдовичу в декабре 1813 года А. И. Мусин-Пушкин писал, что Хронограф со «Словом о полку Игоре» он получил из Спасо-Ярославского монастыря после перенесения в Ярославль архиерейской кафедры из Ростова и ухода архимандрита Иоиля на пенсию, то нам ничего другого не остается предположить, кроме того, что в этой неприглядной истории замешан сам архиепископ Арсений Верещагин. Он был близким другом семейства Мусиных-Пушкиных: Ивана Яковлевича и его сына Алексея Ивановича – богатых помещиков Ярославской губернии, владельцев имения Иломна Мологского уезда. Как справедливо отмечал Г. Ю. Филипповский, дневник Арсения Верещагина проливает свет на отношение ярославского владыки с А. И. Мусиным-Пушкиным и дает «основание говорить о наличии прочной деловой и личной связи» между ними[377]. Арсений Верещагин делал в своем дневнике записи об отсылке А. И. Мусину-Пушкину книг и рукописей. Так, в июне 1789 года «послана еврейская Псалтырь к Мусину-Пушкину при письме[378]. В декабре 1790 года «послана письменная в десть старинная книга «Правила Никейские»[379]. В марте 1797 года в Москве Арсений «благословил старинное Евангелие в десть» А. И. Мусину-Пушкину[380].

В автобиографической записке А. И. Мусин-Пушкин писал, что в его «Собрании российских древностей» хранились рукописи Димитрия Ростовского, Арсения Мацеевича и Самуила Миславского. Очевидно, источник их приобретения был тот же, что и четырех рукописей Спасо-Ярославского монастиря. Арсений Верещагин еще и до упразднения Спасо-Ярославского монастыря, как архиепископ Ростовский и Ярославский, имел право распоряжаться имуществом монастыря, находившегося в его епископии. С 1787 года после переезда в Ярославль он стал его полным хозяином, что видно даже из описи Спасо-Ярославского монастыря 1788 года, когда все «казенное имущество» было поручено сдать ростовскому иеромонаху Серафиму, а не бывшим монахам СпасоЯрославского монастыря. Иоиль Быковский с 1787 года был определен на пенсию, правда большую (500 рублей), что позволяло ему не только не продавать свои книги, но и приобретать все новейшие издания, которыми он пополнял свою библиотеку в 80-е и 90-е годы XVIII века[381]. Но, проживая при монастыре, бывший архимандрит не имел никаких прав. Что он мог противопоставить всевластному архиепископу Арсению Верещагину, пользовавшемуся вниманием со стороны императрицы Екатерины II, находившемуся в дружеских отношениях с ярославским генерал-губернатором А. П. Мельгуновым и другими влиятельными особами, встречи с которыми он постоянно отмечает в своем дневнике?

После того как в описи имущества Спасо-Ярославского монастыря 1788 года «бывшый» архимандрит Иоиль Быковский подписал сведения «его преосвященству» митрополиту Платону об уничтожении «за ветхостью и согнитием» четырех спасо-ярославских рукописей, в числе которых был Хронограф со «Словом о полку Игореве», А. И. Мусин-Пушкин мог поместить его в свое «Собрание». Обратим внимание на то, что к тому времени, когда А. И. Мусин-Пушкин, отвечая на вопросы К. Ф. Калайдовича, писал ему, где и когда приобретена рукопись «Слово о полку Игореве», никого из тех, кто знал что-то определенное об истории этой рукописи, не было в живых: Иоиль Быковский умер в 1798 году, ярославский генерал-губернатор А. П. Мельгунов – в 1788 году, архиепископ Арсений Верещагин – в 1799 году.

Таким образом, если рукопись «Слова о полку Игореве» была, по сути, похищена самим архиепископом и передана им графу, то, само собой разумеется, что Мусин-Пушкин старался направить тех, кто задавал неприятные для него вопросы, по ложному пути, обвинив облыжно в мошенничестве кристально честного человека, каким был Иоиль Быковский.

Лишь в старости, зная, что все участники этой драмы уже покинули этот свет, Мусин-Пушкин сказал эту полуправду.

Почему сказал все-таки? Попробуем ответить и на этот вопрос. Как уже отмечалось выше, после ухода А. И. Мусина-Пушкина с поста обер-прокурора Синода (1797 год) за ним утвердилась репутация человека, который воспользовался служебным полномочием для пополнения своего «Собрания российских древностей». Новым обер-прокурором Синода кн. В. А. Хованским было возбужденно обвинение Мусина-Пушкина в присвоении монастырских рукописей[382]. Дело это, по-видимому, получило широкую огласку. А. И. Мусин-Пушкин был заинтересован в том, чтобы показать, что он покупал рукописи или получал их в подарок. Указывая в письме К. Ф. Калайдовичу, что Хронограф с «Игоревой песнью» был приобретен им после упразднения Спасо-Ярославского монастыря и превращения его в архиерейский дом (т. е. в 1788 году), А. И. Мусин-Пушкин тем самым снимал с себя обвинение в том, что его «Собрание древностей» выросло за счет присвоения монастырских рукописей во время его обер-прокурорства в Синоде в 1791—1797 годы.

«Итак, в 1788 году А. И. Мусин-Пушкин, близкий знакомый ярославского архиепископа Арсения Верещагина и потому, безусловно, хорошо осведомленный об отосланной в Москву описи, в которой было официально сообщено об уничтожении «за ветхостию и согнитием» четырех рукописей Спасо-Ярославского монастыря, мог считать рукописный «Хронограф» своею собственностью. Он привез его в Петербург и приступил к изучению этого сборника»[383].

В результате всех изысканий, проделанных вышеуказанными исследователями, в «словистике» утвердилось почитай точная дата факта приобретения графом А. И. Мусиным-Пушкиным драгоценной рукописи «Слова о полку Игореве» – 1788 год! Эту дату дополнительно обосновывал В. П. Козлов в своих исследованиях по поводу возможного знакомства с рукописью «Слова» историков И. П. Елагина и И. Н. Болтина.

Однако столь безупречно выстроенная версия о датировке процедуры приобретения рукописи «Слова» Мусиным-Пушкиным одномоментно рухнула, когда в конце 80х годов прошлого столетия удалось установить, что отданный и объявленный уничтоженным хронограф сохранился. Е. В. Синицына обнаружила рукопись в собрании Ярославского музея-заповедника под № 15443, при этом на ней читаются те самые номера, под которыми хронограф числился в описях 1787 и 1788 годов. Оказалось также, что название «Хронограф» не соответствует составу сборника: в него входит фрагмент из Никоновской летописи и выписки из Степенной книги, а текста «Слова» в сборнике нет[384]. Трудно даже представить, каким ударом это открытие стало для уже достаточно пожилой Галины Николаевны Моисеевой, основной труд которой – монография «Спасо-Ярославский хронограф и “Слово о полку Игореве”» – потерял всякую ценность. В то же время другая версия исследовательницы, изложенная в разделе «Спасо-Ярославский хронограф в сочинении Василия Крашенинникова и в рукописной традиции» главы второй монографии, остается актуальной и поныне, о чем немного позднее.

Какие же выводы можно сделать относительно даты приобретения А. И. Мусиным-Пушкиным протографа «Слова о полку Игореве» после столь неутешительного финала, казалось бы, безупречной версии Г. Н. Моисеевой? И стоит ли отчаиваться от того, что «Хронограф в десть» оказался не тем, за что его приняли весьма компетентные исследователи. Но почему тогда этот памятник после всех перипетий, связанных с его таинственным изъятием из библиотеки монастыря, все же вернулся на свое прежнее место? Все очень просто – за ненадобностью. Выходит, в нем что-то искали, но, не найдя ничего интересного, вернули обратно. Возможно, таким же способом изымался и возвращался за ненадобностью не один десяток раритетов, в том числе и тех, которые в описи за 1788 год значились как: «За ветхостью и согнитием уничтожены». Может быть, будущим пытливым исследователям «повезет» разыскать их в музейных коллекциях и экспонатах, как повезло Е. В. Синицыной.

Смеем утверждать, что налаженный конвейер изъятия и последующего возвращения отдельных экземпляров летописного фонда Спасо-Ярославского монастыря «заработал» в поисках шедевров, аналогичных «Слову», сразу после того, как архетип самого «Слова» уже оказался в руках первоисследователей (В. И. Верещагин и А. И. Мусин-Пушкин). По этой версии получается, что еще до составления описи 1787 года конволют рукописей с Хронографом 1617 года и «Словом» уже был на руках у этих исследователей.

Действительно, настоящего «Хронографа» не оказалось ни в описи 1787 года, ни в последующей. Почему? Тогда стоит поискать его в описи за 1776 год, когда материальные ценности монастыря принимал сам Иоиль Быковский, назначенный на пост архимандрита в этом году. Но и в этой описи данный раритет отсутствует. Отсюда напрашивается вывод, что Иоиль держал этот экземпляр «Хронографа» с приплетенной к нему рукописью «Слова» не в общей библиотеке монастыря, а в своей ризнице на правах личной собственности. Откуда у него появились эти права? Он привез эти «права», а вернее, рукопись «Слова о полку Игореве» из Чернигова, решая при этом непростую задачу, как ему следует поступить с этим шедевром, по воле судьбы доставшимся ему в связи с кончиной Анонима. Автор не успел опубликовать свой труд, поручив завершить эту работу своему ученику и большому другу, зная, что тот располагал необходимыми для этого средствами, поскольку Троцко-Ильинский монастырь в Чернигове, куда был в 1765 году назначен на должность архимандрита Иоиль Быковский, располагал собственной типографией.

Но время было упущено, русско-турецкая война была в разгаре, актуальность поэмы, стержнем которой был призыв к российской общественности, руководству страны и армии осуществить вековую (вернее, 600-летнюю) мечту вернуть России Крым, Причерноморье и Приазовье с его Таманским полуостровом (Тмутараканью), отпала. Иоиль решил: коль скоро Аноним написал «Слово» «старыми словесы», то и быть ему произведением – ровесником Игорева похода в Половецкую степь. Он подбирает бумагу как только можно раннего производства, соответствующие чернила и, прекрасно владея каллиграфическим почерком древнерусских писцов, где уставом, а где полууставом переписывает произведение Анонима, демонстрируя тем самым как бы неоднократное переписывание повести при ее движении из XII века в век XVIII.

По прибытии в Ярославль он подбирает подходящий список с литературными древностями и приплетает к нему модернизированную рукопись Анонима, невольно становясь в известной степени его соавтором. Дополненный «Словом» конволют он помещает в недоступном для посторонних лиц месте своей ризницы в ожидании удачного момента, когда можно будет опубликовать сей труд «древнерусского» литературного гения.

Не мог Иоиль Быковский не интересоваться служебной карьерой Василия Ивановича Верещагина (Арсения), который, будучи моложе его на 10 лет, стремительно шагал по ступеням служебной лестницы. В 70-х годах он прославился в Москве в качестве проповедника. В 1773 году 37 лет от роду он назначается епископом Архангелогородским, через два года в 1775 году епископом Тверским, а в 1783 году архиепископом Ростовским. Нельзя исключить, что по прибытии Иоиля в 1776 году в Ярославль они могли на протяжении последующих 10 лет неоднократно встречаться, переписываться, обмениваться литературными новинками или раритетами, поскольку оба были страстными книголюбами и коллекционерами литературных шедевров. В мае 1787 года, еще до выхода указа Екатерины II о его назначении на должность архиепископом Ростовским и Ярославским с местопроживанием в упраздненном Спасо-Ярославском монастыре (3.VII.1787), Арсений перевозит из Ростова в Ярославль свою личную библиотеку, состоящую из нескольких тысяч томов книг.

Размещая свою библиотеку в ризнице монастыря, Арсений, естественно, знакомится с монастырской библиотекой, которая переходит отныне под его юрисдикцию. Он дает высокую оценку тому состоянию библиотеки, в котором на протяжении 11 лет поддерживал ее Иоиль, ежегодно пополняя фонды библиотеки новыми поступлениями.

Для Иоиля Быковского настал момент истины. Несмотря на свой высокий сан, Арсений относился к Иоилю как к старшему товарищу во Христе, никоим образом не выпячивая свое верховенство над простым иереем, коим отныне становился Иван Быковский, бывший архимандрит упраздненного Спасо-Ярославского монастыря.

Он показывает Арсению литературный шедевр, хранящийся в потаенном месте ризницы, и рассказывает историю создания Анонимом протографа и свою стилизацию «Слова» под древность. Арсений без лишних слов быстро уловил, что перед ним литературная сенсация, и немедленно с согласия Иоиля поспешил ознакомить с «находкой» А. И. Мусина– Пушкина. Далее по текстам многочисленных исследований, версий и догадок, возникших за 200 с лишним лет, по поводу возможной процедуры приобретения графом А. И. Мусиным-Пушкиным рукописи «Слова о полку Игореве».

Так что ошибался академик Д. С. Лихачев, утверждая, что (повторимся): «Очевидно, что покупка «Слова» состоялась не ранее 1788 года, так как в письме А. И. Мусина-Пушкина ясно говорится о том, что покупка была сделана у Иоиля после упразднения Спасо-Преображенского монастыря, а упразднение его состоялось в 1788 году». Не «покупка», а счастливое приобретение Мусиным-Пушкиным литературного шедевра состоялось не в 1788 году, а как минимум на год раньше, где-то между маем и августом 1787 года. То есть во временном промежутке между датой перевоза личной библиотеки Арсением из Ростова в Ярославль (май) и составлением описи монастырского имущества уже по выходу в свет указа Екатерины II о назначении на должность архиепископа Ростовского и Ярославского Арсения (3.VII.1787).

Поскольку, согласно описи, четыре рукописи были помечены как «отданные», то это означает, что Мусин-Пушкин уже ознакомился с драгоценной находкой и «запустил» конвейер ознакомления с древними рукописями, хранящимися в библиотеке монастыря, с целью выявления подобных шедевров. Естественно, что после ознакомления с рукописями, при необходимости после их копирования, рукописи возвращались в библиотеку бывшего монастыря (Архиерейского дома), о чем свидетельствует находка Е. В. Синицыной. Не исключено, что некоторые из них «оседали» в коллекции будущего обер-прокурора Синода.

При таком развитии событий следует реабилитировать А. И. Мусина-Пушкина в его якобы греховном обвинении святого отца Иоиля в мошенничестве, поскольку ему рано или поздно пришлось бы отвечать на каверзные вопросы по поводу таинственного приобретения «Хронографа» со «Словом». Стало быть, версия с «продажей-покупкой» была заранее обговорена в качестве легенды прикрытия. Сей «грех» графу «ныне и присно» заранее был отпущен святым отцом Арсением – активным участником «сделки века».

Вызывает удивление тот факт, что из столь многочисленной когорты исследователей, перечисленных А. С. Мыльниковым, занимавшихся «…разработкой истории обнаружения памятника и обстоятельств его публикации», все по умолчанию согласились с обвинением Иоиля в мошенничестве и никто из них не встал на защиту святого отца, с такой легкостью «оболганного» графом А. И. Мусиным-Пушкиным[385]. А в данном перечне упоминаются такие имена выдающихся «словистов», что только от одного прочтения его захватывает дух: П. Н. Берков, Н. К. Гудзий, М. В. Щепкина, Д. С. Лихачев, Ф. Я. Прийма, Л. А. Дмитриев, Б. А. Рыбаков, О. В. Творогов, Г. Н. Моисеева. А ведь список этот не полон, изучением «истории обнаружения…» занимались десятки, если не сотни исследователей, но ни у кого из них не мелькнула простая как яйцо мысль, а зачем потребовалось Мусину-Пушкину оболгать святого отца Иоиля? Задайся этим вопросом, изучи биографию И. Быковского, приведенную А. А. Зиминым[386], да потяни эту ниточку сомнения на себя, возможно, что тайна приобретения «Слова» графом А. И. МусинымПушкиным уже давно была бы раскрыта.

Взять, к примеру, современного исследователя «Слова», а вернее «…одного из важных самостоятельных направлений в изучении “Слова”», то есть, по Мыльникову: «…истории обнаружения памятника и обстоятельств его публикации», В. П. Козлова, кстати, ученика А. А. Зимина, защитившего в 1976 году диссертацию кандидата исторических наук на тему «К. Ф. Калайдович и развитие источниковедения и вспомогательных (специальных) исторических дисциплин вРоссии в первой трети XIX века», а в 1989 году диссертацию доктора исторических на тему « Русская археография конца XVIII – первой четверти XIX века», автора фундаментальных исследований истории формирования и судьбы рукописно-книжной коллекции Мусина-Пушкина, но не проронившего ни слова в защиту Иоиля Быковского, которого его учитель пророчил в авторы «Слова о полку Игореве». Следует отметить, что сфера интересов В. И. Козлова в указанной области знаний почему-то не распространяется за пределы довольно узкого временного интервала: конец XVIII – первая четверть XIX века. Загляни пытливый ученый хотя бы до середины XVIII века, он обнаружил бы документально подтверждаемый факт, что в рукописном Хронографе Спасо-Ярославского монастыря по крайней мере с 1747 по 1761 год рукопись «Слова о полку Игореве» отсутствовала.

С 1956 года в Государственном архиве Ярославской области под шифром 60 (1053) хранится рукописное сочинение Василия Крашенинникова «Описание земноводного круга», находившееся до этого времени в архиве г. Рыбинска. Из приписки на переплетенном листе явствует, что рукопись до 1824 года была в Москве и в этом же году пожертвована рыбинскими купцами Сыроежиными в Преображенский собор, оттуда она и попала после Октябрьского переворота в 1917 году в Архив. Василий Крашенинников, лицо в Ярославле известное, общественный деятель, владелец шляпной фабрики, происходил из небогатой торговой семьи. Родился он в 1712 году и, когда подрос, был отправлен учиться в Москву, в Славяно-греко-латинскую академию.

Несколько лет в середине XVIII века шляпный фабрикант Крашенинников пишет книгу в семьсот страниц большого формата, в которой собраны сведения географические и исторические. Он прилагает к ней библиографию, указывая десятки книг и рукописей, которые использовал для «Земноводного круга».

Среди перечисленных в библиографии трудов значится хронограф Спасо-Ярославского монастыря, состоящий именно из тех переплетенных вместе рукописей, которые перечислял Мусин-Пушкин в одном из писем к Калайдовичу. Значит, Крашенинников, который при работе над своим «Земноводным кругом» использовал все материалы, которые мог отыскать в Ярославле, бывал в библиотеке монастыря и делал выписки из хронографа в те годы, когда мальчик Мусин-Пушкин и не подозревал, что станет собирателем древних рукописей.

В «Предъувещании до благоразумного читателя от собирателя книги сея» (так называлась библиография «Описанияземноводного круга») Василий Крашенинников под седьмымномером указывает источник, один из тех, «…откуда улучити возмогох, а именно»: …Из Большого рукописного Хронографа Спасова Ярославского монастыря»[387]. Благодаря исследованию, проведенному Г. Н. Моисеевой, установлено, что «Описание земноводного круга» было составлено до второй половины 1756 года, т. е. в год, когда увидела свет книга «Описание земли Камчатка, сочиненное Степаном Крашенинниковым, Академии наук профессором». Вывод основан на том, что при описании Камчатки Василий Крашенинников ссылается на несколько источников, увидевших свет в течение целого столетия с 1617 по 1718 год, но ссылки на великолепный труд своего знаменитого однофамильца у него не было.

Этот вывод о времени окончания работы по составлению «Описания земноводного круга» подтверждается и датировкой бумаги по водяным знакам. Бо?льшая часть рукописи переписана на бумаге, выпускавшейся Ярославской фабрикой Затрапезновых. Следует сказать, что в самом сочинении Василия Крашенинникова фабрике Затрапезновых уделено большое внимание. Характеризуя Ярославль, он пишет о том, что «имеется же в нем славная по всей Российской империи гимназия или фабрика Ярославского жителя Затрапезнова, в коей <…> бумаги пищия делается превеликое множество и другия многия вещи»[388]. Такая бумага выпускалась на бумажной фабрике Затрапезновых в период с 1754 по 1759 год. Удалось Г. Н. Моисеевой установить верхнюю и нижнюю временные границы работы автора над «Земноводным кругом».

«Нижней границей датировки «Описания земноводного круга, – пишет Моисеева, – следует считать 1747 год, так как Василий Крашенинников дважды упоминает первую ревизию: «А по расположенному в 1747 году ревизованию всероссийская империя разделена сталося быть на пятнадцать губерний», «кои по нынешнему 1747 году ревизованию».

Сбор материалов он, по-видимому, мог начать и раньше, но составление 13-й главы, названной «О Российском государстве» и занимающей около 200 листов текста всего «Описания земноводного круга», Василий Крашенинников осуществлял в конце 40-х – начале 50-х годов XVIII века»[389].

Верхнюю границу датировки исследовательница установила на основании анализа времени, необходимого для осуществления переписки этого труда. «Рукопись переписана двумя почерками: большая часть – автограф Василия Крашенинникова, меньшая часть – другим почерком на свежей, не залежалой бумаге. На переписку громадной рукописи, занимающей более 700 листов текста размером в лист (in folio), должно было уйти значительное время после окончания составления всего труда, и она была закончена, вероятнее всего, в 1761 году. Этот вывод о времени окончания переписки «Описания земноводного круга», сделанный на основании источниковедческого анализа и датировки бумаги по водяным знакам, полностью подтверждается текстом сочинения Василия Крашенинникова. В гл. «О Российском государстве» Елизавета Петровна, умершая в декабре 1761 года, названа «ныне царствующей монархиней», что было бы невозможно сказать после вступления на престол Петра III (с января 1762 по 28 июня 1762 года) и Екатерины II (c 28 июня 1762 года)»[390].

Установив, таким образом, как нижнюю, так и верхнюю границы датировки создания Василием Крашенинниковым своего труда, Г. Н. Моисеева делает вывод о том, что в период с 1747 по 1761 год рукопись «Слова о полку Игореве» находилась в «Большом рукописном Хронографе Спасова Ярославского монастыря», «…за два десятилетия до приезда в Ярославль Иоиля Быковского, назначенного в 1776 году архимандритом Спасо-Ярославского монастыря, и более чем за три десятилетия до того, как Хронограф оказался в библиотеке А. И. Мусина-Пушкина»[391].

Для подтверждения столь важного вывода требовались веские доказательства, но их в знаменитой монографии Г. Н. Моисеевой не обнаружено, на что обратил внимание О. В. Творогов, усомнившийся в строгости приведенных Моисеевой доказательств: «…на наш взгляд, надежных свидетельств знакомства Крашенинникова со «Словом» не обнаруживается. Приведенное Моисеевой сопоставление фразы из труда Крашенинникова «…преславный град Киев… от первыя своея славы и чести и великое ниспал уничтожение» и фразы «Слова» «О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей» и ее указания на употребленное Крашенинниковым словосочетание «честь … слава» едва ли могут служить основанием для высказанного исследовательницей предположения. Второй аргумент – пристальное внимание Крашенинникова к Тмутаракани… также не обязательно указывает на его знакомство со «Словом»[392].

В конволюте с Хронографом, как мы уже рассматривали, были вплетены: «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земля Рускыя», «Сказание о Индии богатой», «Синагрип царь Адоров», «Слово о полку Игореве» и «Девгениево деяние» при этом Василий Крашенинников почерпнул известия о древнейшей истории России как из самого Хронографа, так и из «Временника». Если Крашенинников многократно цитирует «Хронограф», полное заглавие которого приведено в первом издании «Слова», а также в письме А. И. Мусина-Пушкина К. Ф. Калайдовичу в 1813 году, как: «Книга, глаголемая Хронограф, рекше начало писменом царских родов от многих летописец; прежде о бытии, о сотворении мира, от книг Моисеовых и от Иисуса Навина, и от Судей Iудейских, и от четырех Царств, так же и о Асирийских Царех, и от Александрия, и от Римских Царей, Еллин же благочестивых, и от Руских летописец, Сербских и Болгарских», то он неминуемо должен был ознакомиться и с другими рукописями конволюта, в том числе и с рукописью «Слова о полку Игореве». Однако никаких следов такого знакомства не обнаружено. Почему? Писатель И. В. Можейко, цитаты из труда которого мы неоднократно приводили, отвечает на этот вопрос весьма просто: «Правда, среди трудов, которые Крашенинников использовал из «Хронографа», «Слово о полку Игореве» не значится, в чем нет ничего удивительного, потому что содержание «Слова» Крашенинникова заинтересовать не могло.

Итак, фабрикант Крашенинников держал в руках тот хронограф, который потом купил у Иоиля обер-прокурор синода (будущий.– А.К.) Мусин-Пушкин. Следовательно, в 1750 году он лежал на месте»[393].

Вывод, как видим, весьма поспешный и, к сожалению, неверный. Если столь образованный всесторонне человек, каким был Василий Крашенинников, держал в руках рукопись «Слова о полку Игореве», мало того, прочитал его внимательно, поскольку, по мнению И. В. Можейко, «…содержание «Слова» Крашенинникова заинтересовать не могло», и после всего этого равнодушно отложил рукопись в сторону, то какого же мнения о его образованности составили бы его потомки? Да случилось такое, счастливчик забил бы во все колокола, что в его руках оказался подобный шедевр. Не забил, значит, не держал, стало быть, на весь период работы Василия Крашенинникова, то есть с 1747 по 1761 год в конволютном сшиве древних рукописей никакого «Слова о полку Игореве» не было.

Учитывая вышеприведенное мнение О. В. Творогова об отсутствии надежных аргументов в пользу того, что Василий Крашенинников использовал рукопись «Слова» в своем произведении, приходится признать, что и он подобного же мнения об образованности последнего, то есть видел, держал в руках, прочитал, ничего полезного для своего труда не обнаружил и, позевывая, отложил в сторону. Каково? В противном случае О. В. Творогов должен был согласиться с тем, что рукописи «Слова» в сшиве с «Хронографом» на тот период не было. А этого выдающийся представитель школы академика Д. С. Лихачева допустить никак не мог.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.