ГЕОРГИЙ ИВАНОВ Георгий Владимирович 29. X(11.XI).1894, Студенки Ковенской губернии — 26.VIII.1958, Йер де Пальма под Ниццей

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ

Георгий Владимирович

29. X(11.XI).1894, Студенки Ковенской губернии — 26.VIII.1958, Йер де Пальма под Ниццей

Среди поэтов-эмигрантов Серебряного века Георгий Иванов, пожалуй, был единственным, кого вычеркнули из истории литературы за его явно антисоветские стихи, к примеру, такие:

Россия, Россия «рабоче-крестьянская» —

И как не отчаяться! —

Едва началось твое счастье цыганское,

И вот уж кончается.

Деревни голодные, степи бесплодные…

И лед твой не тронется —

Едва поднялось твое солнце холодное,

И вот уже клонится.

(1930)

Литературная энциклопедия (1966) с неприязнью писала: «Стихи И. насыщены настроениями неясной тоски, утомленности, эротич. мотивами, романтич. картинами старины; их лирич. герой весь в прошлом, он растерян и ищет утешения в религии».

Так кто он такой, Георгий Иванов? Отец — дворянин, бывший военный, мать из родовитой голландской семьи, баронесса Вир ван Бренштейн (из-за нее поэта в молодые годы звали «баронессой»). Как и у Блока, у Георгия Иванова детство было поистине золотое: живописное имение с великолепным парком и прудами, любящие родные, комфортный быт, частые приемы, музыкальные вечера, пикники и фейерверки. А потом все исчезло. Имение сгорело, отец покончил жизнь самоубийством.

Согласно семейной традиции Георгий Иванов избрал военное поприще: поступил во второй кадетский корпус в Петербурге, но курс не закончил. Юного кадета увлекла поэзия.

«Осенью 1909 года Георгий Чулков привел меня к Блоку, — вспоминает Георгий Иванов. — Мне только что исполнилось пятнадцать лет. На мне был кадетский мундир. Тетрадку моих стихов прочел Чулков и стал моим литературным покровителем».

Блок отнесся к стихам начинающего поэта с бережным вниманием. Перед Блоком Георгий Иванов благоговел: «Залита солнцем большая мансарда, Ваш лик в сиянье, как лик Леонардо» («Письмо в конверте»). И до конца своей жизни Георгий Иванов сохранил память об Александре Блоке. Отзвук блоковских мелодий часто слышится в его стихах:

Этот звон бубенцов издалека,

Это тройки широкий разбег.

Это черная музыка Блока

На сияющий падает снег.

Дебют Георгия Иванова в печати состоялся в 1910 году в журнале «Все новости литературы, искусства, техники и промышленности». Решив стать профессиональным литератором, Георгий Иванов оставил кадетский корпус, вопреки желанию матери и сестры.

Первая книга «Отплытие на о. Цитеру», как вспоминал на закате своих лет Георгий Иванов, «…целиком написана на школьной парте роты его Величества… Вышла осенью 1911 года в 200 экз… Через месяц после посылки этой книжки в „Аполлон“ — получил звание члена „Цеха поэтов“. Вскоре появились очень лестные отзывы Гумилева в „Аполлоне“ и Брюсова в „Русской мысли“. И я легко и без усилия нырнул в самую гущу литературы, хотя был до черта снобичен и глуп» (письмо В. Маркову от 7 мая 1957).

Затем последовал выпуск других сборников — «Горница» (1914), «Памятник славы» (1915), «Вереск» (1916) и «Сады» (1921) — изящная миниатюрная книжечка, оформленная Михаилом Добужинским. Как заметил один из критиков, своего рода шедевр лирического герметизма, рекордная для русской поэзии демонстрация отключенности от презренной реальности.

Уже бежит полночная прохлада

И первый луч затрепетал в листах,

И месяца погасшая лампада

Дымится, пропадая в облаках.

Рассветный час! Урочный час разлуки

Шумит влюбленных приютивший дуб,

Последний раз соединились руки,

Последний поцелуй холодных губ…

Первые поэтические шаги Георгия Иванова отмечены явным подражательством Михаилу Кузмину, которого копировал и во внешности, Игорю Северянину, Анне Ахматовой. Его стихи ранней поры чересчур литературны и представляют собой некие изысканные лирические импровизации, герои которых — мечтательный пастух, Диана, Хлоя, а также купидоновские сети, брызги фонтана, небосвод светлее сердолика и прочий набор романтических мечтаний и грез. Во всем этом чувствуется поиск своего места в поэзии, и не случайно, что Георгий Иванов примыкает то к одному направлению в поэзии, то к другому.

Вначале его привлек звонкий эго-футуризм, но, как признавался сам поэт: «Из моего футуризма ничего не вышло. Вкус к писанию лиловых „шедевров“ у меня быстро прошел». Затем Георгий Иванов вступает в ряды акмеистов. Много пишет. Его стихи и рассказы появляются в разных изданиях: «Аргусе», «Огоньке», «Ниве», «Голосе жизни», «Лукоморье»… После отъезда Гумилева на фронт Иванов становится обозревателем поэзии в модном «Аполлоне». Выступает с докладами.

Георгий Иванов — участник столичной жизни, завсегдатай «Бродячей собаки», самого популярного литературного кафе дореволюционных лет. Вино, женщины, горячие споры, неуемные фантазии.

Над розовым морем вставала луна,

Во льду зеленела бутылка вина

И томно кружились влюбленные пары

Под жалобный рокот гавайской гитары.

Эти строки Георгия Иванова стали словами одной из песенок Александра Вертинского. Все, что пишет Георгий Иванов, изящно и красиво. Гумилев отмечает «безусловный вкус» и «неожиданность тем и какую-то грациозную „глуповатость“ в той мере, в какой ее требовал Пушкин» (журнал «Аполлон», 1912).

Талант, ум и вкус в стихах Георгия Иванова отмечал и Блок. Общее мнение о раннем Георгии Иванове, пожалуй, подытожил внимательный летописец времени Корней Чуковский: «Какой хороший поэт Георгий Иванов, но послал бы ему Господь Бог простое человеческое горе, авось бы в своей поэзии почувствовалась душа».

Друг Георгия Иванова Георгий Адамович (их, кстати, обоих звали Жоржиками) писал о том же: «Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья».

И Корней Чуковский, и Адамович исходили из старой проверенной формулы: поэта делает страдание. А коли его нет, то нет и истинной поэзии. Горе и страдание пришли вместе с революцией в октябре 1917 года и почти всех коснулись сразу. Гумилев был расстрелян. Блок задохнулся в бездуховной атмосфере. А вот Георгий Иванов сначала и не почувствовал особых перемен, гнета и давления новых властей. Все дело в том, что он как поэт развивался медленно и по-настоящему во весь голос заговорил уже в эмиграции. Как большой поэт он по существу родился вне родины.

Пять лет Георгий Иванов прожил в советизированной России. Активно работал, сотрудничал со многими журналами, с издательством «Всемирная литература», переводил. Отстраняясь от политики, упивался культурой.

О, муза! Гофмана я развернул вчера

И зачитался до рассвета…

Вместе с Георгием Адамовичем он возглавил второй «Цех поэтов», вокруг которого группировалась талантливая постакмеизмическая молодежь: Ирина Одоевцева, Всеволод Рождественский, Сергей Нельхиден и другие. Академические штудии проходили на фоне хозяйственной разрухи, голода и холода. Долго жить в такой обстановке было трудно, и Георгий Иванов добивается командировки в Берлин «для составления репертуара государственных театров» и осенью 1922 года вместе со своей второй женой Ириной Одоевцевой покидает родину.

«1922 год, осень. Послезавтра я уезжаю за границу. Иду к Ахматовой — проститься. Летний сад шумит уже по-осеннему. Инженерный замок в красном цвете заката. Как пусто! Как тревожно! Прощай, Петербург!..» (Г. Иванов. «Петербургские зимы»).

Покинув Россию, Георгий Иванов и Ирина Одоевцева жили сначала в Берлине. Потом перебрались в Париж. Когда началась война, супруги переехали в Биарриц. Потом снова Париж. Денег не было. Стихи никто не покупал. И что оставалось?

Я не знал никогда ни любви, ни участья.

Объясни, что такое хваленое счастье,

О котором поэты толкуют века?..

Ледяное, волшебное слово: Тоска.

Конечно, не все было мрачно. Случались и просветы. Радость приносила работа. Георгий Иванов и Адамович очень авторитетны среди литераторов в эмиграции. Они были властителями дум русского Монпарнаса, создали особый стиль, «парижскую ноту», как тогда говорили, объединили многих молодых писателей и поэтов тех лет. Георгий Иванов помог талантливому поэту Борису Поплавскому. Открыл поэта Владимира Смоленского. Оказал поддержку и многим другим. Но, как известно, другим помогать легче, чем самому себе. К тому же Георгий Иванов был мало приспособлен к добыванию денег, и в некоторые периоды жизни они жили преимущественно на гонорары от рассказов и романов Одоевцевой.

Георгий Иванов тяжело переживал разлуку с Россией. Никуда не ездил, не желал путешествовать, из французских писателей читал одного лишь Стендаля.

В 1931 году в Париже вышел сборник Георгия Иванова «Розы», и по замечанию маститого литературоведа Константина Мочульского, Георгий Иванов «перестал быть изысканным стихотворцем, став поэтом». По отзывам других ценителей поэзии, Георгий Иванов превратился в «королевича» русской поэзии.

Над закатами и розами —

Остальное все равно —

Над торжественными звездами

Наше счастье зажжено.

Счастье мучить или мучиться,

Ревновать и забывать.

Счастье нам от Бога данное,

Счастье наше долгожданное,

И другому не бывать.

Все другое — только музыка,

Отраженье, колдовство —

Или синее, холодное,

Бесконечное, бесплодное

Мировое торжество.

В сборнике «Розы» звучат уже не прежние мотивы печали и тоски, а истинной боли, ибо поэт никак не может «соединить в создании одном прекрасного разрозненные части». Мир расколот. Кругом зло. Как с ним бороться?.. Адамович отмечал черты христианской литературы в поэзии Иванова, но не тему грядущего спасения, а тему грядущей, весьма близкой гибели. Не тема рая, но — ада.

«В годы эмиграции, — писал В. Завалишин, — Георгий Иванов, как поэт, сильно вырос, достиг высокого формального совершенства… от Верлена Георгий Иванов взял прежде всего умение превращать слово в музыку, с ее тончайшими нюансами. Но при этом поэзия Иванова не утрачивает пушкинской чистоты и прозрачности. Сделав ритм своих стихов по-новому музыкальным, что позволило воспроизвести сложные оттенки настроений, Георгий Иванов не отрекся от ясновидящей чеканности классического стиха. В этом сочетании музыкальности и классичности — секрет обаяния поэзии Иванова… Поэзия Георгия Иванова воспринимается как траурный марш, под скорбную и величественную музыку которого уходит в сумрак былая Россия…»

Из новой России шли тяжелые вести о репрессиях, о лагерях, о гибели многих писателей и поэтов. Особенно горько переживал Георгий Иванов гибель Мандельштама, друга своей юности. Отсюда его строки:

Мне больше не страшно. Мне темно.

Я медленно в пропасть лечу

И вашей России не помню

И помнить ее не хочу…

Поэт действительно летел в пропасть: болезни и нищета, «старческий дом» на юге Франции. Написанный Георгием Ивановым «Посмертный дневник» — один из самых пронзительных документов, отчеканенный в великолепных стихах. В нем он обращается к прошлому, к Пушкину:

Вы мне все роднее, вы мне все дороже,

Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже

Захлебнуться горем, злиться, презирать,

Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

Георгий Иванов скончался, немного не дожив до 64 лет, на больничной койке. Он оставил нам блестящие воспоминания о Серебряном веке: «Петербургские зимы», мрачную и апокалипсическую книгу «Распад атома» (1938), неоконченный роман «Третий Рим» и «Посмертный дневник» (1958) — по существу реквием, моцартианский по музыке, шекспировский — по духу.

Георгий Иванов, воплотивший в своих стихах трагизм существования, по оценке Романа Гуля, был единственным в русской литературе экзистенциалистом, экзистенциализм которого уходит корнями «в гранит императорского Петербурга».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.