КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА ПИЛЕНКО Елизавета Юрьевна, по первому мужу — КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА, по второму — СКОБЦОВА, в монашестве МАТЬ МАРИЯ 8(20).XII.1891, Рига — 31.III.1945, лагерь Равенсбрюк

КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА

ПИЛЕНКО Елизавета Юрьевна,

по первому мужу — КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА,

по второму — СКОБЦОВА,

в монашестве МАТЬ МАРИЯ

8(20).XII.1891, Рига — 31.III.1945, лагерь Равенсбрюк

Человеческая судьба Кузьминой-Караваевой заслонила ее поэтическую судьбу. Наше воображение не волнует поэтесса Кузьмина-Караваева, а потрясает жребий матери Марии, который она выбрала сама, когда добровольно шагнула в газовую камеру, спасая незнакомую ей девушку…

И только одного мне жаль,

Что сердце мира не вмещает.

Лиза Пиленко родом из дворянской семьи. Лето в детские годы проводила в Анапе и Ялте, а зимы — в Петербурге. В гимназии начала писать стихи и переводила Новалиса (сам этот выбор о чем-то говорит). В 1909–1911 годах училась на философском отделении Высших женских (Бестужевских) курсов. Слушала лекции Николая Лосского и Семена Франка. С юности ее привлекали вопросы религии; она была первой женщиной, заочно изучавшей богословие в Петербургской духовной семинарии. При всем этом она никогда не была «синим чулком».

По воспоминаниям Александры Бушен: «Елизавета Юрьевна в то время была высокая, очень полная, обладала редчайшим для Петербурга ярко-румяного цвета лицом, жизнерадостно-чувственная, общительная особа, избалованная матерью и самоуверенная. Одарена была многообразной талантливостью, писала стихи и считалась поэтессой, была художницей и владела своеобразными художественными навыками». Какими? К примеру, владела техникой древнерусского шитья, иконописью, росписью стен, техникой витража… Короче, способностей было через край. Но в душе бродила смута, какая-то щемящая тоска, чего-то жгуче хотелось и чего-то все время недоставало. За ответами на нестерпимые вопросы бытия в 15 лет она отправилась к Александру Блоку.

«Странное чувство, — писала она впоследствии в своих воспоминаниях. — Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое внимание, большая, обнаженная, зрячая душа…»

Об этом неожиданном приходе юной незнакомки Блок написал стихи:

Когда вы стоите на моем пути,

Такая живая, такая красивая,

Но такая измученная,

Говорите все о печальном,

Думаете о смерти,

Никого не любите

И презираете свою красоту —

Что же? Разве я обижу вас?

О, нет! Ведь я не насильник,

Не обманщик и не гордец,

Хотя много знаю,

Слишком много думаю с детства

И слишком занят собой.

Ведь я — сочинитель,

Человек, называющий все по имени,

Отнимающий аромат у живого цветка.

Сколько не говорите о печальном,

Сколько не размышляйте о концах и началах,

Все же я смею думать,

Что вам только пятнадцать лет.

И потому я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека,

Который любит землю и небо

Больше, чем рифмованные и нерифмованные

Речи о земле и о небе.

Право, я буду рад за вас,

Так как — только влюбленный

Имеет право на звание человека.

В 18 лет, в 1910 году, Елизавета Пиленко выходит замуж за своего двоюродного брата Дмитрия Кузьмина-Караваева, юриста по образованию, который был близок к литературной среде и ввел туда свою молодую супругу. Когда они поженились, то все близкие и знакомые недоумевали: очень они отличались друг от друга и, как говорили, были не парой. Это и сказалось чуть позднее, когда в Кишиневе Кузьмина-Караваева встретила другого человека и полюбила его. Она обратилась к мужу с просьбой дать ей развод, но развода не получила. Когда родилась дочь (Гаяна, что означало: земная), Кузьмин-Караваев дал ей свою фамилию и признал своей дочерью. Но даже это не спасло их брак.

Еще будучи замужней, в 1910 году, Кузьмина-Караваева во второй раз встретилась с Блоком, после чего между ними завязалась переписка. Она писала Блоку: «Когда я была у вас еще девчонкой, я поняла, что это навсегда… а потом жизнь пошла, как спираль… кончался круг, и снова как-то странно возвращалась к вам… С мужем я разошлась, и было еще много тяжести кроме того… и снова человека полюбила… И были вы… Забыть вас я не могу, потому что слишком хорошо чувствую, что я только точка приложения силы, для вас вошедшей в круг жизни. А я сама — ни при чем тут».

Блок ответил ей 1 декабря 1913 года: «Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать вам не только то, что я получил ваше письмо. Я верю ему, благодарю и целую ваши руки. Других слов у меня не может быть, не будет долго…»

Кузьмина-Караваева не унимается: «Милый Александр Александрович. Вся моя нежность к вам… Все силы, которые есть в моем духе: воля, чувство, разум, все желания, все мысли — все преображено воедино, и все к вам направлено…»

Последнее письмо к Блоку она направила 4 мая 1917 года:

«…Мне грустно, что я вас не видела сейчас: ведь опять уеду и не знаю, когда вернусь».

Она уехала на юг и уже не вернулась в Россию никогда. О кончине Блока Кузьмина-Караваева узнала в Югославии, где бедствовала с матерью, тремя детьми и вторым мужем. Горе по утрате Блока было беспредельным… Стихи Блока она помнила всегда и часто читала их другим.

Однако вернемся во времени назад. В Петербурге Кузьмина-Караваева бывала на «Башне» Вячеслава Иванова, входила в «Цех поэтов». Посещала кабаре «Бродячая собака» и… заседания религиозно-философского общества (для того времени такой разброс интересов не вызывал удивления). Она дружила с Анной Ахматовой, которая ценила ее как человека «необычайных душевных достоинств», близко знала Гумилева, Волошина, Городецкого.

В 1912 году вышел первый сборник Кузьминой-Караваевой «Скифские черепки», который был замечен, и Кузьмину-Караваеву поставили в один ряд с Цветаевой, хотя Нарбуту книга не показалась: «Стихи-думы… тяжеловаты, сумрачно и однообразно тягучи».

Я испила прозрачную воду,

Я бросала лицо в водоем…

Недоступна чужому народу

Степь, где с Богом в веках мы вдвоем.

Или вот строки из стихотворения «Послание»:

Как радостно, как радостно над бездной голубеющей

Идти по перекладинам, бояться вниз взглянуть,

И знать, что древний, древний Бог, Бог мудрый, нежалеющий,

Не испугавшись гибели, послал в последний путь.

В первом сборнике Кузьминой-Караваевой особенно поражало необычное сочетание языческого начала с христианством. В 1915 году вышла лирико-философская повесть «Юрали», стилизованная под Евангелие. В уста героя — пророка, певца и сказочника — Кузьмина-Караваева вложила свое кредо: «Отныне я буду нести и грех и покаяние, потому что сильны плечи мои и не согнутся под мукой этой».

В 1916 году вышел второй сборник стихов «Руфь».

Заворожены годами

Ненужных слов, ненужных дел,

Мы шли незримыми следами;

Никто из бывших между нами

Взглянуть на знаки не хотел…

…И тайный трепет сердце гложет,

Пророчит явь, несет беду…

Удивительно, как чувствовала молодая женщина грядущую беду. Беда стояла у порога России, и в ее судьбе не могла не участвовать Кузьмина-Караваева. Она вступает в партию эсеров, становится головой Анапы. Как художник и график изготавливает фальшивые документы для эсеров-боевиков, по одному из таких пропусков Фанни Каплан и проникла на завод Михельсона. Попадает в лапы к белым за сотрудничество с большевиками, ее должны были судить и расстрелять, однако за нее вступился казачий деятель Скобцов-Кондратьев и спас ее. Кузьмина-Караваева стала его женой, и они вместе в 1919 году покинули Россию.

С 1923 года обосновались в Париже. Кузьмина-Караваева сразу активно включилась в общественно-литературную жизнь эмиграции. Много писала и много издала: автобиографическую повесть «Равнина русская» и «Клим Семенович Барынькин» о гражданской войне, в 1927 году вышла «Жатва духа. Жития святых», монографии о Хомякове, Достоевском и Владимире Соловьеве.

Татьяна Манухина вспоминала Кузьмину-Караваеву до ее монашеского пострига: «Внешне Е.Ю. напоминала нашу курсистку-революционерку того старомодного стиля, отличительной чертой которого было подчеркнутое пренебрежение к своему костюму, прическе и бытовым стеснительным условиям: виды видавшее темное платье, самодельная шапочка-тюбетейка, кое-как приглаженные волосы, пенсне на черном шнурочке, неизменная папироса… Е.Ю. казалась такой русской, такой, до улыбки, русской! Можно было только удивляться, как она сумела сохранить в Париже, в центре моды и всякой внешней эстетической вычурности, всем нам знакомый облик русской эмансипированной женщины. И лицо у нее было тоже совсем русское, круглое, румяное, с необыкновенно живыми, „смеющимися“ глазами под темными круглыми бровями, с широкой улыбкой, но улыбкой не наивно-добродушной, а с той русской хитринкой, с той умной насмешливостью, которая отлично знает относительную ценность слов, людей и вещей».

В 1932 году, после церковного развода со Скобцовым, Кузьмина-Караваева стала монахиней, приняв при постриге имя Марии — в честь Св. Марии Египетской. С тех пор она выступала в печати под именем «монахиня Мария», «мать Мария». Но ее монашество, как все, что она делала, было весьма своеобразным: сочетание иночества с материнством. Она утверждала, что путь к Богу лежит только через любовь к человеку, и на Страшном суде только и спросят: «Накормила ли я голодного, одела ли голодного, посетила ли больного и заключенного в тюрьме?»

Припасть к окну в чужую маету

И полюбить ее, пронзиться ею.

Иную жизнь почувствовать своею,

Ее восторг, и боль, и суету…

Кузьмина-Караваева с головой ушла в благотворительную деятельность, стремясь помочь всем слабым и страждущим. «Для социальной христианской работы всюду и везде беспредельные возможности, — говорила она. — Нужда во всем вопиющая: в просвещении, в нравственной поддержке, в юридической защите, в материальной помощи. В какие трущобы приходилось мне попадать! С какими горестями встречаться!..»

Она пыталась быть матерью всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Она открыла сеть общежитий, столовых, больниц. Одно из первых общежитий — дом на авеню де Сакс. Самый большой приют для бедных помещался на рю Лурмель, 77, здесь жили все — молодежь, дряхлые старушки и даже семейные с детьми. Мать Мария не только управляла этим беспокойным хозяйством, но и сама закупала продукты, готовила еду, мыла помещения, красила стены, топила печи. Общий стиль ее обители был не монашеский, а скорее вольной артели.

Удивительно то, что Кузьмина-Караваева продолжала писать стихи и религиозно-философские статьи, ее духовным отцом был Сергей Булгаков. В 1937 году вышел ее сборник «Стихи».

Не то, что мир во зле лежит не так, —

Но он лежит в такой тоске дремучей.

Все сумерки — а не огонь и мрак,

Все дождичек — не грозовые тучи.

За первородный грех Ты покарал

Не ранами, не гибелью, не мукой, —

Ты просто нам всю правду показал

И все пронзил тоской и скукой.

Внешне Кузьмина-Караваева оставалась деятельной оптимисткой, а в душе… Обращаясь к Создателю, она говорила:

Тебе мучительно быть с нами,

Бессильный грех наш сторожить.

Создал нас светлыми руками, —

Мы ж в свете не умеем жить.

Иногда в ней прорывалось и беспредельное отчаянье:

Убери меня с Твоей земли,

С этой пьяной, нищей и бездарной…

Судьба наносила Кузьминой-Караваевой безжалостные удары: умерла от менингита младшая дочь Настя, уехала в Москву и там скончалась от тифа старшая дочь Гаяна. Потеряла она сына Юрия, но, правда, он погиб чуть позже самой поэтессы.

Когда началась Вторая мировая война, организованное матерью Марией братство «Православное дело» помогало многим: швейная мастерская давала работу, а сотням евреев предоставило убежище. По рукам ходило стихотворение Кузьминой-Караваевой «Звезда Давида». А она сама рыскала по городу, доставая продукты, деньги, вещи, приготовляла посылки для уже сидевших в лагерях, доставала документы для тех, кто еще находился на свободе, и отправляла их в провинцию. Во время массового еврейского погрома в 1942 году, когда тысячи евреев, включая детей, были загнаны на велодром д’Ивер, Кузьмина-Караваева проникла туда и спасла нескольких детей. Но себя она не спасла. Ее отправили в концлагерь Равенсбрюк за укрывательство евреев.

В лагере мать Мария нашла в себе силы поддерживать других, ободрять отчаявшихся. Злу она противопоставила любовь. И с любовью к людям и к Богу погибла в 53 года.

В Париже существует «Общество друзей матери Марии», оно издало в 1949 году ее второй посмертный сборник «Стихи». А первый — «Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере Равенсбрюк» был издан в 1947 году. На родине матери Марии мы впервые узнали о ней со страниц журнала «Даугава» в 1987 году. У нас в пророках ходил железный Феликс Дзержинский, а отнюдь не какая-то там мать Мария.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.