ЧЕРУБИНА ДЕ ГАБРИАК Елизавета Ивановна ДМИТРИЕВА, в замужестве — ВАСИЛЬЕВА 31. III(12.IV).1887, Петербург — 5.XII.1928, Ташкент

ЧЕРУБИНА ДЕ ГАБРИАК

Елизавета Ивановна ДМИТРИЕВА,

в замужестве — ВАСИЛЬЕВА

31. III(12.IV).1887, Петербург — 5.XII.1928, Ташкент

Алексей Толстой назвал Черубину «одной из самых фантастических и печальных фигур в русской поэзии». Ее литературный взлет начался с игривой шутки, а кончился горькой печалью. А произошло это так.

В августе 1909 года в «Аполлон» пришло письмо: неизвестная доселе поэтесса предлагала Сергею Маковскому, редактору журнала, свои стихи, исполненные с изысканной грацией. Так явилась миру Черубина де Габриак, испанка 18 лет, ревностная католичка, с бронзовыми волосами. Поэтесса призывала:

Люби меня! Я всем близка.

О, уступи моей любовной порче,

Я, как миндаль, смертельна и горька,

Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

Маковский был в восхищении. Его пленили не только стихи, но и сам антураж посланий: письма приходили на роскошной, с траурной каймой, бумаге, пропитанной тонкими духами и переложенной различными засушенными травками.

И я умру в степях чужбины,

Не разомкну заклятый круг.

К чему так нежны кисти рук,

Как тонко имя Черубины?

Все «аполлоновцы» были влюблены в загадочную Черубину. Вячеслав Иванов с восторгом говорил о ее «мистическом эросе», Константин Сомов мечтал написать ее портрет. В конце концов мистификация раскрылась: под маской Черубины скрывалась переводчица и поэтесса Елизавета Дмитриева, невысокая полная темноволосая и прихрамывающая (последствие туберкулеза) женщина, и, разумеется, совсем не испанка. Придя на квартиру Маковского, Дмитриева обратилась к собравшимся поэтам с взволнованно-сбивчивым монологом:

«Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною „я“, которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя…»

Затем выяснилось, что весь этот розыгрыш со сменой имени придумал Максимилиан Волошин, который летом 1909 года в Коктебеле обратил внимание на скромную студентку университета, изучавшую старофранцузскую и староиспанскую литературу, Лизу Дмитриеву. Она мечтала напечататься в престижном «Аполлоне», но не знала, как открыть туда дверь. И тогда на помощь пришел Волошин, большой выдумщик и фантазер.

Задуманная Волошиным мистификация имела под собой основание. Елизавета о своей семье говорила так: «Небогатая дворянская семья. Много традиций, мечтаний о прошлом и беспомощность в настоящем…» Любимые ее герои с детства — Дон Кихот и Дульцинея Тобосская, Прекрасная Дама «Рыцаря печального образа». Дмитриева получила блестящее образование, училась в Сорбонне и была пропитана духом испанской литературы. Марина Цветаева отмечала, что у Дмитриевой был «нескромный дар» и что Волошин дал этому дару «землю, то есть поприще». Другими словами, на дарованной ей испанской земле Черубина удивила всех исполнением поэтического фламенко.

Когда все открылось, в возникший скандал был вовлечен Николай Гумилев. На черубининой почве произошла ссора Гумилева с Волошиным, которая закончилась 22 ноября 1909 года дуэлью, к счастью, не роковой.

У Дмитриевой с Гумилевым был роман со «звонкой страстью». 25 мая все того же 1909 года они вместе отправились на поезде в Коктебель, к Волошину.

«Все путешествие туда, — вспоминала Дмитриева, — я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его „Гумми“, не любила имени „Николай“, а он меня, как зовут дома, „Лиля“ — „имя похоже на серебристый колокольчик“, как говорил он…».

Весь июнь они провели вместе в Коктебеле: вели литературные беседы, купались, прогуливались в горах и предавались любви. А уж потом, в Петербурге, произошла ссора Гумилева с Волошиным. Но до этого в Коктебеле небо было безоблачным и ярким.

Да, целовала и знала

губ твоих сладких след,

губы губам отдавала,

греха тут нет.

От поцелуев губы

только алей и нежней… —

писала Дмитриева позднее и при этом вздыхала:

Погас уже четыре года

огонь твоих серых глаз.

Слаще вина и меда

был нашей встречи час.

Но, как это часто бывает: не сладилось — не слюбилось. В декабре 1909 года Гумилев сделал предложение Анне Ахматовой, и она его приняла. А Лиля, хоть и вышла в 1911 году замуж за инженера Васильева, забыть Гумилева не смогла. «Почему я так мучила Николая Степановича? — терзалась она. — Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них, верно, любила одного, другая другого… О, зачем они пришли и ушли в одно время!.. До самой смерти Николая Степановича я не могла читать его стихов, и если брала книгу — плакала весь день… Две вещи в мире для меня всегда были самыми главными — стихи и любовь. И это была плата за боль, причиненную Николаю Степановичу: у меня были отняты и любовь, и стихи. Остались лишь призраки их».

Возвращаясь к творчеству Дмитриевой-Васильевой, следует напомнить, что в одном из писем к Волошину она признавалась: «Черубина для меня никогда не была игрой». И в другом — «…все же корни мои в „Черубине“ глубже, чем я думала». Однако время Черубины неумолимо прошло. Экс-Черубина познакомилась с Самуилом Маршаком, и он увлек ее в детскую литературу. В 1922 году вышел их совместный сборник «Театр для детей».

А затем пошли и вовсе недетские времена, а взрослые игры карательного органа по имени ГПУ. Елизавете Ивановне припомнили ее приверженность антропософии и ее поездки до революции по заграницам. Последовали обыск, арест и высылка по этапу на Урал. Все творчество ее было разом перечеркнуто, и в издательстве «Узел» был рассыпан уже сверстанный сборник стихов «Вереск».

В ссылке в Ташкенте Дмитриева-Васильева написала цикл стихотворений «Домик под грушевым деревом» от лица вымышленного поэта Ли Сян Цзы — последняя, прощальная мистификация Черубины.

Она мечтала вернуться в любимый ею Петербург.

Как любили мы город наш серый,

как гордились мы русским стихом…

Так не будем обычною мерой

измерять необычный излом.

Мне пустынная помнится дамба,

сколько раз, проезжая по ней,

восхищались мы гибкостью ямба

или тем, как напевен хорей.

Накануне мучительной драмы…

Трудно вспомнить… Был вечер… И вскачь

над канавкой из Пиковой Дамы

пролетел петербургский лихач…

Ее мучили видения прошлого и болезнь (рак печени). Незадолго до смерти она написала:

Ты посмотри (я так томлюсь в пустыне

вдали от милых мест…):

вода в Неве еще осталась синей?

У Ангела из рук еще не отнят крест?

Больная и измученная Черубина умерла в больнице в 41 год. Вода в Неве оставалась синей. Ангел продолжал держать крест. Но на Дворцовой площади реяли красные знамена…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.