ШАГИНЯН Мариэтта Сергеевна 21. III(2.IV).1888, Москва — 20.III.1982, Москва
ШАГИНЯН
Мариэтта Сергеевна
21. III(2.IV).1888, Москва — 20.III.1982, Москва
Биографию Шагинян можно считать образцово конформистской. Она прошла долгий путь от девушки-символистки, идеалистки и декадентки до солидной гранд-дамы социализма, увенчанной всеми наградами Советского Союза. Она умела лавировать и провела свой корабль через рифы и опасные течения к спокойной гавани старости. Это Фофанов не умел жить и потерпел жизненную катастрофу, это Есенин с Маяковским зашли в тупик и покончили жизнь самоубийством, это Бабель с Мандельштамом оказались убитыми, а Мариэтта Шагинян сумела выстроить и отстоять свою жизнь в весьма бурные и опасные времена. Может быть, ее спас жгучий интерес к окружающему миру, стремление узнать о нем как можно больше — о жизни и искусстве, о литературе и музыке? Узнать, отразить, написать? «Единственное, что я умею — это работать», — говорила Шагинян. Ну, и, конечно, чувство опасности: никогда не подходить к краю бездны…
Шагинян родилась в Москве. «Наша семья была частью московской армянской колонии, но практически жила интересами и жизнью московско-русской интеллигенции. Русское начало проникало во все поры нашего дома…», — отмечала Шагинян. Но вместе с тем она всегда интересовалась своей прародиной — Арменией.
«В день моего девятилетнего рождения отец подарил мне всего Гете в берлинском издании Рэклям, — оно и сейчас стоит у меня на полке. Гете был вторым его любимцем, после Пушкина…», — вспоминала Шагинян в своем автобиографическом труде «Человек и время». К Гете Шагинян обращалась всю жизнь, он был для нее учителем и воспитатателем, она унаследовала от него эту вечную потребность познания. На старости лет, когда Шагинян в очередной раз приехала в Веймар, она удостоилась похвалы: «О, мадам Шагинян! Вы — истинная гетеанка! Вы, как и Гете, умеете доводить начатое дело до конца!»
Мариэтта Шагинян окончила гимназию, Высшие женские курсы (философский факультет), университет имени Шанявского, где изучала минералогию и кристаллографию, еще она училась в Анапской прядильно-ткацкой школе и получила диплом квалифицированной пряхи. В дальнейшем сама организовала прядильно-ткацкую школу и читала там лекции по овцеводству и шерстоведению, что обыграл в эпиграмме Александр Архангельский:
Широту ее размаха
Не уложишь в писчий лист.
Поэтесса, лектор, пряха,
Шерстовед и романист.
В 1912 году Шагинян уехала в Германию, в Гейдельберге работала над магистерской диссертацией, вернуться в Россию ее заставила Первая мировая война. Уже в советское время преподавала в Донской консерватории историю искусства, в Питере в институте истории искусств вела семинар по музыкальной текстологии, в 30-е годы сама училась в Плановом институте, а ей было уже за сорок… Она постоянно занималась самообразованием и трудилась, как пчела.
Шагинян стала печататься с 1905 года. Зарабатывала на жизнь корреспонденциями, черновой литературной работой, частными уроками. Оказавшись в Петербурге, дружила, точнее, поклонялась Зинаиде Гиппиус. Встречалась с Мережковским, Ходасевичем и другими литературными светилами северной столицы. Ее первый поэтический сборник «Первые встречи» вышел в 1909 году, но не произвел должного впечатления, зато второй — «Orientalia», — появившийся в 1913-м, выдержал 7 изданий. Это был успех. Владислав Ходасевич в рецензии на книгу отмечал: «Стих стал уверенней, содержательней. Исчезли детски-бессильные строки, каких было немало в „Первых встречах“. Хорошо выдержан и глубоко связан с темами восточный характер книги… Есть в „Orientalia“ кое-какие мелкие стилистические промахи, но они вполне возмещаются общим благородным тоном сборника. Мариэтта Шагинян любит поэзию и чтит ее. Ей есть что сказать… Все это позволяет ждать от автора, очень еще молодого, значительных удач в будущем».
А тема Востока у Шагинян получила отражение в стихотворении «Полнолуние». Вот оно полностью:
Кто бы ты ни был, — заходи прохожий.
Смутен вечер, сладок запах нарда…
Для тебя давно покрыто ложе
Золотистой шкурой леопарда.
Для тебя давно таят кувшины
Драгоценный сок, желтей топаза,
Что добыт из солнечной долины,
Из садов горячего Шираза.
Розовеют тусклые гранаты,
Ломти дыни ароматны, вялы;
Нежный персик, смуглый и усатый,
Притаился в вазе, запоздалый.
Я ремни спустила у сандалий,
Я лениво расстегнула пояс…
Ах, давно глаза читать устали,
Лжет Коран, лукавит Аверроэс!
Поспеши… Круглится лик Селены;
Кто б ты ни был — будешь господином.
Жарок рот мой, грудь белее пены,
Пахнут руки чабрецом и тмином.
Днем чабрец на солнце я сушила,
Тмин сбирала, в час поднявшись ранний.
В эту ночь — от Каспия до Нила —
Девы нет меня благоуханней!
Шагиняновский «Ориэнталь» не прошел мимо такого взыскательного критика, как Юлий Айхенвальд. Он писал: «…Ее стихи далеко не „глуповаты“, как этого от поэзии требовал Пушкин, но они и не рассудочны, и много красивых образов, точно лианы, обвивают ствол их интеллектуального содержания…» Говоря о прозе Шагинян, Айхенвальд отмечал: «…у нее духовная свобода, игра души, легкость изящного рисунка, и в живой, остроумной, искрящейся форме, с налетом тонкой шутливости и лукавства, предлагает она свои духовные драгоценности. У нее — много писательской изобретательности, выдумки, власти над вниманием читателя…»
Томный шелк шуршит и прячет
Затаенные желанья.
Ах, кого пророк назначит
Для блаженного закланья?
«Затаенные желанья» действительно, наверное, клокотали в душе молодой южной женщины. Желанья и амбиции — поближе быть к тем, кто наверху, на Олимпе. Не об этом ли говорят ее переписка и встречи с Сергеем Рахманиновым. «Не было никакого романа! — позднее пыталась все объяснить Шагинян. — Но зато было нечто большее, чем роман, нечто такое, что идет из души в душу в той бескорыстной и человеческой дружбе, какая исходит от „я“ к „ты“ и в этом предельно выражает общечеловеческое…»
В декабре 1908 года Шагинян обратилась с письмом к Андрею Белому, тот в ответном послании от 17 декабря был обескуражен и предупредил молодую женщину сразу: «Моя судьба — путать. А потом извиняться…» Но все равно для Шагинян Андрей Белый был из парнасско-олимпийских сфер и поэтому весьма привлекал.
В воспоминаниях Ходасевича об Андрее Белом можно прочитать следующее: «Однажды — чуть не в ярости: — Нет, вы подумайте, вчера ночью, в метель, возвращаюсь домой, а Мариэтта Шагинян сидит у подъезда на тумбе, как дворник. Надоело мне это! — А сам в то же время писал ей длиннейшие философические письма, из благодарности за которые бедная Мариэтта, конечно, готова была хоть замерзнуть».
Естественно, возникает вопрос: двигал ли Мариэттой Шагинян в отношениях к Рахманинову, Белому, Блоку один лишь литературный интерес или все же примешивался эротический? В воспоминаниях «Человек и время» есть смешной пассаж, где Шагинян яростно обрушилась на кинематограф, который тиражирует «поцелуй, имитирующий половой акт», и она говорит, что это — «убиение любви». «С полной ответственностью, абсолютно правдиво могу сказать, что мое поколение, все, кого я знала вокруг себя как друзей и современников, не были знакомы с такой техникой поцелуя. Сужу по себе: я никогда ни разу так не целовалась и надеюсь — в свои восемьдесят три года — уже никогда так не поцеловаться».
Забавно, да? Хотя однажды, видя, как кокетничает молодая женщина, помогающая ей, с пришедшим журналистом, Шагинян воскликнула: «Я совсем не ханжа, деточка, я целовалась с Бухариным…»
В технике коммунистического поцелуя?..
Бухарин возник кстати, как знак новой эпохи. Как в нее вписалась Шагинян? Можно сказать, вполне органично. Вот как ее увидел Георгий Адамович — глазами русского эмигранта: «Мариэтта Шагинян, как известно, — писательница, чрезвычайно „созвучная эпохе“, крайне усердная и верная революционная „попутчица“. Она сама недавно объяснила („Новый быт и искусство“), почему это с ней произошло. Во-первых: „Надо стремиться честно понять современность и идти с ней в ногу…“ Во-вторых: „…Я не понимаю, как можно не хотеть узнать лицо человека, который спит рядом“. Желание законное и естественное — слов нет. Но с каких это пор Мариэтта Шагинян не только шагает в ногу с Революцией, но и спит с ней» (19 июня 1927).
В 1924 году Шагинян создала агитационно-пропагандистский детектив «Месс Менд, или Янки в Петрограде». В самом начале 30-х выходит ее роман «Гидроцентраль», посвященный теме пятилеток. Она пишет серию романов о Ленине, где сплавляет публицистику с исследованием, создает многочисленные воспоминания и монографии о Тарасе Шевченко и Уильяме Блейке, о Гоголе и Низами, о Шолохове и Шолом-Алейхеме, о Гегеле и Исаакяне и т. д. Она вся в работе. Она — член партии с 1942 года, доктор наук, лауреат Сталинской и Ленинской премий, Герой Социалистического Труда, с 1934 года до самой смерти Шагинян входила в правление Союза писателей СССР, была членом президиума всех писательских съездов…
Помимо всего этого, Шагинян — страстная путешественница (и то, что видела, описывала; первая очерковая книга «Путешествие в Веймар», 1914 год). «Не в первый, не во второй раз все эти Кельны и Аахены, да и сам Париж…», — ворчала Шагинян, но снова отправлялась в Европу и с удовольствием включила в свою книгу сетованье пограничников: «Бабуся, и что вы все ездите? Пора бы костям отдых дать!»
Все ли было безоблачно в ее жизни? Так не бывает. Шагинян тоже попадала под огонь критики, но никогда не шла речь о репрессиях. Когда она прочитала в газете, что Фадеев застрелился в состоянии запоя, она страшно возмутилась, куда-то звонила наверх и угрожала, что последует примеру Фадеева. Естественно, это был всего лишь взбрык ее вздорного характера. В 1967 году, работая над своей ленинианой, она докопалась до документов, из которых явствовало, что мать Ленина была дочерью еврея-выкреста Бланка. Со своим открытием Шагинян поспешила к Поспелову. Тот пришел в ужас. «Я не смею доложить это в ЦК». В итоге, как отмечает Корней Чуковский, «Шагинянше запретили печатать об этом».
Так что писать исследовательские книги в советские времена — дело было далеко не простое. Очень придирчива была к Шагинян Анна Ахматова, в августе 1940 года она сказала Лидии Чуковский: «Как вечно у Шагинян ценные догадки перепутана с сущим вздором».
Шагинян сохранила работоспособность до глубокой старости. Свою книгу «Человек и место» она закончила следующими точными цифрами: «90 лет и 4 месяца, Переделкино — Москва, 31 июля 1978 года».
«Почему я так сохранилась в свои годы? — отвечала она на вопрос Ирины Гуро. — Потому что, если что-то мне не нравится, я выключаю аппарат, а вы без конца слушаете всякие глупости».
Слуховой аппарат для Шагинян был как регулятор современной жизни: чуть что, она сразу его выключала. К потере слуха прибавилась потеря зрения. Шагинян уже приходилось не самой писать, а диктовать. Когда Шагинян попала в больницу, к ней приходила внучка Лена и вслух читала ей письма Шостаковича, а затем записывала то, что диктовала ей Мариэтта Сергеевна. Когда однажды Лена стала рассказывать новости, в ответ прозвучало: «Прекрати! Все это ерундистика! Не трать попусту время. Давай работать. На чем мы остановились?..»
Мариэтта Шагинян умерла в 94 года. «Редкий случай, когда грешно сказать: не дожила, не доработала, не успела, — писал в связи с ее смертью Федор Абрамов. — Мариэтта Сергеевна прожила громадную жизнь, написала баснословно много и, что называется, реализовала себя полностью… Да, чудо-человек. Человек-феномен, человек-уникум… Свою последнюю книгу она дописала после 90 лет, уже почти слепая…»
«Жадность к жизни, прямота, бесстрашие и аскетизм в быту», — подвел слагаемые ее жизни Федор Абрамов. Он как бы немного завидовал Шагинян, по крайней мере, ее долголетию и ее самореализации, сам он умер на следующий год после смерти Шагинян, в возрасте 53-ти лет, то есть прожил почти вдвое меньше.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.