39. «Кабаков»

39. «Кабаков»

Фамилия «Кабаков» не зря заключена в кавычки. Биографии художника Ильи Иосифовича Кабакова здесь не будет; списка заслуг, перечней выставок и публикаций — тоже. Потому что речь идет не о живом человеке, а об одном из фундаментальных мифов современной русской художественной сцены.

На страничке Ильи Кабакова в интернете среди немногочисленных ссылок есть одна забавная надпись: А здесь фотография Ильи Кабакова для фанов, которых у него, видимо, никогда не будет. Какие уж тут фаны! Образ Ильи Кабакова совершенно не подходит для исполнения роли "самого известного в мире русского художника", каковым он де-факто является. Кабаков по природе своей не может быть знаменитостью, «поп-идолом», "суперзвездой" — разве что Вебер соответствующую рок-оперу напишет… да ведь не напишет!

Да, «фаны» тут были бы неуместны, зато Кабаков оставил в России множество настоящих адептов и прозелитов. Московский критик Андрей Ковалев в свое время написал остроумную статью, подвергающую сомнению сам факт существования Кабакова и, таким образом, заколотил в податливую стену русской актуальной культуры последний из великого множества гвоздей, на которых держится мемориальная табличка, свидетельствующая о практически божественной природе Кабакова: каждой уважающей себя религии необходимы атеисты.

Кабаков — не просто живая легенда, но почти сказочный персонаж, "Гудвин Великий и Ужасный" и «Золушка» в одном лице.

Кабаковское «главное»: "Ужас", «Голоса», "ЖЭК", «Запад», "Пустота", «Мусор», "Бегство". Этот перечень заставляет думать, что Кабаков вольно или невольно стал транслятором общего, коллективного подсознания советского человека, вместив в себя разом и обыденность, и хтонические страхи, и мистическую надежду.

Кабаковых при всем при том всегда как бы два — с какой стороны ни посмотреть.

Сначала было два «советских» Кабакова: успешный и трудолюбивый художник-график, оформивший тьму-тьмущую детских книжек, и концептуалист Илья Кабаков, создававший знаменитые «кабаковские» графические серии, подобия агитационных стендов и первые инсталляции. Мне, кстати, почему-то больше всех запомнилась не самая известная его серия под общим названием «Летают», фрагмент которой был когда-то опубликован в журнале «А-Я». Там все персонажи действительно просто летали над городом — ничего больше. Из всех известных мне работ Кабакова эта — единственная сулящая то ли "невыносимую легкость бытия", то ли просто "свет в конце тоннеля". Обычно Кабаков куда безжалостней.

Потом Кабаков уехал на Запад (или же "Запад взял к себе Кабакова"), и их снова стало два: мгновенно канонизированный, «былой», "московский" Кабаков, который "сказал то, написал это, обозначил то-то так-то, а это так и вовсе вот так", — и «западный» Кабаков, стахановскими методами производящий одну грандиозную инсталляцию за другой на радость западным критикам и кураторам. В этих инсталляциях былые кошмары материализуются, превращаются в безопасную, но тягостную микрореальность, приобретают объем и наполняются особенной разновидностью жизни — критик Светлана Бойм, описывая его последние работы, даже изобрела изящный термин "тактильный концептуализм".

А потом Кабаков опубликовал книжку "60-е — 70-е… Записки о неофициальной жизни в Москве", и Кабаковых еще раз стало двое: есть Кабаков, о котором рассказывают, и есть Кабаков, который рассказывает сам.

Пары эти можно множить бесконечно, было бы желание. Есть Кабаков, страдающий "комплексом провинциала", и Кабаков, «построивший» столичную художественную элиту — да так, что даже после долгих лет отсутствия его положение "московского концептуалиста номер один" лишь упрочилось. Есть Кабаков, гениально описавший свой страх перед "большим начальником", от которого зависит, возьмут вас в пионерский лагерь или не возьмут, и есть Кабаков, который сам решал, кого взять и кого не брать с собой "в НОМУ" (списки имен, включенных и не включенных в знаменитую инсталляцию Кабакова в Москве, в свое время вызвали огромный резонанс в художественной тусовке). Есть Кабаков, чьи инсталляции наполнены гнетущей атмосферой кошмарного, скверного, унылого совкового прошлого, и есть Кабаков, чьи инсталляции (те же самые) кажутся ностальгической мечтой о прошлом, которого не вернуть. Есть Кабаков, который поднялся в небо, и есть Кабаков, который остался внизу, среди кучи грязи, обломков и мелкой чепухи. Есть, в конце концов, Кабаков и «Кабаков» — с этого я и начал, после чего, вопреки своему обещанию, написал о настоящем, незакавыченном Кабакове. "Сопротивление материала" называется. Ну и ладно.

Кабаков парадоксален — для меня это самое главное из всего, что можно сказать о Кабакове. Кстати, почитав многочисленные интервью с Кабаковым, я узнал, что восторженно принявший его в свои комфортные объятия Запад он воспринимает как виртуальную реальность, сомнения в подлинности которой столь велики, что он даже не может водить машину, поскольку земля больше не имеет плотности. Свою жизнь на Западе Кабаков обозначает не как «жизнь», а как командировку, из которой он не вернется до самой смерти. Свой фантастический успех он описывает в гастрольных терминах: Ни за что не отвечаешь и исполняешь тот номер, который давно заучил наизусть. В связи с этим хочется добавить, что для автора этих строк художник Илья Кабаков (не "Кабаков") — это, в первую очередь, человек, который сумел не только пугающе внятно репрезентировать особенности своего парадоксального восприятия действительности, но и искусно навязать его зрителю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.