Металл и лист

Металл и лист

Джон Берман в «Экскалибуре» занялся Томасом Мэлори и его «Смертью Артура» — этой, пожалуй, наиболее литературно удачной и наиболее известной переработкой артуровского мифа. Будь я критиком, руководствующимся объективностью, мне пришлось бы оценить фильм низко — и размах, и эпика, обозначенные в начале, быстро затихают и смазываются. Обкарнание и уплощение линий и фигур приводит к малой убедительности, искусственности поведения героев и слабенькому драматизму действия. Отсутствие известных характерных актеров (бюджет?) также отыгрывается на фильме. А если Н.Уильямсон должен был сыграть звездную роль — Мерлина, — то не получилось, совсем не получилось. Но я не критик и могу позволить себе быть субъективным. Я люблю «Экскалибур». Люблю за то, за что следует любить фильм — за образ. Берман, как и Милиус, чувствует дух фэнтези и глубокий архетипический смысл кельтской легенды и ее значение — и показывает это изображением. Глубоко символичным и прекрасным. Магическим.

«Экскалибур» — фильм о зелени и стали. О том, что уходит и что приходит. В первых сценах зелени нет, есть тьма и хаос, огонь и кровь. Британия лишена короля — страна страдает. Металл оружия и доспехов убивающих друг друга рыцарей Утера Пендрагона и Горлойса Корнуолльского не освещает мрака, а еще больше его усугубляет. Металл — это насилие над природой — в акте столь же страстном и жестоком, как тот, во время которого Утер, не снимая доспехов, овладевает нагой Игерной в пурпурной от огня комнате замка Тинтагел.

Во мраке Хаоса вспыхивает ослепительно яркий луч. Это Экскалибур, это надежда. Это Артур, объединяющий страну при поддержке одетых в светлое рыцарей Круглого Стола. Самый благородный из рыцарей, истинный chevalier sans peur et sans reproche[173] — это Ланселот Озерный, и его доспехи — самые сияющие, блестят как зеркало, Ланселот светозарный, идеальный. А вокруг Камелота зелень — богатая, сочная, глубокая зелень.

Идеальный Ланселот и Гвиневера, нагие, лежат, сливаются в любви среди первобытной, дикой, зеленой пущи. Экскалибур, который Артур, преданный женой и другом-вассалом, заносит над уснувшими, истомленными страстью любовниками, вспыхивает грозным, убийственным светом Хаоса. Металлу снова предстоит стать тем, чем он был во времена Утера Пендрагона, — символом предательства и насилия. Но ведь ничем таким Экскалибур быть не может! Разрывается легендарная, столь существенная для кельтской мифологии связь — единство короля и страны. Опускается зловещий мрак. Артур погружается в болезнь и апатию, а вместе с ним болеет и вся страна. Сочная, богатая зелень превращается в опустошенное, испепеленное, затянутое дымами урочище, истинно — Бесплодные Земли, которые пересекают рыцари в поисках Грааля. Рыцари, чьи доспехи теряют идеальный, зеркальный блеск, покрываются грязью, ржавчиной.

Рассеивающий мрак Грааль находит наконец Персиваль, но чтобы иметь возможность прикоснуться к нему, он должен — символически — отбросить оскверненные доспехи в очистительном акте, должен предстать нагим перед Чудесной Чашей.

На Бесплодных Землях бушует Мордред — плод грешной связи, претендент, будущий король, символ Нового. Но это Новое для погибающей страны — ложная надежда, так же как предательски фальшивы прекрасные золотые доспехи Мордреда и его улыбка. Артур прикасается к Граалю и восстает от апатии, оказавшаяся перед угрозой Хаоса страна призывает своего короля. Рыцари Круглого Стола еще раз — последний — надевают сияющие доспехи, блеск полированного металла прорезает мрак. Больная Природа на миг оживает в незабываемой сцене проезда рыцарей среди цветущих, роняющих снежно-белые лепестки яблонь. Но мы знаем, что яблони не цветут, а отцветают. Ибо рыцари спешат на поля Камланна на Последнюю Битву. Доспехи снова теряют блеск — их покрывает кровь, пролитая в борьбе отца с сыном. Над вересковьем Камланна заходит кроваво-красное Солнце. Экскалибур, луч надежды, теперь испачканный и матовый, исчезает в очистительных водах Озера. Что-то кончается. Артур отплывает во мглу, в даль, к острову Авалон...

Я люблю «Экскалибур». Потому что люблю хорошую фэнтези.

Я люблю СТРАДАНИЕ...

Хоть в своей энциклопедии Николс в 1983 году предсказывал необратимый конец кинофэнтези, тем не менее нашелся режиссер, который вновь взялся за фантастический антураж. Это был Джон Доннер. Доннер не искал материал среди лавины литературных фэнтези, не опирался на имя какого-либо одного литературного корифея. Оригинальный сценарий Эдварда Хмары очень прост и несложен. Двое любовников, разделенных зловещим наговором, борются со злой судьбой. Если это фэнтези, то она наименее канонична и наименее типична — не толкиновская и не говардовская. Нет Never-Never Land’a, а есть средневековая Европа, может, Пьемонт, может, Прованс, разговоры идут о крестовых походах, о папстве. Но это фэнтези — ибо есть магия. Злая, черная магия. Епископ из Аквилона, опьяненный порочной страстью к Изабель, не будучи в состоянии перенести ее презрения и любви к благородному рыцарю де Наварру, призывает на помощь сатану и Темные Силы, накладывает на любовников мстительное заклятие, и с этой минуты с восхода до заката солнца Наварр будет человеком, а ночью станет превращаться в черного волка. Возлюбленная же его Изабель при свете дня будет соколом, а человеком — ночью. Любовники все время вместе — но они разделены. Наварр, разъезжая по стране днем на прекрасном вороном жеребце, держит на перчатке сокола — Леди Соколицу, Ladyhawke. А после захода солнца Изабель ласкает шерсть лежащего у ее ног волка...

Я люблю «Ladyhawke». Потому что это прекрасная фэнтези. Это песнь о торжествующей, всепобеждающей любви, о надежде — а значит, о том, без чего хорошая фэнтези существовать не может. Это фильм о страдании. Это фильм глаз и взглядов. Потому что в краткие, мгновенные — и изумительно снятые — моменты на грани дня и ночи, когда солнце касается горизонта, когда весь мир разгорается светом или погружается во мрак, Изабель и Наварр становятся самими собою и смотрят друг на друга. В эти секунды их глаза кричат о любви и страдании. Доннер показал необыкновенное понимание проблемы, он ввел в фильм нужные глаза. Влекущие, пленительные глаза чудесной, тонкой, как лепесток цветка Мишель Пфайффер, прекраснейшие глаза Голливуда. И гипнотические, выразительные, волнующие серые глаза Рутгера Хауэра. Глаза Мишель и Рутгера сделали этот фильм. Эти глаза я порой жажду увидеть ночью, и тогда в сотый раз смотрю «Ladyhawke».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.