Приквелы «Песни льда и огня»

Приквелы «Песни льда и огня»

Любой человек, имевший дело с многотомной фэнтезийной сагой, может подтвердить, что подобные книги требуют огромного писательского труда, и можно предположить, что, добравшись до середины такого проекта, писатель сосредоточит все свое внимание на выполнении поставленной задачи. В действительности же писатели часто отвлекаются на приквелы, истории, имевшие место до начала саги, которые могут добавить основному труду глубины и сложности, однако никоим образом не продвигают цикл к завершению, которого так ждут читатели.

Разумеется, это явление свойственно не только фэнтези. Что касается научной фантастики, Айзек Азимов посвятил два последних романа об Академии Гари Селдону, психоисторику, жившему до начала событий первой трилогии, а главным действующим лицом заключительного романа «Истории будущего» Роберта А. Хайнлайна является мать центрального героя серии, Лазаруса Лонга. Однако фэнтезийные писатели особенно любят оглядываться через плечо: до и после завершения «Властелина колец» (1954–1955) Дж. Р. Р. Толкин не прекращал работать над так и не завершенной хроникой событий, имевших место в Средиземье задолго до начала трилогии, которую Кристофер Толкин издал после смерти отца («Сильмариллион», 1977 г., и другие книги); Дэвид и Ли Эддингс написали два приквела к циклу, который начинается с «Руки судьбы» (1982); Терри Брукс создал несколько приквелов к исходной трилогии, первой книгой которой стал «Меч Шаннары» (1977); Роберт Джордан прервал цикл «Колесо времени» ради новеллы-приквела «Новая весна» (1998), которая позже превратилась в роман (2004), и до самой смерти планировал написать несколько других приквелов. А Джордж Мартин в процессе написания «Песни льда и огня» трижды отвлекался ради новелл, посвященных Дунку и Эггу, жившим за сто лет до начала саги, и собирается написать четвертую историю их похождений, а также объединить существующие приквелы в единый роман и добавить рассказов. Однако читатели, пять лет ждавшие четвертый роман и шесть лет – пятый, вероятно, предпочли бы, чтобы Мартин сосредоточился на последних двух романах саги, прежде чем браться за побочные проекты.

Конечно, не в наших силах проникнуть в мысли писателей, чтобы понять, почему они пишут приквелы. Мы знаем, что Джордана и Мартина убедил заняться ими Роберт Силверберг, составлявший посвященную знаменитым фэнтезийным мирам антологию «Легенды: короткие произведения мастеров современного фэнтези» (1998), а второй приквел Мартин написал для следующего тома Силверберга, «Легенды II: новые короткие произведения мастеров современного фэнтези» (2004). Оба писателя могли выполнить просьбу Силверберга, создав истории о настоящем или будущем своих миров, но вместо этого взялись за прошлое. И не отступились от приквелов после проекта Силверберга, проявив к ним искренний интерес. Действительно, загадочная первая часть посвящения к «Легендам II» – «Для Джорджа Р. Р. Мартина, который предоставил наживку» – позволяет предположить, что он в некотором роде вдохновил Силверберга на вторую антологию, возможно, задуманную также ради еще одной истории о Дунке и Эгге. Не подлежит сомнению, что фэнтезийные писатели проводят немало времени, разрабатывая предысторию своих воображаемых миров, и, возможно, некоторые аспекты этого титанического труда подводят их к идеям, достойным развития, – в случае Мартина, ранние годы жизни одного из королей династии Таргариенов, Эйегона V. Кроме того, преданные фанаты жаждут знать как можно больше о своих любимых мирах, а писатели вполне могут публиковать приквелы, чтобы удовлетворить читательское любопытство, сообщив новые сведения о происхождении и истории воображаемого королевства.

Возможно, все эти факторы так или иначе повлияли на создание новелл о Дунке и Эгге, но приквелы Мартина свидетельствуют о том, что в природе высокого фэнтези есть нечто заставляющее авторов снова и снова возвращаться к прошлому своих миров, вместо того чтобы углубляться в будущее: основная сюжетная линия начинает казаться ограниченной, в то время как прошлое предоставляет полную свободу действий. Однако по иронии судьбы эти приквелы также демонстрируют тщетность любых попыток писателей отойти на время от собственных произведений.

Чтобы разобраться в причинах, заставляющих фэнтезийных авторов писать приквелы, следует отметить, что в такого рода эпосах обычно ощущается сильное влияние судьбы: на практике творцы воображаемых миров должны намного тщательнее, чем другие писатели, подходить к обширному планированию, прежде чем взяться за роман, чтобы описываемые ими события окружала аура предопределенности; вероятно, отражением этого служит тот факт, что их герои часто действуют, направляемые пророчествами или знамениями. Например, в первой главе «Игры престолов» лорд Эддард Старк соглашается пощадить щенков лютоволка, когда его незаконнорожденный сын Джон Сноу отмечает, что их количество и пол точь-в-точь повторяют собственных детей Эддарда: «Эти щенки были предназначены вашим детям, милорд». Таким образом Мартин сразу же дает понять, что в его мире, как и в других фэнтезийных вселенных, люди всерьез воспринимают пророчества и предзнаменования; более того, по мере развития сюжета мы узнаем, что некоторые члены семьи Таргариенов видели пророческие сны. В более широком смысле – главные герои саги склонны сохранять верность долгу или совершать определенные поступки исключительно по причине своей семейной принадлежности; в противном случае эти самые семьи, борющиеся за власть в Вестеросе и за его пределами, могут обвинить их в измене и предательстве.

Испытывая необходимость действовать определенным образом в соответствии с предзнаменованиями или семейной историей, персонажи могут пожалеть об утраченной личной свободе, однако могут и насладиться положительным исходом, который был предначертан или выкован благодаря семейным связям. Но, обобщая вышесказанное, «Песнь льда и огня», подобно многим другим фэнтезийным сагам, буквально пронизана общим предчувствием надвигающегося рока. Это представление наиболее детально изложено в труде «Анатомия критики: четыре эссе» (1957) Нортропа Фрая, часто цитируемом литературном исследовании, которое, как выразилась «Канадская онлайн-энциклопедия», «оказало мощное международное влияние на современную теорию критики».

В наиболее основательном разделе, касающемся «теории мифов», Фрай соотносит все существующие литературные сюжеты с четырьмя «мифами, или родовыми замыслами», соответствующими четырем сезонам. В этой схеме, как показано на диаграмме, комедия является мифом весны, линейно переносящимся из темного мира опыта в яркий мир невинности; романтические произведения (включая фэнтези) – мифом лета, циклично движущимся в мире невинности; трагедия – мифом осени, линейно переносящимся из невинности в опыт, а ирония и сатира – мифом зимы, циклично движущимся в мире опыта. Каждый миф состоит из шести фаз, которые могут переходить в соответствующие фазы прилегающих мифов, поэтому длинные повествования могут циклично перемещаться по двум и более мифам. Третья фаза романтической литературы, представляющая квестовый миф, или древний аналог современного фэнтези, может переходить как на более поздние фазы романтики, где желаемый результат успешно достигается, так и в третью фазу трагедии, где героев ждет определенный триумф, но они неизбежно находят трагический конец в мирах, которые затем могут погрузиться еще дальше в темные глубины опыта. В таком случае, в представлении Фрая, счастливые концовки фантазий могут являться лишь прелюдией к будущим трагедиям, питаемым исключительно надеждой, что по прошествии долгого времени цикл повернется вспять и повествование, пройдя иронию и сатиру, возродится в комедии. Согласно данному представлению, все фантазии неявным образом ведут к трагедиям.

Вряд ли следует напоминать, что подобные представления лежат в основе печального финала «Властелина колец»: герои предвидят падение своего магического королевства и господство людской расы, согласно третьей фазе трагедии. В эпосе Мартина грозное будущее воображаемого мира в буквальном смысле находит отражение в сезонах, понятных Фраю: на Вестерос надвигается холодная зима, которая продлится неопределенно долго, а в царство людей вторгаются жуткие ледяные Иные с севера. В мире Мартина драконы, символические фэнтезийные животные, уже вымерли, хотя неожиданное рождение трех драконов Дейенерис Таргариен дает слабую надежду, что вид все-таки сохранился. Возможно, в задуманном Мартином финале разрешатся все семейные конфликты и будет создана достойная восхищения глобальная цивилизация рыцарей и магов, однако, учитывая недвусмысленные параллели между сагой и нашим, реальным Средневековьем, скорее следует ожидать, что рано или поздно этому фэнтезийному миру придет конец, а за ним, как у Толкина, последует другая цивилизация, схожая с нашей собственной.

В таком случае, если «Песнь льда и огня» неизбежно ожидает темное будущее, почему бы не повернуть историю вспять, к начальным фазам цикла романтики, связанным с комедией? А если авторы решают заняться исследованием предыстории своих фэнтезийных миров по другим причинам, возможно, их естественным образом влечет к сюжетам, в которых больше комедийного, чем романтического. Таким образом, хотя мы вряд ли когда-нибудь точно узнаем, почему же Мартин взялся за приквелы, не стоит удивляться, что, в отличие от самого эпоса, эти истории кажутся нам более легкими и развлекательными, исполненными в духе весеннего мифа комедии.

В действительности Дунк и Эгг словно воплощают комическую альтернативу более серьезных персонажей цикла. Дунк, бастард, ничего не знающий о своих родителях, не имеет никакой связи с королевскими семействами «Песни льда и огня», а потому не обременен какими-либо родовыми обязательствами. Хотя на людей производит впечатление его рост – потому-то он и называет себя «сиром Дунканом Высоким», Дунк не выглядит особо талантливым воином: в третьей истории про Дунка и Эгга, «Таинственном рыцаре», более опытный противник легко одерживает над ним верх. Не кажется он и особо умным – совершив ошибку, Дунк всякий раз повторяет слова своего былого покровителя: «Дунк – чурбан, темный как погреб», а Эгг в его представлении «отважней и умнее». Следовательно, в отличие от принцев и воителей цикла, над жизнью Дунка не довлеют большие ожидания. Надев на себя снаряжение, унаследованное от рыцаря, которому он служил оруженосцем, Дунк проникает в благородное общество. Однако будучи «межевым рыцарем», он может сам выбирать себе цель или работодателя – то есть может стать кем захочет, подтверждая слова Фрая о том, что «вряд ли комедии бывают неизбежными», в то время как предчувствие неизбежности пронизывает миф романтики.

Что касается Эгга, он, может, и благородного происхождения и должен стать королем Эйегоном V, однако пока что всячески увиливает от стандартных обязанностей юного принца. Когда Дунк знакомится с Эггом, тот путешествует инкогнито (бритый наголо, чтобы не выдать себя характерными для его семьи золотыми или серебряными волосами), не желая выступать в роли оруженосца собственного брата. Дунк принимает его за подручного конюха и, уступая просьбам Эгга, неохотно принимает в собственные оруженосцы. Позже, когда личность Эгга выясняется, принц настаивает на том, чтобы остаться оруженосцем Дунка, а когда Дунк отказывается служить при дворе, Эггу позволяют сопровождать его в путешествиях, по-прежнему замаскированным под мальчишку-бедняка, что, по словам Дунка, послужит лучшим воспитанием юному аристократу. Его прозвище имеет не меньше трех значений: Эгг – сокращенная форма имени Эйегона; это прекрасная кличка для лысого мальчишки (в переводе с английского egg означает яйцо, и, как отмечает Дунк, «его голова действительно похожа на яйцо»); кроме того, яйцо нередко используется как символ возрождения. В некотором смысле Эгг перерождается, сбрасывая одежды и обязанности принца, чтобы увидеть жизнь глазами простолюдина. На самом деле впервые Дунк видит Эгга совсем голым, когда тот вылезает из ручья, словно новорожденное дитя.

С точки зрения сезонов следует отметить, что события «Межевого рыцаря» происходят весной: Дунк хоронит своего хозяина и начинает собственную рыцарскую карьеру, следуя словам Фрая о том, что комедия включает переход «от общества, управляемого привычкой, ритуальными обязательствами, деспотичным законом и стариками, к обществу под контролем юности и прагматичной свободы» (в отличие от романтики, которая преимущественно сосредотачивается на поддержании сложившегося порядка, а не на его свержении). Упоминания сияющего солнца, пусть и сопровождающиеся «весенними дождями», резко контрастируют с холодной, темной ночью, с которой начинается действие «Игры престолов», и сразу настраивают читателя на более веселый лад. Дальнейшие события разворачиваются в комедийном ключе, по крайней мере согласно структуре Фрая: скромный Дунк сначала побеждает распутного принца Эйериона, не давая ему покалечить кукольницу, а затем одерживает над ним верх в поединке, временно перевернув общественный порядок (крестьянин торжествует над принцем), – подтверждая мнение Фрая о том, что комедия подразумевает «перестановку общественных стандартов». Да, история связана с основным циклом: пьяный принц Дейерон подтверждает склонность Таргариенов к пророческим видениям, когда рассказывает свой сон о Дунке с мертвым драконом, верно предсказывающий смерть принца Бейелора, а поскольку схватка Дунка с Эйерионом, в которой каждого участника поддерживали шесть рыцарей, приводит к гибели Бейелора и изгнанию Эйериона, повествование вносит свой вклад в цепь невероятных событий, в результате которых Эгг оказывается на троне. Тем не менее «Межевой рыцарь» в целом выглядит незначительной историей, которая никак не влияет на общую оценку саги.

Более того, рассказ, очевидно, подготавливает сцену для ярких приключений, которые будут иметь мало общего с более весомыми материями «Песни льда и огня»: Дунк и Эгг станут бродить по сельской местности, формируя временные союзы и сталкиваясь с различными опасностями, и каждый эпизод повлияет на взросление Дунка и образование юного Эгга. Эту задачу прекрасно выполняет вторая история Дунка и Эгга, «Присяжный рыцарь»: Дунк присягнул мелкому рыцарю сиру Юстасу и должен защитить его интересы, когда живущая по соседству аристократка, овдовевшая леди Роанна, отводит ручей сира Юстаса на свои земли. Хотя Дунк побеждает ставленника вдовы в решающей схватке, спор окончательно разрешается лишь тогда, когда леди Роанна, которая для сохранения земель нуждается в супруге, неожиданно соглашается выйти замуж за сира Юстаса. Тем временем разочарованный Дунк выясняет, что сир Юстас сражался на стороне потенциального узурпатора Дейемона во время восстания Черного Пламени, а потому решает оставить службу и поискать другую работу.

В целом история укладывается в предложенную Фраем модель мифа комедии, а не квестового мифа романтики. Во-первых, хотя опустошительная засуха придает рассказу трагическую окраску, попытка заставить противника разобрать запруду не выглядит столь впечатляющей, как конфликты, обычно встречающиеся в фэнтези; в какой-то момент Дунк называет это дело «идиотским соперничеством». Непродолжительные попытки Дунка подготовить крестьян сира Юстаса к возможной битве открывают их комическую непригодность к военной службе, а когда Дунк отказывается взять с собой Эгга к леди Роанне, тот за спиной у хозяина убеждает сира Юстаса потребовать его присутствия, и Дунк уныло жалуется, что его «провел десятилетний мальчишка», в очередной раз подтверждая собственную глупость. Дунк выигрывает заключительную схватку, однако это неуклюжее событие происходит посреди ручья и полностью лишено рыцарского блеска. Кроме того, выясняется, что сама схватка ничего не значит, и вопрос решает неожиданная и нелепая свадьба, которую Фрай называет «самым обычным» комедийным финалом. Свадьба также являет собой пример «манипуляции» и «невероятного перехода», часто имеющих место в конце комедии.

Однако несмотря на в целом комический дух, некоторые аспекты «Присяжного рыцаря» указывают на смещение в сторону более мрачного мира романтики. Во-первых, хотя фактические сезоны не всегда соответствуют метафорическим (согласно теории Фрая), следует отметить, что события этой истории разворачиваются летом, не весной, а на свет выходят зловещие вопросы династического наследования: участие сира Юстаса в попытке свергнуть короля Дейерона II становится ключевым элементом сюжета. Кроме того, сир Юстас – старик, живущий прошлым, постоянно повторяющий рассказы о давних битвах и вспоминающий о статусе своей семьи, когда-то гораздо более высоком, чем теперь; как пренебрежительно отмечает его рыцарь сир Беннис, старик непрерывно твердит о том, «как велик он был раньше». Его поведение отражает «крайне навязчивую ностальгию», которую Фрай считает атрибутом романтики, не комедии, и в дальнейшем на примере сира Юстаса мы видим, сколь губительной может оказаться такая склонность: одержимый воспоминаниями о более счастливых днях, сир Юстас забывает поддерживать силы, способные сражаться на его стороне, и Дунку приходится иметь дело с неподготовленными, отобранными в спешке крестьянами, в результате чего утрата рыцарем ручья, столь важного для его поместья, становится почти неизбежной.

Однако в конце концов сир Юстас наверстывает упущенное и возвращается в настоящее, соглашаясь с мнением леди Роанны, что «мир меняется», а женившись на ней, создает невероятный взаимовыгодный союз. В этом можно увидеть послание авторам приквелов: хватит корпеть над прошлым ваших миров, пора возвращаться к настоящему. Разумеется, не поговорив с Мартином, мы не можем утверждать с уверенностью, что он хотел сказать именно это или что он таким образом отреагировал на просьбы уставших от приквелов фанатов. Однако если писатель испытывает необходимость защитить создание приквелов, есть два возможных способа: признать, что в силу обязательств автор, взявшийся за приквелы, должен сперва закончить основную историю либо сделать приквелы более серьезными, встроить их в основной цикл, чтобы они не казались легковесными отступлениями.

Интересно отметить, что в третьем романе «Песни льда и огня», «Буре мечей», явно прослеживается желание повысить значимость историй Дунка и Эгга. В одной из сцен Джейме Ланнистер, новый лорд-командующий Королевской гвардии, упоминает Дунка как своего выдающегося предшественника:

«Кресло за столом было из старого черного дуба, с подушками из беленой бычьей кожи, вытертой от времени. До него их протирала костлявая задница Барристана Смелого, зады сира Герольда Хайтауэра, принца Эейемона Драконьего Рыцаря, сира Раэма Редвина и Дарри-Демона, сира Дункана Высокого и Бледного Грифона Алина Коннигтона. Как мог Цареубийца вписаться в подобную компанию?»

Джейме также читает биографию Барристана, в которой среди выдающихся деяний упоминается тот факт, что он превзошел сира Дункана на турнире. А на случай если читатели забыли такие мелочи, Мартин напоминает им о судьбе Дунка в третьей истории Дунка и Эгга, «Таинственном рыцаре»: сир Джон Скрипач, впоследствии оказавшийся сыном мятежного Дейемона Черного Пламени, видит пророческий сон, в котором Дунк становится «верным братом Королевской гвардии», хотя Дунк трижды подвергает эту идею насмешкам.

Следовательно, человек, изначально представший перед нами скромным простолюдином, изменился подобно Эггу, которого ждет выдающаяся судьба, а это вряд ли стало бы возможным, продолжи Дунк участвовать в незначительных склоках сельской аристократии. Чтобы объяснить его судьбу, Мартин должен обеспечить Дунка приключениями, которые повысят его статус, как Т. Х. Уайт повысил статус Артура, перейдя от «Меча в камне» (1938) к более поздним романам в тетралогии «Король былого и грядущего» (1938–1958), как Толкин повысил статус хоббитов, перейдя от «Хоббита» (1937) к «Властелину колец». Это одно из возможных объяснений интонационного сдвига, отмечающегося в «Таинственном рыцаре». На первый взгляд, это еще одно случайное приключение: держа путь на север в поисках работы, Дунк и Эгг встречают рыцарей, которые рассказывают им о готовящейся свадьбе, на которой будет турнир, и Дунк решает принять в нем участие.

Однако эта история также происходит летом, не весной, и начинается с «легкого летнего дождя», а турнир оказывается намного более значимым событием, чем могли подумать Дунк и Эгг. Переодетый сын Дейемона и его союзники собираются на свадьбу, чтобы развязать второе восстание против короля Дейерона II, и когда Эгг видит среди гостей многих участников первого мятежа, у него зарождаются сомнения. Позже, оказав нечаянную помощь в предотвращении бунта, Дунк встречается с самим десницей короля, могущественным Красным Вороном, который, таким образом, лично знакомится с рыцарем, втайне воспитывающим его венценосного родича. Поспособствовав подавлению мятежа и заведя друга в высших кругах, Дунк делает первые шаги к Королевской гвардии, хотя, конечно, в будущем ему придется совершить немало подвигов, чтобы достичь этого статуса.

Небольшое, но важное свидетельство того, как меняются истории: Красный Ворон уже фигурировал в повествовании как невидимая, но грозная личность, колдун, у которого повсюду шпионы, высматривающие первые признаки измены. В «Присяжном рыцаре», вспоминая о мельком виденном деснице, Дунк признается, что «от воспоминания у него мурашки побежали по коже», а кроме того, он часто повторяет шутку о многочисленных шпионах: «Сколько глаз у Красного Ворона? […] Тысяча и один». Именно так должен думать о могущественном жестоком правителе типичный персонаж комедии, представитель низшего класса вроде Дунка. Однако в конце «Таинственного рыцаря» в беседе с Дунком Красный Ворон проявляет себя как суровый, но справедливый человек, способный посмеяться над безрассудными требованиями своего кузена Эгга, а Эгг оправдывает его безжалостность, вспоминая, как тот сказал отцу, что «лучше вызывать страх, чем испытывать». Внезапно Красный Ворон становится намного более приятным персонажем, в полном соответствии с непредсказуемостью основного цикла саги, и человек, когда-то боявшийся его и чувствовавший себя «не в своей тарелке» среди аристократов «Межевого рыцаря», теперь разговаривает с ним почти на равных, что свидетельствует о том, что Дунк вошел в круг королей и впоследствии разделит их позицию.

И хотя мы пока не знаем, куда заведут героев будущие приквелы Мартина, разумно ожидать, что в последующих историях, как и в «Таинственном рыцаре», Дунк в сопровождении взрослеющего Эгга продолжит контактировать с королевскими именами с генеалогических древ Вестероса, упрочит свою репутацию путем значительных свершений и в конце концов заслужит назначение в Королевскую гвардию, один из высших постов, доступных для персоны некоролевской крови. Также можно предположить, что его подвиги создадут важные предпосылки для определенных событий основного цикла и отметут жалобы на слишком пристальное внимание Мартина к этому персонажу. Ввиду растущей значимости Дунка также представляется возможным, что Мартин раскроет тайну его рождения, и не исключено, что он окажется в родстве с одной из великих семей. Действительно, яркие сны Дунка, его признание сиру Джону, что он также видел себя в рядах Королевской гвардии, и замечание о том, что «если бы половина этих историй оказалась верной, мы все были бы бастардами старого короля Эйегона», намекают на его принадлежность к семье Таргариенов.

Предприняв подобные шаги, Мартин сможет эффективно сделать рассказы о Дунке и Эгге важными предысториями «Песни льда и огня», и не исключено, что в будущем первой книгой саги станет не «Игра престолов», а один или несколько томов, посвященных Дунку и Эггу. И мы увидим, что эмоции, вызванные концовкой первой истории о Дунке и Эгге – увлекательных, но малозначимых приключений бродячего рыцаря и его оруженосца, – не соответствуют действительности и что эти истории постепенно набирают вес и достоинство саги, повествуя о героических подвигах будущего военного лидера и образовании будущего короля.

А значит, придется изменить саму гипотезу о написании приквелов: хотя может показаться, что приквелы предоставляют возможность создать комедийные дополнения к более серьезному циклу, в действительности они неизбежно повторяют природу и атмосферу оригинальной саги и, можно сказать, сами становятся необыкновенными эпосами. Конечно, если Толкин и искал отдушину в своих незаконченных приквелах к «Властелину колец», его поиск не увенчался успехом, поскольку все материалы «Сильмариллиона» в равной степени грандиозны. Будучи собраны в виде «Детей Хурина» (2007), они даже приобретают трагический тон, не свойственный самой трилогии. Не исключено, что когда Дунк и Эгг займут свои высокие посты и двинутся навстречу уже занесенной в хроники смерти, история примет трагический оттенок, столь очевидный в центральных книгах саги. Возможно даже, мы станем называть эти приквелы историями Дункана и Эйегона, а не Дунка и Эгга, чтобы подчеркнуть их растущий вес.

Таким образом, вместо того чтобы обеспечить Мартина альтернативной, более простой работой, дополняющей серьезный основной сюжет «Песни льда и огня», истории Дунка и Эгга приобрели собственную глубину, превратились во вторую важную авторскую задачу, требующую завершения. Теперь, имея два проекта сходной значимости, Мартин может поддаться соблазну начать очередную серию приквелов с новыми персонажами, чтобы отвлечься на комические приключения. И этот бесконечный цикл станет очередной вариацией циклических повествований, согласно Нортропу Фраю, лежащих в основе всех видов фэнтези.

Гэри Вестфаль, прежде работавший в Университете штата Калифорния, Риверсайд, сейчас занимает позицию приглашенного профессора в Университете Ла-Верне. Он автор сотен статей и обзоров, в том числе нескольких десятков обзоров фильмов для «Локус онлайн», а также автор, редактор или соредактор более двух десятков книг, посвященных научной фантастике и фэнтези, включая «Научно-фантастические цитаты: от внутреннего созидания к внешним пределам», которая была номинирована на премию «Хьюго», и «Гринвудскую энциклопедию научной фантастики и фэнтези: темы, работы и чудеса». В 2003 году он получил награду «Пилигрим» Научно-фантастической исследовательской ассоциации за значительный вклад в изучение научной фантастики и фэнтези.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.