Мир и общество

Мир и общество

26. Вопрос: Как Вы оцениваете роль личности в истории? Так ли она мала, как нас учили в советской школе?

Эдуард Геворкян: В советских школах учили, вообще-то, по-разному. В старших классах русскую литературу нам преподавал светлой памяти Виктор Ваграмович Читуни, умнейший человек и харизматичный учитель. Кстати, большой любитель фантастики. Так вот, он считал, что историю творят именно личности. В рамках школьной программы, а порой и выходя за оную, он всячески иллюстрировал этот тезис на литературных и иных примерах.

Вообще-то, списывать все на «широкие массы» весьма комфортно. Как бы снимается личная ответственность за дурные дела и бессмысленные дни.

Олег Дивов: Трудно сказать. На мой взгляд, скорее эпоха подбирает нужную личность из некой всегда готовой выборки, чем наоборот, личность задает тон эпохе. Сейчас эпоха серости — и яркие личности будто попрятались. Понадобятся — история их быстренько взрастит.

Кирилл Еськов: Не знаю, мы, наверное, учились в каких-то разных «советских школах»… То, чему «советская школа» учила меня (и с чем я по сию пору вполне согласен), можно сформулировать примерно так — используя аналогию из области химии. В обществе постоянно идут естественные (самопроизвольные) социально-экономические процессы — сиречь, химические реакции. Личность же играет при этих реакциях роль не реагента, а катализатора (или ингибитора). То есть можно многократно, на порядки, ускорить (или, напротив, застопорить) процесс, но вот изменить его направленность — никак: смещать химическое равновесие катализатор не может.

А насчет того, что эта роль (катализатора/ингибитора) мала — извините!.. Есть такой широко известный комплекс химических реакций, который целиком и полностью основан на катализе и автокатализе — и в отсутствии оных катализаторов в принципе невозможен; называется он — Жизнь.

Александр Житинский: Она огромна.

Андрей Измайлов: В школе нас учили на шизофреников, пестуя и пестуя раздвоение сознания. С одной стороны вдалбливали: роль личности в истории ничтожна. С другой стороны рьяно внушали: Вождь пролетариата — он один такой, и если бы не он… А также: Пугачёв, Ермак, Спартак…

Велика роль личности в истории, велика. Собственно, история как таковая и представляет собой лишь череду биографий этих самых личностей. Пётр Первый-реформатор прорубил окно, Пушкин написал «Евгения Онегина», Хрущёв насадил кукурузу и обеспечил львиную долю населения отдельным жильём, Горбачёв затеял Перестройку и развалил КПСС. И так далее. Ныне и присно, и вовеки веков, ура!

Или когда б не Пётр, всё равно кто-нибудь отреформировал бы Русь-лапотную на европейский манер? Скажем, сынок его, Алексей. М? Или когда б не Пушкин, всё равно кто-нибудь накалякал бы в рифму про «лишнего человека»? Скажем, тоже поэт, граф Хвостов. М? Или Берия вместо Хрущёва. М? Или Лигачёв вместо Горбачёва (между прочим, жив курилка, Егор Кузьмич — по сию пору бы главенствовал без всяких выборов, демократий и прочих глупостей). М?

Оно, конечно, и такое (см. абзац выше) возможно. «Альтернативка» получается, однако. Да, тоже история. Но… «Но это совсем другая история».

Андрей Лазарчук: Не знаю. История вообще очень странная наука — ни один из ее постулатов нельзя проверить на практике.

Святослав Логинов: Чему нас только в советской школе не учили! И чему только не учат сейчас! А истина, как обычно, лежит где-то посредине. Хотя на самом деле все разговоры о роли личности попахивают альтернативной фантастикой, а реальная история не знает сослагательного наклонения. Что было бы, если бы Чингиз-хан умер бы в детстве от рахита, а Володя Ульянов от коклюша? А не всё ли равно? Фантазировать можно что угодно; историческим фактом является то, что они дожили до той поры, когда сумели сыграть свою роль в истории.

Евгений Лукин: Нет. Она гораздо меньше. Наиболее верная оценка, как мне кажется, принадлежит Льву Толстому. Только очень глупая щепочка, вынесенная на гребень волны, может вообразить, будто она эту волну и создала. Другое дело, что данную мысль щепочка должна неустанно внушать составляющим волну капелькам. Что, собственно, и делается. Знаю, точка зрения нынче не слишком популярная, поскольку все глядят в Наполеоны да в Рембы, но против собственного жизненного опыта не попрёшь. Что же касается советской школы, то разглагольствовать о решающей роли масс, когда над тобой висит портрет выдающейся личности вождя, — само по себе анекдот.

Сергей Лукьяненко: Разумеется, вовсе не так мала. Я убежден, что даже история нашей страны пошла бы совсем другим путем, окажись Горбачев не благодушным мечтателем, работающим на интересы западных держав, а прагматичным политиком, исходящим из интересов своей Родины и проводящим реформы… ну, назовем это — в китайском стиле.

Очень, очень жаль, что у нас в эпоху перемен пришел к власти благодушный пустобрех…

Геннадий Прашкевич: Аттила, Чингисхан, Цезарь, Петр Первый, Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини, Рейган, даже известная троица в белорусском лесу… Сколько можно говорить, что историю движут массы?.. Массы — это толпа. Она нуждается в динамике. Неуправляемая она страшна, а управляемая — становится тем государством, какое нужно тому или иному лидеру.

Вячеслав Рыбаков: Всякое бывает. В советской школе учили не худшим образом. Общим местом уже стало доказывать этот факт колоссальной востребованностью на мировом интеллектуальном рынке советских специалистов, основы образования и мышления которых закладывала именно советская школа. И, сколько я помню, в ней совсем не учили, что роль личности в истории столь уж мала. Нам, например, Плеханова задавали читать по этому поводу, а старик довольно здраво судил, головой, не то, что нынешние скороспелые публицисты-сенсационщики, которые выносят свои суждения кошельком. Исходя исключительно из направления денежных потоков.

Роль личности и мала, и не мала. Есть масса примеров, когда она является определяющей, и есть масса примеров, когда она сводится к нулю. Например, особенности личности пресловутого Петра Первого наложили сильнейший отпечаток на его реформы (которые так или иначе все равно бы произошли в России) и на все последующее развитие страны. Вместо реальной вестернизации мы получили азиатскую бюрократию с немецкими фамилиями во французских париках, да еще и в состоянии перманентной разухабистой истерики (а тогдашняя элита и не могла не быть в состоянии истерики, поскольку висела в воздухе, не будучи связана с культурой и традициями страны — и потому постоянно боялась страны, которой управляла, гася этот страх бессмысленной военной, дуэльной и прочей лихостью, немыслимыми попойками и самодурством в имениях, равно как то бездумным ура-патриотизмом, то столь же бездумной ура-русофобией). С другой стороны, мощные и совершенно правильные усилия Годунова, например, в силу стечения роковых обстоятельств пошли прахом — хотя, не напорись его деятельность, скажем, на несколько неурожайных лет подряд, история России вполне могла стать совершенно иной еще с начала шестисотых, а не семисотых годов. Чистой случайности, какой-то тройке дождливых июлей подряд, сгубивших продуманную и умелую деятельность умного и опытного человека, мы обязаны тем, что стремглав вырос, как поганка в слякоти, Лжедмитрий, началось польское нашествие, потом — Смутное время, потом воцарились Романовы…

Поэтому, как всегда и во всем, нет общего рецепта, нет единого приговора на все случаи. Все всегда по-разному. Об этом надо помнить, чтобы не сойти с ума, пытаясь запихнуть живую жизнь в рамки формул и постоянно сталкиваясь с тем, что она из этих формул выскальзывает, выворачивается, как отвратительное пресмыкающееся, оставляя у нас на ладонях только скользкую слизь — и пустоту…

Борис Стругацкий: Я всего лишь следую в этом вопросе за Львом Николаевичем. Его восприятие истории как «равнодействующей миллионов воль» кажется мне самым ясным и правдоподобным. В этом случае даже очень мощная воля не способна изменить ход истории сколько-нибудь существенно — уже потому только, что человек, даже самый великий, живет очень недолго и оказывать свое «великое воздействие» на историю может тоже очень недолго. Представьте себе реку и человека на берегу. Он может бросить в воду камень, и даже очень большой. Будет шумный всплеск, шарахнется в стороны рыбешка, брызги взлетят, поднимется со дна муть. Но уже через пять минут все станет на реке по-прежнему. Человек может швырнуть в реку толовую шашку (или даже — атомный заряд) — тут брызги будут до небес, грохот на всю округу, вниз по течению поплывет кверху брюхом убитая рыба, яма на дне возникнет, но — надолго ли? Через несколько часов все станет по-прежнему, а если возникнет наведенная радиоактивность, так и она далеко не вечна — ну сто лет, ну тысячу, и с каждым годом действие ее все слабее. Разумеется, человек может собрать тысячу строителей, нагнать техники, построить запруду, прорыть новое русло, ИЗМЕНИТЬ ТЕЧЕНИЕ РЕКИ, но! Но для этого нужны ТЫСЯЧИ людей, сотни машин и многие годы их совместной работы. И что замечательно: если, построив запруду (изменив русло), человек-организатор умрет, — строители разбегутся, машины сгниют в кюветах, и уже через сотню-другую лет (срок ничтожный в жизни реки) все, скорее всего, вернется на круги своя. Река — это история. Вода (триллионы молекул, совершающих очень сложные собственные движения, но все вместе движущиеся ПО РАВНОДЕЙСТВУЮЩЕЙ всех сил) — это человечество. «Человек» — это Петр Великий. Он основательно взбаламутил нашу реку, да, это бесспорно. Но он был отнюдь не один, у него была армия единомышленников, готовых «менять течение», он рыл обводный канал и строил запруды на пути азиатской России добрые три десятка лет, но вот он ушел, и что же? Все успокоилось, запруды подрассосались, обводные каналы заросли водорослями, все вернулось на круги своя… Не берусь судить сам — отсылаю Вас к профессионалам (к Ключевскому, например), утверждающим, что ФОРМА российской жизни во многом переменилась, СУТЬ же ее осталась прежней. Да она, эта суть, и сегодня в значительной степени все та же: феодальный менталитет, азиатчина, неприязнь ко всему иностранному, готовность «служить» и нежелание работать — все это и до сих пор осталось в неизменности, будто не и прошло четырех веков.

Конечно, все изменяется. Конечно, встречаются в истории отдельные личности, благодаря которым происходят исторические рывки и даже сдвиги (рельеф дна нашей реки меняется, обрушиваются берега, возникают новые островки посреди течения), но решающие изменения происходят ТОЛЬКО под влиянием миллионов людей и ТОЛЬКО на протяжении многих и многих лет. И уж совершенно бесспорным может считаться мое утверждение: «роль личности в истории ничтожно мала», ибо миллионы и миллионы личностей уходят из мира сего, абсолютно ничего в нем не изменив (более того — поспособствовав тому, чтобы ничего не менялось!), а те немногочисленные единицы, которые, казалось бы, ухитряются что-то в этом мире поменять, на самом деле оказываются на это способны только потому, что «угадывают» желания тысяч и тысяч, вместе с которыми и отклоняют направление равнодействующей — если сильно, то не надолго, если надолго, то значит, не сильно.

27. Вопрос: Великая мечта о Всеобщем Разоружении, похоже, снята с повестки дня современной истории. Как Вы думаете — почему?

Эдуард Геворкян: В реальности она никогда и не стояла на повестке дня. Биологическая сущность человека… Ну и так далее.

Олег Дивов: Очень много факторов. Немаловажный, о котором часто забывают: оружейный сектор экономики это реальный сектор, с его помощью можно легко откачивать средства и силы из перегретой информационной сферы.

Кирилл Еськов: Потому, что «Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие».

Андрей Измайлов: Эта самая великая мечта никогда и не стояла в повестке дня. То есть как нечто в принципе осуществимое. Только в качестве несбыточной мечты и возможна. Почему? Ох… См. ответ № 3. Мы, допустим, все только «за», но камень за пазухой припрячем. Вдруг наши соседи — «плохие парни», в отличие от нас, «хороших парней». На всякий случай, пусть будет хотя бы камень за пазухой. И на всякий случай, мы, «хорошие парни», применим это оружие раньше «плохих парней» — они же плохие, а значит замышляют.

Кстати, официальную доктрину отечественных ракетных войск никто пока не дезавуировал: «Мы никогда первыми не нападём. Но наш удар может быть упреждающим».

Как модель мира — отечественная «комунналка». Изначально создавалась, кстати, не только и не столько из-за дефицита жилплощади, но чтобы, значит, люди новой формации жили вместе и дружно… всеобще разоружённые. М-да…

Андрей Лазарчук: Потому что это была попытка неоправданного упрощения сложной и недостаточно исследованной проблемы. Разоружение можно поставить в один ряд с решением продовольственной проблемы путем посадок кукурузы в Архангельской области, внедрением демократии посредством танковых клиньев и поголовным удалением аппендиксов у младенцев.

Святослав Логинов: Прежде всего, военная промышленность слишком важная часть мировой экономики, и в случае всеобщего разоружения её надо будет как-то переориентировать, а это тяжёлый и болезненный процесс. Кроме того, военные технологии попадают сейчас в руки дикарей, средневековых фанатиков и прочих пассионариев, которых надо как-то сдерживать. Круг этот порочен, ибо новое оружие очень быстро оказывается в руках новых террористов. Как его разорвать — честное слово, не знаю.

Евгений Лукин: Меня больше поражает, что эта мечта вообще существовала и даже, казалось, была близка к осуществлению. Всё нормально. Мы вернулись в естественное звериное состояние (это к вопросу о духовном прогрессе).

Сергей Лукьяненко: Потому что нельзя изменить природу человека. Потому что человек — разумен.

Сергей Переслегин: Просто потому, что стало очевидно: главным и решающим оружием в любом военном конфликте является сам человек. Ликвидировать его нельзя, изменить трудно. А уничтожать остальное оружие, пока существует человек, — глупо и пошло.

К тому же, стала более или менее понятна функция войны как платы человека за свою социальность. Сравнивая человека и обезьян, приходится признать, что эта плата — вполне умеренна.

Геннадий Прашкевич: Я уже говорил: из-за бедности большинства.

Пока бедных и нищих в мире больше, чем богатых, и пока богатые хотят приращивать и приращивать капиталы (разумеется, за счет бедных), самым выгодным и престижным, и как бы даже успокаивающим остается война всех против всех, что мы сегодня и наблюдаем. И с этим ничего не сделаешь. Возможно, глобализация… Или нечто вроде единого правительства, которое обратило бы внимание на голодный третий мир и подтянуло бы его хотя бы на уровень второго…

Борис Стругацкий: За ненадобностью. Стратегия ядерного сдерживания превосходно заменяет это самое Всеобщее Разоружение (тем более, что практическая реализация его представляется крайне сомнительной).

28. Вопрос: Какими вы видите гипотетические войны середины нынешнего века?

Олег Дивов: Очень аккуратные локальные войны с очень высокой ролью отдельного бойца. Американцы так легко выиграли в Ираке не в последнюю очередь за счет блестящей выучки танковых экипажей, особенно наводчиков. «Абрамсы» прекрасно горят, только надо в них попасть. Но иракцы элементарно не имели достаточной подготовки. Их танкисты тупо мазали, артиллеристы оказались плохи, даже гранатометчики зачастую не могли попасть во врага в упор. Это при неплохих результатах по маскировке: Ирак понимал, какая современная техника против него воюет. Только учебных стрельб они проводили не больше, чем у нас в Советской Армии. Если не меньше.

Андрей Измайлов: Смотря между кем и кем. Одно дело — война (тьфу-тьфу-тьфу) России с Украиной. Другое дело — война США с Ираном. Третье дело — война Китая с Японией. И совсем четвёртое дело — война Сомали с Габоном. В каждом случае — отдельный сценарий. Излагать их не стану за дефицитом печатной площади, но всяческие воплощённые варианты на любой вкус, цвет и размер гуляют по киноэкранам — типа фантастика. Самое забавное — потом, в жизни, когда и если вдруг случается, то весьма похоже на «экранные» версии. Не потому, что кинематографисты уж такие провидцы, а потому, что: вроде надо поступать так, вроде в кино видели. Хвост виляет собакой… Как бы там ни было, победа случится пиррова.

Андрей Лазарчук: Прежде всего — информационными.

Святослав Логинов: Эта война уже идёт, и мы, европейская цивилизация, её уже проиграли. Две мировые войны научили человечество, что из всеобщей мясорубки ничего хорошего не происходит. Холодная война, противостояние систем, окончившееся крахом Советской империи, но ничего не давшее победителям, показала порочность и этого пути. Сейчас человечество пытается разбираться с терроризмом и, надеюсь, разберётся с ним, хотя вовсе не теми методами, что практикуют русские в Чечне или американцы в Ираке.

Евгений Лукин: Представим остров Окинава, увеличенный до размеров крупной страны. Вот нагрянули вооружённые до зубов самураи (предположительно, американская демократия), а отбиваться нечем. И тогда окинавцы (очередные нарушители прав человека) превращают в оружие доселе мирный хозяйственный инвентарь. Скажем, пассажирский самолёт, которым, как выяснилось, можно таранить даже Пентагон. Нунчаки прогресса.

Сергей Лукьяненко: Почему же «середины»? Я ожидаю целую череду военных конфликтов, в том числе и с применением ядерного оружия, в ближайшие десять-двадцать лет. Итогом станет уничтожение демократии в ее современном понимании, авторитарные методы правления и жесткий контроль нескольких сверхдержав над остальным миром. И России хорошо бы поспешить с выходом из комы, чтобы успеть попасть в «пул» великих держав.

Сергей Переслегин: Я писал об этом в статье «Искусство варвара против аристократизма воина». В двух словах: малые негосударственные террористические группы, управляемые в реальном времени аналитическими группами с очень высоким уровнем рефлексии.

Геннадий Прашкевич: Не хотелось бы их видеть. Но, скорее всего, это будут быстрые информационные войны, без большой крови, но с ужасающими последствиями.

Борис Стругацкий: Скорее всего, это будут «малые войны» — так называемые «небольшие победоносные войны», предпринимаемые более мощными государствами против значительно менее мощных. Вряд ли они будут иметь стратегическое значение, — скорее, агитационно-пропагандистское или локально-экономическое. США-Ирак, Россия-Грузия, НАТО-Сербия.

29. Вопрос: Конец войны наступает не тогда, когда пало правительство проигравшей страны, а когда смирился с поражением ее народ. Не значит ли это, что надежда на современное высокоточное оружие — всего лишь самообман для его обладателя?

Олег Дивов: Упомянутая иракская война показала, какая серьезная работа была проведена со вражеским генералитетом. А вот с народом американцы обманулись. Значит, перед следующей войной предметно поработают с народом. Это все решаемо. И совершенно не отменяет роли высокоточного оружия. Другой разговор, что его высокоточность несколько преувеличена.

Андрей Измайлов: Конечно, самообман! И ещё один самообман — что оружие высокоточное. Как и самолёт — невидимка. См. позорную для Европы бомбёжку Югославии. И надпись южных славян на сбитом ими самолёте: «Извиняйте, мы не знали, что он невидимый!»

Андрей Лазарчук: Ну, сегодняшнее положение с высокоточным оружием — это краткий миг в извечном противостоянии брони и снаряда. А вообще вопрос слишком обширен (и, увы, неточен), чтобы пытаться на него ответить. Что есть «конец войны», «победа», «поражение», «пало правительство», «смирился народ»? Если использовать этот алгоритм, то кто победил, например, в Корейской войне?

Евгений Лукин: Каким бы высокоточным ни было оружие, ему не отличить мирного жителя от террориста, тем более что зачастую это одно и то же лицо. Страна, граждане которой начали партизанскую войну, рано или поздно победит. Во всяком случае, изгонит оккупантов и добьётся независимости. Других примеров, настолько я знаю, нет и быть не может. Ещё не победили? Ну, значит, победят чуть позже.

Сергей Лукьяненко: Народ очень быстро мирится с поражением, когда высокоточные бомбы лишают его воды, электричества, мостов, пищи, а также уничтожают армию и лидеров сопротивления. Народ сразу превращается в отдельных людей, каждый из которых хочет лишь одного — выжить.

И это надо учитывать.

Сергей Переслегин: Если речь идет об ограниченной войне — нет. Если война приобретает хотя бы для одной из сторон статус неограниченной (народной), то, конечно, высокоточное оружие окажется самообманом.

Геннадий Прашкевич: Нет, не значит.

Отряд самых горячо настроенных патриотов ничто перед опытным снайпером, вооруженным сверхточной, «умной», скорострельной винтовкой.

Борис Стругацкий: Высокоточное оружие — это всего лишь оружие. Никакое оружие не способно решать стратегические задачи (даже ядерное: оно не решает задач, оно просто снимает их с повестки дня, все). Когда-то считалось, что пулемет решит судьбу войны, потом то же самое думали об авиации. Высокоточное оружие позволяет уменьшить свои потери, — на некотором этапе военных действий, но не более того. Разве что вы решили уничтожить все население противника целиком. Но это уже не война, это — геноцид.

30. Вопрос: В связи с этим, не кажется ли вам, что победы в современной войне можно добиться только при условии неизбежного и всеобъемлющего геноцида? И не потому ли все большее и большее распространение в военных конфликтах приобретают этнические чистки?

Олег Дивов: Этнические чистки — это от поспешности и недооценки современных гуманитарных технологий. Надо действовать быстро — будут чистить. Есть возможность не спешить — будут промывать мозги. Геноцид — слишком затратное и грязное занятие, чтобы всерьез рассматривать его, как метод. Геноцидом с энтузиазмом занимаются только стороны, давно и тесно связанные общей историей, и потому накопившие достаточно взаимной ненависти.

Андрей Измайлов: Только заранее договоримся. Не: «Я бы так поступил». Но: «Думаю, что так наиболее рационально, сколь бы ни было изуверски». Так вот… Да. Кажется. И потому — насчёт этнических чисток. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. Не мной сказано… Победителю в современной войне нужны не рабы на занятой территории, не людской ресурс, а территория как таковая и всё, что в ней залегает на той или иной глубине.

Андрей Лазарчук: Прошу прощения, но это полная ахинея. Начнем с того, что все случаи геноцида в прошлом веке произошли во время гражданских войн или гражданских смут. При межгосударственных войнах гражданское население страдало скорее от пренебрежения его интересами, чем целенаправленно истреблялось. Как исключение может толковаться разве что поведение японцев в оккупированном Китае — да и это было скорее жестокое приведение к повиновению, чем очистка территории от коренных жителей.

А то, что в информационной войне обвинения в проведении этнических чисток используются чаще всего, объясняется тем, что оно удобно, универсально (стреляют? беженцы есть? ага, вот вам и этническая чистка) — и от него так же трудно отвертеться, как мужчине от обвинения в сексуальных домогательствах.

Евгений Лукин: Почему-то сама постановка вопроса напомнила мне слова Достоевского: «Да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая цивилизация, если, для сохранения её, необходимо сдирать с людей кожу. Но, однако же, это факт: для сохранения её необходимо сдирать с людей кожу!» А потом ещё и Чехов всплыл: «Если людей топить и вешать, то к чёрту твою цивилизацию, к чёрту человечество!»

Полностью согласен с обоими.

Сергей Лукьяненко: Пренебрежение национальными, этническими, расовыми различиями больно аукнулись как Советскому Союзу и России, так и западному обществу. И глобализация, палочка-выручалочка, призванная все-таки привести все народы мира к единому, «американо-европейскому» образцу, тут не поможет. Язык, культура, Вера, обычаи разных народов не могут пребывать в добродушном союзе друг с другом, как танк не способен пахать землю, а автомат Калашникова — забивать гвозди. Уже в ближайшие годы, вопреки всей политкорректности и декларируемым лозунгам, по всему миру начнется рост националистических и расистских настроений. Надеюсь, что до геноцида не дойдет, но этнические войны будут. Часть маленьких наций будет вынуждена (именно вынуждена!) с целью выживания сплотиться вокруг одной, более сильной, отчасти пожертвовав национальной самобытностью, отнеся ее в разряд туристических аттракционов и музейных экспонатов. Другая часть обособится и будет существовать в режиме конфронтации с соседями и непрерывных политических маневров. Но, конечно же, какие-то страны рискуют совсем исчезнуть, а народы их — оказаться рассеянными и утратившими всякую государственность.

Сергей Переслегин: Победы в ограниченной войне можно достичь самыми разными способами. Победы в народной войне, стремящейся к глобализации, достичь очень трудно. И, заметим, геноцид здесь не поможет: слишком размыты границы, слишком рассеяны люди, слишком хорошо они умеют выживать. Кроме того, с очевидностью встает вопрос, а что делать с теми частями и соединениями, которые осуществляли «зачистку»? Домой их пускать нельзя. Тоже уничтожить? А затем уничтожить тех, кто их уничтожал?..

Что касается этнических чисток, то они никак не связаны с геноцидом и объясняются двумя факторами:

Стимулированием садо-мазохистского комплекса (значительную роль в этом играют СМИ);

Политикой современных международных организаций на поощрение сепаратизма.

Геннадий Прашкевич: Но это и есть война разных культур.

Борис Стругацкий: Тут, на самом деле, играют роль многие факторы. «Идеологическая закалка» народа, готовность (и способность!) идти на жертвы, умение (и реальная возможность) организовать партизанское сопротивление оккупации…Слава богу, общепринятым считается, что геноцид недопустим ни при каких обстоятельствах. Что же касается этнических чисток, то это, скорее, продукт «внутренних» и гражданских войн.

31. Вопрос: Если геноцид неизбежен, то армии демократических стран столь же неизбежно оказываются в изначально уязвимом положении по сравнению с армиями стран тоталитарных. Как преодолеть эту ситуацию? Не заложена ли здесь угроза для демократии?

Олег Дивов: После бомбардировки Дрездена этот вопрос даже не смешон, он просто не существует. Любая война — угроза для демократии, на войне с демократией туго, мочи всех, а Господь разберется.

Андрей Измайлов: Армии демократических (подлинно демократических!) стран по определению не ведут захватнических войн. Не так ли? Значит, геноцидом «не болеют» опять же по определению. Но почему ж они изначально уязвимы? Просто при столкновении с армией тоталитаристов надлежит надавать противнику по сусалам и пинками выгнать за собственные границы. Потом жёстко и ассиметрично реагировать на любую вылазку с той стороны — тем более зная, что по ту сторону убеждённые геноцидофилы. Совесть чиста! И танки наши быстры! Пример, достойный подражания, — Израиль в кольце арабов. Молодец, Израиль! И что-то никто из тамошних жителей не ощущает угрозы для демократии. Иных-других угроз уйма, но для демократии как-то не…

Андрей Лазарчук: Я уже сказал, что неверна аксиоматика, следовательно, выводы второго-третьего порядка вообще можно не рассматривать.

Евгений Лукин: Очень своевременный вопрос, особенно если учесть, что геноцидом сейчас балуются именно армии демократических стран. Насколько я помню, самих американцев ещё никто не зачищал. Можно, конечно, квалифицировать как ответную зачистку теракты в Москве и Нью-Йорке, но тогда становится непонятно, при чём тут армии. Уязвимы в первую очередь мы, мирные обыватели. Кроме того, трудно уразуметь, почему я должен беспокоиться о населении демократических держав и не беспокоиться о населении держав тоталитарных. Там что, не люди живут? Ах да, забыл! Мы же тоже демократическая держава. Ну тогда нехай зачищают!

Сергей Лукьяненко: Я не говорил, что геноцид неизбежен. Возможен — другое дело…

Угроза заложена, конечно! И огорчаться из-за этого — все равно, что огорчаться из-за восхода и захода солнца или падения яблока с ветки. Демократия — один из этапов развития человечества, попытка найти оптимальный метод правления. Вы же не грустите о феодализме или первобытном строе? Я лично не испытываю восторгов от того, что нынче называют «демократией».

Сергей Переслегин:

Я не считаю геноцид неизбежным, не считаю его даже сколько-нибудь вероятным. Даже при осуществлении геноцида я не вижу никакой разницы между демократическими и тоталитарными армиями. Немцы осуществляли геноцид евреев, цыган и некоторых других народов и уничтожили миллионы. Американцы, вроде бы, ничего такого не делали, но бомбардировками городов уничтожили столько же. И — никаких угрызений совести.

Здесь, в этом пункте, я не вижу никакой угрозы демократии.

У этой формы социальной организации совсем другие проблемы.

Геннадий Прашкевич: Угроза демократии заложена, чаще всего, в поразительной нерешительности ее лидеров.

Борис Стругацкий: Угрозы для демократии я здесь не вижу. Уже просто потому, что не вижу той «тоталитарной армии», которая готовилась бы или была просто способна напасть на какую-либо из демократических стран. Что же касается «уязвимости», то опыт Вьетнама, Ирака и Афганистана показывает лишь неспособность регулярной («демократической») армии справиться с ситуацией, когда имеет место интенсивная и скоординированная помощь извне, адресованная сопротивлению «освобожденной» страны. Что делать с такой помощью, по-моему, до сих пор никаких радикальных средств не найдено. Это — дело будущего, потому что локальные войны типа иракской и афганской миру еще, к сожалению, предстоят.

32. Вопрос: Возможно ли, на ваш взгляд, мирное сосуществование цивилизаций?

Олег Дивов: Было бы желание. Желания пока не видно, все больше о выгоде думают.

Андрей Измайлов: Есть понятие «рядом», и есть понятие «вместе». Рядом — за милую душу! Ты ко мне не подходи, ты ко мне не подходи, а я к тебе не подойду. Вместе — ни боже мой! Не садись на мой горшок, это мой утёнок и т. д.

Древняя латинская максима: «В Риме живи как римлянин». Актуально. Иначе получаем Париж, наводнённый агрессивной смуглой шпаной, чем-то, видите ли, недовольной. Или погромы в ранее идеально интернациональном Баку. Или албанско-сербскую резню.

Андрей Лазарчук: Разумеется, да. Тому есть множество примеров.

Святослав Логинов: Хотелось бы в это верить, но пока мы видим, что более сильная цивилизация (но не культура!) уничтожает более слабую самим фактом своего присутствия.

Евгений Лукин: Между мировыми войнами? Лучшие друзья!

Сергей Лукьяненко: Конечно. Но это мир на основе баланса сил и интересов, мир, где более сильные не уничтожают более слабых — но и слабые и ущербные не навязывают свою волю большинству. Мир, где придется признать: культура какой-нибудь Мумбо Юмбии, так же как и богатый мумбо-юмбийский язык из пятисот слов, двести из которых обозначают цвет песка, гораздо менее важны человечеству, чем культура и язык США, Франции, Великобритании, Китая, России.

Сергей Переслегин: Да.

Геннадий Прашкевич: Несомненно.

Это и есть наша основная цель.

33. Вопрос: Почему, на Ваш взгляд, столь широко распространились в последнее время по миру террористические методы ведения борьбы?

Эдуард Геворкян: Мне почему-то кажется, что некий «удельный вес террора», если можно так выразиться, не изменился. И раньше были всяческие злодеяния, от цареубийств до отравленных колодцев, просто сейчас у террористов всех мастей появились невольные пособники и потаковники, трубящие на весь мир о делах злодейских. Безответственные СМИ, прикрываясь идиотским слоганом «народ имеет право знать», неплохо зарабатывают на терроре, поднимая свои тиражи. Симбиоз, можно сказать.

Олег Дивов: Дешево, удобно, эффективно, идиотов, готовых на все — полно.

Кирилл Еськов: Потому что на самом деле так называемый «международный терроризм» — это совместный бизнес исламистских отморозков и западных «элит»; бизнес, в котором крутятся охренительные бабки и задействованы более чем серьезные интересы. Конечно, не везде этот «симбиоз» террористов и власти обретает такие гротескные формы, как в нашем отечестве — где федеральные генералы и полевые командиры пилят откат с совместно крышуемой нефтянки, а неуловимый мутант Басаев (вновь отрастивший многократно уже отрубленные Положительными Героями щупальца) исправно появляется из своего виртуального сортира всякий раз, когда Президенту нужно прижать к ногтю независимые СМИ или отменить выборность губернаторов. Но однако ж и многолетняя игра в казаки-разбойники ЦРУ с «Аль-Каедой», под предлогом которой уже раздолбали в мелкие дребезги три страны — это ведь тоже что-то с чем-то. Я не особый поклонник Муровской агитки «Фаренгейт 9/11», но в то, что там сказано насчет совместных нефтяных гешефтов Бушевой семейки с Беней Ладиным — верю вполне.

Андрей Измайлов:

Они наиболее эффективны для homo sapiens, который… см. ответ № 3, а также № 30.

34. Вопрос: Как Вы относитесь к прогнозам американского ЦРУ о том, что через несколько десятилетий мировыми лидерами станут Индия и Китай?

Эдуард Геворкян: Там, в ЦРУ, сидят большие оптимисты, полагающие, что у них есть в запасе десятилетия. А прогнозы таких структур, как ЦРУ, всегда вызывают подозрения — с какой целью вбрасывается такая информация, для кого, какие следующие шаги… В таких случаях немного здоровой паранойи не повредит.

Олег Дивов: Похоже на фальшивку. В отношении Китая уж точно, Китай к середине ХХI века — держава, остановившаяся в развитии, замкнутая на себя.

Кирилл Еськов: Честно говоря, я и сам всегда думал примерно так же. Однако «прогнозы ЦРУ» на этот счет меня крайне настораживают. Дело в том, что эта организация — по факту — во всех своих прогнозах всю жизнь «попадала очень веско, но на полметра в сторону» (именно поэтому, кстати, пассажи вроде того, что «ЦРУ развалило Советский Союз» всегда вызывали у меня неудержимый хохот). Так что если ЦРУ тоже предрекает Китаю мировое лидерство… Гм, это повод задуматься…

Андрей Измайлов: Со здоровым скепсисом — как и ко всяким прогнозам ЦРУ. Как и к любым прогнозам разведслужб любых стран, включая собственную.

Да, а что по поводу этих прогнозов думают сами Индия и Китай? Что-то помалкивают. Или от природной скромности?

Евгений Лукин: Видимо, в перспективе мы для Америки уже не противник, коль скоро пришлось искать иные пугала. А ЦРУ можно понять: надо же против кого-то шпионить. Кусать-то хоцца.

Сергей Лукьяненко: Одними из лидеров — станут. Насчет Индии я не столь уверен, а вот Китай — несомненно.

Геннадий Прашкевич: Китай и сейчас уже лидер.

Да и как не быть лидером государству с миллиардным населением и поразительным научно-техническим потенциалом? Глубоко убежден, что Китай и Россия рано или поздно сольются в некую общность. Возможно, это и есть то самое Будущее, о котором мы тут толкуем.

Борис Стругацкий: Не вижу в этом ничего невозможного. Весьма разумный прогноз.

35. Вопрос: Китай, с исторической точки зрения, этакая птица Феникс — сколько раз падал, столько и поднимался. Может быть, на китайской ментальности можно основать наиболее устойчивое общественное устройство?

Олег Дивов: Мне как-то симпатичнее русская ментальность. Мы не так легко поддаемся стадной организации, в этом наша сила.

Андрей Измайлов: Китай с исторической точки зрения (Китая!) никогда не падал и, соответственно, не поднимался (с мнимых колен, как некоторые). Он просто был. Тысячелетиями. И есть. И, надо полагать, пребудет. Такая уж ментальность. И более чем устойчивое общественное устройство имеет место быть — опять же тысячелетиями. Перенимать — смысла нет. В каждой избушке свои погремушки. И своя ментальность. И… repete: «В Риме живи, как римлянин».

Сергей Лукьяненко: А оно и существует. В Китае. Но на нашу почву его пересадить очень трудно, придется изломать слишком много бамбуковых палок за слишком короткое время. В Китае процесс шел тысячелетиями.

Надо идти своим путем, пользоваться своей традицией. Но работающие механизмы можно и нужно заимствовать. Хоть в США, хоть в Китае.

Геннадий Прашкевич: Я и говорю: Китай — наше будущее. Так же точно, как будущее Китая — Россия.

Вячеслав Рыбаков: Беда в том, что на чужой, не выстраданной и не вошедшей в плоть и кровь культуры ментальности ничего нельзя построить. Все попытки выхватить что-то у другой цивилизации и поставить в красный угол у себя, и чтоб к завтрему был результат, обречены на провал. И вызывают опять-таки лишь новые социальные судороги. Вал лицемерия, притворства, очковтирательства, коррупции… Все продолжают жить, как веками жили, с легкими поверхностными трансформациями (взять хоть снова петровские реформы — они сами по себе, а жизнь всей страны — сама по себе), но вынуждены притворяться, что они уже изменились. Бороды отрублены — стало быть, и ВВП сразу увеличился на 50 процентов!

Все, как теперь говорят, точки роста нужно искать только внутри собственной традиции. Только тогда рост будет органичным и жизнеспособным, долгосрочным. Это, конечно, гораздо труднее, это творческая работа, а не мартышкин труд (то есть слепое копирование, от которого толку не больше, чем от обезьяньего передразнивания; мартышка может надеть очки, но читать все равно не начнет).

Это, конечно, не значит, что я отрицаю ценность изучения чужого опыта. Но тут как среди людей: чужой опыт, конечно, нам иногда помогает, но живем-то мы свою собственную жизнь. Представьте себе, как какому-нибудь влюбленному друг начал бы грузить: «Я год назад на ней не женился, так и ты теперь не женись…» Послушать, конечно, можно, если нервы крепкие, — но так ли уж обязательно следовать этому опыту?

36. Вопрос: Если же человечество свалится в пучину религиозных войн, не кажется ли Вам, что победит ислам? Ведь его носители более пассионарны…

Олег Дивов: Это вы о ком? О тех, кто поклоняется осколку метеорита? О тех, кто ВСЁ ПРОИГРАЛ? О тех, кто профукал интереснейшую культуру и серьезные территориальные завоевания? Забудьте. Серьезной религиозной войны не будет, будет ползучая экспансия. Кстати, на мой взгляд, темпы ее скоро замедлятся.

Андрей Измайлов: Пучина религиозных войн! «Хорошо излагает, собака!» Войн именно религиозных не будет. Для таковых необходимо наличие, как минимум, двух противоборствующих сторон — в одинаковой мере фанатичных. Ислам, говорите… Ну, ислам. Ну, да, отчасти фанатичен. Девиз: «Бей неверных, спасай правоверных!» Причём правоверные — мусульмане, а неверные — все остальные, независимо к какой иной конфессии принадлежащие. Вы читали «Коран»? Не врите. А я читал «Коран»… Гл. 4. ЖЁНЫ:

«94. Верующему не подобает убивать верующего, разве только по ошибке». Какая простодушная прелесть: «разве только по ошибке»! А верующий — суть, правоверный. Остальных (из контекста) убивать подобает.

Про пассионарность — оставьте старику Гумилёву-джуниору. Читать его любопытно, а вот принимать как истину в последней инстанции — глупо. Если же забраться в словарь, то пресловутая пассионарность (от лат. passio — страсть, страстность) — «в широком смысле, уровень биохимической энергии живого вещества, содержащегося в отдельном индивиде или в группе людей, объединенных внутрисистемными связями».

Ислам — религия молодая, потому-то биохимическая энергия так и прёт. Только и всего. Чисто как дети. У них, у детей, то же самое. А ещё дети, все дети, жестоки, обидчивы, мстительны, эгоистичны — пока по мере взросления и воспитания не приглушат до приемлемого в цивилизованном мире уровня вышеперечисленные «детские» качества. Воспитывать можно уговорами, можно «ролевыми играми», можно личным примером. Так сказать, в мягкой манере. Но когда дитё блажит, бьётся в истерике, шипит «Я вас всех убью!», тогда его ставят в угол, оставляют без ужина, а то и ремнём по заднице. И чтоб думать забыл, что может победить взрослых! Ради его же блага…

Андрей Лазарчук: Откуда взялось это «ведь»? Если задуматься, то мы выцедим из множества признаков, отличающих мусульманина, два: ему делают обрезание, и он рано встает по утрам, чтобы помолиться. Давайте введем всеобщую утреннюю зарядку — и, скажем, прищипывание. Тем самым мы уравняем шансы.

Святослав Логинов: Вне зависимости от того, развернутся ли полномасштабные войны, мир, основанный на христианском менталитете, уже обречён. Цивилизация, придерживающаяся моногамии, не может выдержать демографического давления общества, основанного на нормальных принципах. И это уже давно ясно всем, кроме европейцев. Как сказал покойный Ясир Арафат: «Наше главное оружие — матка арабской женщины». Нас не надо убивать, мы вымрем сами, а они размножатся. Уже сейчас в Париже курдов и арабов больше, чем этнических французов, а ведь процесс только начался. Иной вопрос — победит ли ислам? Ведь существуют Индия и Китай, а их менталитет также основан на полигамной семье.

Евгений Лукин:

Сама по себе пассионарность (проще говоря, отмороженность) ничего не решает. Достаточно оставить мусульман в покое — и они тут же передерутся между собой. Боюсь, однако, что господа демократы в покое их не оставят и доведут-таки до объединения. Так что прогноз более чем вероятен. Если меня к тому времени не пришибут, с удовольствием посмотрю, как наши коммунисты-выкресты (бывшие атеисты, нынешние православные) будут спешно мотать на калган чалму и раскатывать коврик для намаза.

Подумать только, а ведь в течение пары веков ислам считался эмоционально выдохшейся религией! Однако вот раздразнили, вооружили… Гальванизировали.

Сергей Лукьяненко: Исламские экстремисты просто пользуются более древними, а потому более подлыми и агрессивными методами — теракты, захват заложников, — не брезгуя и традиционно-европейскими — ложь через СМИ, торговый шантаж (страны исламского мира не создают ничего ценного для западной цивилизации, но сидят на нефтяной трубе).

Ислам (в радикальном течении) допускает и более того — прямо рекомендует ложь по отношению к «неверным», уничтожение представителей иных религий и верований. Да, если христианство окончательно обеззубеет — то ислам придется останавливать китайцам. L Бог им в помощь. Но я надеюсь, что христианский мир образумится и вспомнит времена Крестовых Походов. В таком случае исламу придется измениться и стать терпимее. На самом деле, он к этому способен. Любая религия может трансформироваться как в сторону войны, так и в сторону мира.

Геннадий Прашкевич: Кто это вам сказал?

Отсечь голову человеку, не раздумывая, не страдая, это не пассионарность, а дикость. Привнести в мир еще какой-то процент дикости — не значит выказать себя пассионарным. Пассионарность — это экспансия. Прежде всего экспансия. Переберите страницы истории и сравните, как менялись в течение столетий границы России и тех самых регионов, которые вы называете пассионарными.

Вячеслав Рыбаков: Что же касается ислама, то он ведь только европейцу кажется единым. Он тоже очень разный. Как о христианстве и даже, возьмем мельче, о православии нельзя судить по каким-нибудь хлыстам и трясунам, так и об исламе нельзя судить по ваххабитам и талибам. В христианстве, скажем, теоретически можно найти элементы антисемитизма. Куда уж тут денешься: распяли так распяли, всей площадью кричали Пилату: «Распни его»! Но акцентировать на этих элементах внимание и делать из них политические выводы станет только тот, кто по тем или иным причинам, как правило, весьма далеким от истовой веры, хочет раскрутить политический или даже силовой конфликт. То же — и в исламе.

А считать всех преступников и насильников более пассионарными, чем непреступники и ненасильники, просто потому, что от них шума и крови больше — это очень распространенная ошибка, стоившая человечеству немало слез. Эпилептик во время припадка выглядит куда более решительным и активным, чем, скажем, человек, пишущий стихи или размышляющий о всемирном тяготении. Мелкая тоталитарная секта большевиков громче всех обещала очистительную бурю и потому казалась наиболее пассионарной — и таки свихнула мозги значительной части населения, и та пошла за большевиками. О последствиях долго говорить не нужно.

Может, кстати, показаться, что я в данном пассаже себе противоречу — не одобряю большевиков и октябрьский переворот, но в то же время кручинюсь о распаде СССР. Но это только кажется. Если система уже возникла, сложилась и утихомирилась, то в значительной степени уже все равно, как именно она родилась. Все равно — кровь уже пролита, обратно ее в жилы жертвам социальной судороги не впрыснешь. Но когда кровь уже давно перестала литься, всякая попытка отменить сложившееся положение и начать с нуля — есть не более чем новая социальная судорога, провоцируемая новой сектой и чреватая новой кровью. К тому же десятки лет исторических усилий выбрасываются псу под хвост, и люди сами себя сбрасывают на полвека, а то и на век назад. Китайская модель социализма тоже возникла на огромной крови — но там, все вовремя для себя уяснив, не стали пытаться начать с нуля, а просто направили уже существующую жизнь в надлежащем направлении. Мы дали свободу ругать, воровать и ломать — китайцы дали свободу производить и обустраиваться. Если сравнивать наши достижения с китайскими, преимущества второй методики становятся очевидными.