«MANFRED»

«MANFRED»

A dramatic poem by Lord Byron. 1817[22]

Удивительное, живо меня тронувшее явление — трагедия Байрона «Манфред». Этот своеобразный талантливый поэт воспринял моего «Фауста» и, в состоянии ипохондрии, извлек из него особенную пищу. Он использовал мотивы моей трагедии, отвечающие его целям, своеобычно преобразив каждый из них; и именно поэтому я не могу достаточно надивиться его таланту. Переработка эта отличается такой цельностью, что можно было бы прочесть ряд в высшей степени интересных лекций о связи ее с прообразом, о ее сходстве с ним и отличительных особенностях, но при этом я не стану отрицать, что мы в конце концов начинаем тяготиться мрачным пылом бесконечно глубокого разочарования. Однако наша досада всюду сочетается с восхищением и уважением.

Итак, мы находим в этой трагедии подлинную квинтэссенцию страстей и мыслей этого удивительнейшего, рожденного себе на муку таланта. Жизнь и творчество лорда Байрона почти не допускают справедливой и беспристрастной оценки. Он достаточно часто говорил о том, что его терзает; не раз изображал свои муки, и все же вряд ли кто-нибудь отнесется сочувственно к его бесконечной скорби, с которой он, постоянно в ней копаясь, так долго носится.

В сущности — это две женщины, призраки которых его постоянно преследуют. Они играют большую роль и в данном сочинении: одна — под именем Астарты, другая же, бесплотная, пребывающая вне времени, — только голос.

Об ужасном приключении, которое он пережил с первой, рассказывают следующее: будучи смелым, в высшей степени привлекательным молодым человеком, Байрон пользовался благосклонным вниманием одной флорентинской дамы; это стало известным супругу и побудило его убить свою жену. Но в ту же ночь нашли на улице труп убийцы. Хотя подозрения тогда не пали решительно ни на кого, лорд Байрон все же оставил Флоренцию и вот влачит за собою всю свою жизнь эти страшные призраки.

Это сказочное происшествие приобретает полную правдоподобность благодаря бесчисленным намекам, которые мы находим в его стихотворениях. Так, например, с величайшей жестокостью раскрывая свои душевные муки, он применяет к себе историю одного спартанского царя, которая сводится примерно к следующему: лакедемонский полководец Павзаний был увенчан славой за одержанную им крупную победу при Платее, но уже вскоре лишился любви греков из-за надменного упрямства, грубости и жестокости своего поведения, а затем утратил и доверие своих соотечественников за тайные сношения с врагом. Но этого мало, он взваливает на себя еще и тяжкую, кровавую вину, которая его преследует вплоть до позорной смерти. Командуя в Черном море союзным греческим флотом, он воспламеняется бешеной страстью к прекрасной византийской девушке. После долгой борьбы ему наконец удается насильственно отнять ее у родителей; она должна прийти к нему ночью. Девушка стыдливо просит слуг погасить свет; они повинуются, и она, ощупью пробираясь в темноте, опрокидывает светильник. Павзаний просыпается. Коварный и подозрительный, он думает, что к нему забрался убийца, хватается за меч и убивает возлюбленную.

Ужасное воспоминание об этой сцене не покидает его никогда, призрак убитой преследует его повсюду, и тщетно он обращается за помощью к богам и жрецам — заклинателям духов.

Каким истерзанным сердцем должен обладать поэт, который отыскивает такое сказание в глуби веков, усваивает его и им отягчает свой собственный трагический образ. Воспроизведенный ниже монолог, проникнутый разочарованием и негодованием, становится понятным лишь после сделанных нами разъяснений; мы рекомендуем его для замечательных упражнений всем любителям декламационного искусства. Это монолог Гамлета, значительно усиленный. Надо обладать немалым искусством, чтобы подчеркнуть все заключающееся в нем и в то же время сохранить ясность и последовательность связного целого. Впрочем, нетрудно будет заметить и то, что для выражения этой внутренней силы поэта требуется известная пылкость, даже эксцентричность исполнения.

М а н ф р е д

(один)

Игрушка Времени и Страха мы:

Приходят дни, уходят; мы живем,

Кляня здесь жизнь и умереть боясь.

Среди всех дней, когда влачим ярмо.—

Под игом роковым больное сердце

То в скорби падает, то бьется в муке.

Иль в радости, где агония — цель, —

Среди всех дней, и прошлых и грядущих

(Нет в жизни настоящих), мало есть —

И меньше меры малой — дней, когда

Душа не жаждет смерти… и дрожит

Пред ней, как пред водой студеной,  — пусть

Та дрожь — на миг. Мне по моей науке

Осталось вызвать мертвых, их спросить.

В чем то, чем мы боимся быть,  — ответ

Суровейший: Могила,  — так ничтожен.

А если не ответят… Но ответ

Волшебнице Ендора дал Пророк

Умерший: и Спартанскому царю

В ответ дух бдящий Византийской девы

Судьбу предрек… он ту убил, не зная,

Кого любил, и умер непрощенный,

Хотя взывал он к Фриксию-Зевесу,

И даже Психагогов аркадийских

В Фигалии заставил умолять

Тень грозную, чтобы смягчила гнев

Иль месть определила… Был ответ

Невнятен, но пророчество сбылось.

О, не живи я, та, кого люблю,

Теперь жила бы; не люби я, та,

Кого люблю, была б теперь прекрасна,

Была бы счастлива… дарила счастье…

Что с нею… за мои грехи страдает…

Иль то, о чем не смею мыслить… иль —

Ничто. — Час близок, явится на зов…

Но здесь, сейчас страшусь дерзанья…

Я не боялся духов созерцать,

Ни злых, ни добрых… а теперь дрожу,

И странный холод — в сердце. Но свершу

И то, что ужасает,  — поборов

Страх человечий. — Скоро ночь наступит.

1820