4

4

Настало время поговорить о чрезвычайно недоброжелательном отношении Шелдена к герою своей книги. (На обложке ее английского издания воспроизведен портрет Грина, смахивающего на кого-то из его собственных персонажей — скажем, на ведущего дознание следователя-садиста.) Вместе с тем из четырех рецензируемых биографий Грина книгу Шелдена следует признать лучшей: она отличается энергичным и ясным стилем, четкой структурой и увлекательностью повествования, а кроме того, изобилует интересными выводами и открытиями, равно как и сомнительными предположениями. Тогда как труд Нормана Шерри станет по завершении своеобразной биографией-протоколом, что и само по себе есть замечательное и героическое свершение. Однако порою под пером Шерри жизнь Грэма Грина (это особенно заметно во втором томе) начинает терять и ритм, и очертания из-за избытка информации, к тому же подаваемой по тематическому, а не хронологическому принципу. Шелден же, которому не было разрешено приводить цитаты из писем и других личных бумаг, вынужден прибегать к их пересказу, что позволяет ему уложить жизнь Грина в одну книгу, и это более удобно для читателя.

Из всей этой команды (а может, лучше сказать своры?) биографов Шелдена можно считать лучшим литературным критиком, легко распознающим в книгах Грина аллюзии и заимствования из Дж. Конрада, Э. Паунда и Т. С. Элиота. Из всех известных мне исследователей лишь он один догадался, каким образом банда Пинки убивает Хейла в самом начале романа «Брайтонский леденец» (бандиты заставляют героя подавиться конфетой, которая потом тает, не оставляя следа). Он проводит удивительные параллели между домом сэра Уильяма Грина — дяди будущего писателя — в Кембриджшире, куда Грэм в детстве иногда приезжал на летние каникулы (странно, что в первом томе книги Шерри этот факт не упоминается), и довольно загадочным рассказом Грина о его взрослой жизни «Под сенью сада».

И тем не менее книга Шелдена пропитана злобной ненавистью автора к своему герою, что заставляет задуматься о том, каковы истоки этого чувства в его собственной жизни. В предисловии к американскому изданию Шелден заявляет, что поначалу взялся за труд, будучи искренним почитателем английского писателя, однако в результате проведенных изысканий изменил свое мнение о нем (что сразу вызывает в памяти слова О. Уайльда: «У всякого выдающегося человека теперь есть ученики, однако биографии всегда пишут иуды» {{ Оскар Уайльд. Критик как художник. Перев. с англ А. Зверева. В кн.: Избранные произведения в 2 т. М., Республика, 1993.}}).

Шелден обвиняет Грина в том, что движущими мотивами его творчества являются ненависть, злоба и другие скверные качества, которых не замечают или не признают обожающие его читатели. «Они не видят — или не желают видеть, — что он антисемит, враг католицизма и женоненавистник и что он часто позволяет себе издевательские шуточки в их адрес». При этом Шелден подчеркивает, что этим он отнюдь не стремится умалить литературный талант Грэма Грина: «Человеческие слабости не могут заслонить его достоинств как художника»; «Писательский дар Грина изрядно подпорчен злобой, <...> но это еще не причина отвергать его романы как произведения искусства». Но тогда непонятно, как можно продолжать восхищаться романами Грэма Грина, коль скоро в них он просто освобождается от гнусных качеств, которые биограф обнаруживает в его характере. Вот, например, как Шелден отзывается о романе «Брайтонский леденец»:

Неприятность заключается в том, что автор рассматривает читателя как жертву собственной глупости <...> Мы хотим, чтобы нас любили, и мы тоже хотим любить. Мы хотим верить Грину, мы хотим посочувствовать Пинки, мы хотим думать, что наш мир вовсе не так плох. И в то время как с улыбкой на лице мы заняты поисками добродетели, и мудрости, и высшей цели, Пинки вместе с Грином проклинают нас за то, что мы евреи, или католики, или калеки, или слишком толстые, или родились женщинами.

Безусловно, роман «Брайтонский леденец» подвергает сомнению общепринятые понятия о добре и зле и о том, кто прав, а кто виноват, но, к счастью, соотношение между «абстрактным автором» романа и его главным героем гораздо более тонкое и сложное, чем просто знак равенства, который ставит между ними Шелден. При этом, чтобы мы по-прежнему могли восхищаться романами Грэма Грина, биограф советует нам либо иначе истолковывать их, либо научиться получать мазохистское (и очищающее душу) удовольствие, лицезрея представленную писателем инфернальную картину мира.

Самого Шелдена, судя по всему, вполне удовлетворяет вторая из предлагаемых возможностей — очевидно, по той причине, что он претендует на некое извращенное сродство между собою и своим героем. Что особенно явно проступает в английском издании его книги. Например, изложив обстоятельства судебного дела, последовавшего за рецензией Грина на фильм с участием Шерли Темпл (октябрь 1937 года) {{ Фильм «Бедная маленькая богачка» (1936).}} — рецензией, квалифицированной судом как «необоснованная непристойность» (Грин в ней дал понять, что девятилетнюю кинозвезду не без успеха используют в качестве возбуждающего средства для пресытившейся сексом публики), Шелден легкомысленно признается, что и сам, бывало, «позволял себе рискованные домыслы и «необоснованные непристойности». Он замечает, что Грин всегда с большой готовностью и без зазрения совести использовал своих друзей и близких в качестве литературного материала, и добавляет: «...поэтому неудивительно, что ему так часто хотелось обратиться к биографическому жанру, ведь искусство жизнеописания предполагает наличие у автора непреодолимой тяги к вуайеризму». Воспользовавшись далее метафорой Грина о его собственном писательском темпераменте, он пишет: «Именно эта самая «льдинка в сердце» позволяет романисту или биографу беззастенчиво заимствовать чужие жизни для своих писательских нужд». И когда Шелден с насмешкой размышляет о том, какого рода биографию Грина написал бы его собственный персонаж журналист Паркинсон, гнусная личность из романа «Ценой потери» («он уж точно вывернет всю грязь наружу и похоронит под ней даже лучшие его вещи» {{ Перев. с англ. Н. Волжиной.}}), — он явно предвидит критические выпады в адрес своего собственного труда, но отнюдь не пытается застраховать себя от них.

Несомненно, во многих предъявляемых им Грину обвинениях есть доля правды, однако все они либо раздуты, либо тенденциозно сформулированы, либо содержат откровенные домыслы. Нельзя отрицать, например, что ранние романы Грина выдают некоторую предубежденность автора по отношению к евреям, совершенно не приемлемую в наши дни, — но тем же грешили и многие другие писатели его поколения. Едва ли допустимо судить за это писателя с позиций сегодняшнего дня, после того как человечество пережило холокост Второй мировой войны. К тому же еврейские персонажи Грина отнюдь не антисемитские карикатуры. Например, Майетт в «Стамбульском экспрессе» обрисован с достаточной тонкостью, сочувствием и пониманием. И хотя его поведение морально небезупречно, в нем много больше человечности, чем в других героях романа. Обвинение Грина в женоненавистничестве — еще одна запоздалая дань политкорректности, которая тоже не помогает понять предвзятость Грина в трактовке женских образов. Что же касается того, что Шелден несколько странно определяет как «антикатолицизм» Грина, то за этим стоит не что иное, как отказ писателя пропагандировать святую церковь в литературе — именно поэтому его «религиозные» романы интересны сами по себе и имеют общечеловеческую значимость.

Английское издание книги Шелдена содержит обширный именной и предметный указатель, и туда (статья «Грин, секс») помещен длинный список смачных тем: «анальный секс, флагелляция, инцест, интерес к мужскому полу, возможная гомосексуальность, мазохизм, педофилия, проститутки и бордели». Аргументы в пользу педофилии, наиболее одиозного из всех приписываемых Грину сексуальных извращений, основываются исключительно на слухах и совершенно произвольных умозаключениях. Например, Грин с излишней и, по мнению Шелдена, вызывающей подозрение эмоциональностью отреагировал на появление крайне недоброжелательной биографии его соседа по Капри Нормана Дугласа {{ Норман Дуглас (1868—1952) — английский писатель.}} (несомненно педераста), написанной Ричардом Олдингтоном. Однако Грин всегда с яростной готовностью вступался за тех, кого хорошо знал и кому симпатизировал. Далее, некто Скоппа, доставлявший телеграммы на виллу Грина в Анакапри, с удивлением обнаружил, что в доме проживают итальянские мальчики, а потом узнал от кого-то в городе, что их там держат в сексуальных целях. Но этот эпизод относится к началу пребывания Грина в Анакапри, то есть ко времени, когда к нему еще приезжала Кэтрин, порой привозившая с собой сыновей. Не этих ли мальчиков видел любопытный Скоппа? И в любом случае, неужели можно поверить в то, что Грин в самый разгар своего пылкого романа с женщиной мог заинтересоваться любовью подобного рода?

«Тема однополой любви пронизывает все произведения Грэма Грина — от первого до последнего, — заявляет Шелден. — Его герои-мужчины неизменно ищут каких-то непонятных отношений с себе подобными». Однако между двумя этими предложениями нет логической связи. Шелден смешивает гомосексуальное влечение (а мы не имеем никаких свидетельств того, что Грин испытывал либо практиковал нечто подобное) с тесными дружескими отношениями, связывающими мальчиков, а затем и взрослых мужчин, что было неизбежным следствием раздельного обучения, типичного для английских частных закрытых школ и университетских колледжей в молодые годы Грэма Грина. Преследуя свои «порочащие» цели, Шелден не может не разделить идиотическую реакцию Д. Селзника {{ Дэвид Оливер Селзник (1902—1965) — американский кинопродюсер, выпустивший такие фильмы, как «Кинг-Конг», «Унесенные ветром», «Дэвид Копперфилд» и др.}} на сценарий фильма «Третий», предложенный ему Грином и режиссером Кэролом Ридом. Об этом эпизоде Грин с иронией вспоминает в «Путях спасения»:

— Так дело не пойдет, ребята, — сказал он, — так дело не пойдет. Зачем у вас там гомосеки?

— Гомосеки?

— Вы думаете, раз их в ваших английских школах полным-полно...

— Я не понимаю...

— Этот малый приезжает в Вену и ищет друга. Так? Узнает, что он умер. Так? Почему же он не возвращается домой?

Месяца работы над сценарием как не бывало. Я молчал, подавленный его сокрушительной логикой. Селзник покачал седой головой.

— Ребята, он гомосек.

Я принялся слабо возражать:

— Но этот персонаж... у него есть повод для мести. Его избил военный полицейский. И через сутки, — я выложил последнюю карту, — он влюбляется в девушку Гарри Лайма.

Селзник печально покачал головой.

— Тогда почему он не уехал до того, как это случилось? {{ Перев. с англ. А. Бураковской.}}

К счастью, Селзник либо изменил свое мнение о сценарии, либо позабыл о своих претензиях, а снимавшая фильм группа молча их проигнорировала. Остальное —уже история кинематографа.