II

II

Действительно, присмотревшись ближе, легко заметить, что у г-жи Кохановской рассказ имеет в виду не одну драму и лица, в ней участвующие, но столько же, если не более, и быт, который породил их. Хотя место действия всех ее повестей преимущественно должно искать в Малороссии, но она возводит коренные начала ее жизни в такие общие определения, что они становятся годны и для всего русского племени. В чем же заключается особенность и сущность ее отношений к народно-провинциальному быту нашему? Прежде всего – кажется нам – в желании освободить этот быт от недоумения и постоянного страха за себя, которые нагнаны были на него презрительным обращением литературы, неумолкаемыми окриками, выговорами и насмешками, сыпавшимися на него с незапамятных времен. Конечно, и прежде г-жи Кохановской были люди, которые обращались с ним гуманно и снисходительно в своих описаниях, но без оговорок дело почти никогда не обходилось; г-жа Кохановская первая подошла к провинциальному быту, тождественному с народным в ее глазах, со страстной любовью, с явным намерением почерпнуть в нем не только вдохновение, но и житейскую мудрость. В задаче ее нет ничего пошлого, филантропического: совсем не из жалости старается она помочь народно-провинциальному быту сбросить с себя состояние запутанности, в которое он был повержен необычайной строгостию «образованных» классов, а из удивления к основам его духовной жизни. Всеми своими созданиями, всем смыслом своих рассказов она усиливается извлечь множество душ из-под грозного суда «столичной образованности», перед которым они привыкли неметь в ужасе, снять с них опасение за неисполненные уроки современной науки и детский трепет ввиду трудных и многосложных ее задач. Она объясняет им, что они сами сохранили от прошлых времен и истории элементы просвещения, нравственности и мощи, которые могут быть противопоставлены всему тираническому законодательству чуждой им цивилизации. Отсюда собственное одушевление автора и что-то вроде реформаторской мысли, которая отражается на всех его лицах и даже на драмах. Они не только лица или драмы, а учение; они подают голос протеста и намекают на особенное содержание, когда, по-видимому, занимаются только своим делом. Нет никакой надобности разузнавать, что, собственно, возмещается этим голосом, и еще менее надобности разрушать целое поэтическое создание для того, чтоб определить с точностью, имеет ли оно поползновение разрешить всю задачу русского существования или нет и насколько достоверно предположение, что оно желало бы противопоставить философским и научным определениям всех жизненных явлений – религиозные и наглядные; разнообразному искусству и сложным эстетическим потребностям развитых обществ – народную поэзию; исканию лучших гражданских и политических форм – покойную ссылку на избранные предания своей истории. Может быть, с некоторыми усилиями и отыщется нечто подобное в намеках той или другой повести г-жи Кохановской, но что за дело? Важность совсем не в этом, а в том, что целый, многочисленный класс народа начал говорить и чувствовать себя – устами и сердцем своего поэта. Общество заслышало еще один свободный и благородный голос – вот что важно. Через посредство г-жи Кохановской провинциальному быту возвращена вера в самого себя и право открыто исповедовать ее. После долгой репутации отсталости и безумия, весь этот мир осмыслен повестью г-жи Кохановской: его радости, печали, привычки и воззрения – все осветилось лучом поэзии и приобрело знаменательное выражение. Можно сказать, что он проснулся в нашей литературе прямо к торжеству, к какому-то светлому и праздничному дню своего восстановления: не только духовная сторона его существования получила высокую оценку, но и во всей его житейской обстановке отыскана мысль, которой прежде нигде у него не находили. Церкви и домики его городов, скромные рамки его домашней жизни, уголки его садиков, дворов и огородов, не говоря уже о природе, все выросло и выступило вперед, требуя себе почетного места в картине русской жизни. Г-жа Кохановская, впрочем, не ограничилась настоящим, современным бытом народно-провинциального населения: ей не страшна и отдельная история каждого класса; она свободно и смело обращает глаза к прошедшему всех сословий, даже к такому, как помещичий, которое обременено тяжестью упреков, гнева и негодования моралистов. Она и там видит высокие самостоятельные характеры, заслуживающие удивления, она и там видит силу народных начал, пробивающихся сквозь дикие формы существования и, очевидно, думает, что «столичная образованность», желая изменит эти формы, подорвала самые начала. Таким образом и прошедшее возвращено народно-провинциальному быту: он может гордиться и своим прошедшим. Также точно, как собою и всем, что к нему принадлежит.

Можно спросить, конечно, не мираж ли все это, нет ли тут поэтического обмана, который тем сильнее, чем далее уходит от действительности, так как успехи описываемых классов в сфере реального, практического мира, на поприще гражданственности и общежития, все налицо и далеко не соответствуют обещаниям, какие дают руководящие их начала, разрешаясь по большей части весьма бедным итогом. Мы обязаны сказать, что миражи подобного рода есть тоже великая сила и необходимое орудие при воспитании народа: она перестают быть чем-то отвлеченным, несуществующим, призрачным. Когда мы видим, что с помощью их немцы, французы, англичане возвышают народное сознание до такой степени, что каждый человек в государстве начинает понимать свою национальность как первенствующую, избранную национальность земного шара, то, ближе рассматривая дело, легко увидать, что тут нет никакого обмана ни с какой стороны. Мираж становится истиной или, по крайней мере, орудием истины, как только способствует укреплению и развитию настоящих, коренных начал народного существования. В этом смысле легко оправдаться и г-же Кохановской от всех упреков в излишнем благорасположении к своему предмету. Мы смотрим на произведения г-жи Кохановской как на задачу поднять средствами поэзии и художнического рассказа народный дух страны и, само собой разумеется, разделяем мнение, что при этом всякого рода истины могут быть отстранены от участия в определении явления, кроме тех, которые прямо ведут к предположенной цели.

Точно такого же рода задачи породили в Европе известные произведения Ауэрбаха, Фрейтага, мисс Элиот и др., в которых авторы эти изображают тихую, трогательную, благородную жизнь скромных сословий своих родин с целью ободрить первые и внушить им доверие к нравственным своим силам. Задачи эти возникли не из счастливой находки или догадки отдельного лица: в них была настоятельная общественная потребность с тех пор, как узнали, что для полного развития государства необходимо ввести в его историю все те сословия, которые доселе играли в ней страдательную роль, задерживая или даже искривляя правильный ход ее. Из всех способов переменить эту страдательную роль на действующую и влиятельную забыт был один и надежнейший: внушить остальным сословиям убеждение, что они имеют сказать от себя весьма важное, нужное слово, что у них есть капитал в уме, взглядах и понятиях, который можно предъявить с гордостью и для которого можно требовать внимания и уважения. Ведь один только быт, высоко оценивающий себя, всегда и приобретает влияние на историю страны, и только такой, который настоятельно требует себе места в истории – его и получает. Для школы, к которой принадлежит г-жа Кохановская, истина эта, надо правду сказать, открылась ранее других. Конечно, старый метод подвигать к «прогрессу» замедлившие сословия пристыжением и понуждением их, был отвергнут школой с первого появления своего; но она, кажется, не очень высокого мнения и о лекарстве против неподвижности темных классов общества, заключающемся во всеобщей грамотности, разведении школ, расположении учителей, обязательном учении и т. д. Все усилия свои школа обратила в другую сторону, на то именно, чтоб узнать, нет ли в нижних слоях общества, паче чаяния, таких высоких задатков нравственного развития, которые бы позволили им открыто уважать себя, нет ли там еще не подозреваемых духовных сил и орудий, важность которых стоит только объяснить заслоненному населению, чтоб сразу выдвинуть его вперед и поставить в уровень с привилегированными агентами современной нашей истории. Учение это открыло путь множеству самых благоприятных для народа изысканий и еще большему количеству самых блестящих надежд и великолепных обещаний. Не все в этом труде, продолжающемся и доныне, подтвердилось на опыте, практической поверкой, но он действительно указал на существование в отечестве нашем важного исторического материала, которым пренебрегать более нет возможности. Участь своей школы должна разделить г-жа Кохановская. Все, что есть в ее произведениях неосновательно реформаторского, все, что относится у нее к поэтическому увлечению принципом, а не к самому делу, будет устранено даже первыми зачатками оригинальной политической деятельности тех самых классов, о которых идет речь, когда они приступят к этой деятельности; но имя г-жи Кохановской, как жаркого адвоката народно-провинциального быта, извлекшего художнически из молчаливой среды его столько трогательных и поучительных рассказов, всегда останется одним из весьма почетных и вместе горячо любимых имен. Нам кажется, что восторженные описания г-жи Кохановской как самого этого быта, так и мощного человека, им порождаемого, должны открыть для того и другого новую эру жизни и новый вид художнического воспроизведения в литературе. Повесть нашего автора – это только простое свидетельство об их появлении на сцену, то, что французы называют «acte de presence» – удостоверение в своем прибытии к месту. Если народно-провинциальный быт и мощный человек его не ограничатся одним этим актом, то надо ожидать, что благородное правило нашего автора – провиниться скорее изобилием красок и поэтическим умножением качеств предмета, чем какого-либо рода недоговором и умолчанием, – окажется совершенно не нужным.

Только тогда весь нынешний мир повестей г-жи Кохановской удостоверит общество в действительном своем существовании, в способности к развитию и в нравственной силе своей природы, когда дорастет до того, что сделается доступен для строгого, серьезного, хотя и симпатического романа, который мог бы показать, не задумываясь, все стороны своего предмета, передать его целиком с его слабостями и с его добродетелями, и вместе с тем обнаружить борьбу этого мира как внутри себя, так и с другими гнетущими его сферами жизни, из одной задачи – ослабить и уничтожить первые и дать возможный простор вторым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.