III

III

Однажды в беседе с Олимпиадой Илья Лунев произнес следующие знаменательные слова:

«Я говорю вот что: поставь ты мне в жизни такое, чтобы всегда незыблемо стояло: найди такое, чтобы ни один самоумнейший человек, со всей его хитростью, ни обвинить, ни оправдать не мог… Чтобы твердо стояло… Найди такое! Не найдешь… Нет такого предмета в жизни… Все пестрое… И душа человеческая есть пестрая… да!»[43].

Так говорил человек, отравленный «ядом едких дум», отданный во власть «темных, смутных, «непонятных» чувств», утомленный лихорадочной игрой быстро меняющихся настроений. Этот человек с «пестрой душой» выражал самое заветное, самое естественное из своих стремлений – стремление найти «незыблемую точку», избавиться от «пестроты» душевной.

Подобно тому, как некогда измученный душевно Фридрих Ницше свою моральную систему создал, по собственному признанию, из своего стремления к здоровью, подобно тому стремление избавиться от «пестроты душевной» продиктовало героям Горького их своеобразное «ницшеанское» учение о морали, учение о цельной во всех отношениях личности. Проповедь индивидуалистической нравственности, и в том и в другом случае, возникла на психологической почве. Это – проповедь «освобождения духа».

Но каким образом можно достичь освобождения духа? Ответ ясен: нужно освободиться, прежде всего, от патологических элементов психической жизни – нужно освободиться и от разъедающих душу «неясных дум», и от «темных», «смутных» чувств, и от тирании колеблющихся настроений.

«Кто думает – тому скучно жить», – заявляет босяк Сережа (в рассказе «Мальва»[44]) и предлагает радикальное средство против «яда дум»: «надо всегда что-нибудь делать, чтобы вокруг тебя люди вертелись… и чувствовали, что ты живешь… Жизнь надо мешать чаще, чтобы она не закисла… Болтайся в ней туда и сюда, пока сил хватит, – ну и будет вокруг тебя весело…»[45]. «Не своротить камня с пути думой, – говорит благородный Данко своим товарищам. – Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу, на тоску?»[46].

Герои г. Горького выставляют своим идеалом энергичную деятельность, активное «строительство жизни». Гимн этому строительству жизни звучит во всех произведениях г. Горького. Его идеальнейшие герои – истинные строители жизни, вроде Данко. Наоборот, он не щадит красок, обрисовывая людей рефлекса и людей, занимающихся «самокритикой». Он заставляет их переживать всевозможные муки, заставляет их всегда оказываться полнейшими банкротами «на жизненном пиру». Банкротами оказываются и приват-доцент Полканов[47], мечтавший устроить свою жизнь на твердых началах самоанализа и самокритики, и земский статистик Марк Кравцов[48], и сельский учитель Кирилл Ярославцев[49], углубленные в «теоретические» размышления, и прогрессист-интеллигент Ежов[50], и все вообще интеллигенты, которые выведены в рассказах г. Горького и типичным представителем которых является некто Иван Иванович (в рассказе «Еще о Чёрте»[51]). Это – люди «нищие духом».

Тот же, кто хочет обрести «богатство духа» должен, освободивши свою душу от «тумана суждений», предпочтя «едким думам» жизненную практику, удовлетворить и другому не менее великому требованию: он должен примирить в себе все борющиеся чувства, настроения и желания.

И герои г. Горького примиряют борющиеся в них чувства, настроения и желания точно таким же образом, как примирял их некогда ницшеанский Заратустра: они узаконивают каждое из борющихся чувств и настроений, не справляясь с велениями общепринятой морали. Став выше самокритики, они стремятся стать «выше добра и зла».

«По-моему – хочется вам стеснить – стесните, хочется быть несправедливым – будьте!»[52] – так формулирует Варенька Олесова свое credo. «Отдаваться» без мук раскаяния, без пытки сожаления» каждому родившемуся в душе желанию, чувству или настроению – высший идеал героев г. Горького, идеал, внушенный страданиями их «больного» сердца.

Этот идеал для героев г. Горького вполне осуществился: до него неоднократно героям г. Горького удается «подняться».

Мальва поссорила крестьянина Василия с его сыном Яковом. Василий из-за ссоры с сыном принужден отказаться от работы и уйти с промыслов. Мальва приходит с ним прощаться и чистосердечно признается в том, что она – виновница этой ссоры: «Я ведь это я нарочно поссорила тебя с Яшкой-то… Можно бы и так жить вам здесь не ссорясь, – говорила она спокойно и ровно; ни тени раскаяния не звучало в ее словах»[53]. Ей просто захотелось поссорить, и она поссорила.

Васька Красный, специальность которого заключается в том, чтобы истязать непокорных обитательниц дома терпимости, находится «в связи» с одной из своих жертв. Но нежные чувства уживаются в нем удивительным образом с жестокосердием. И он не колеблется подвергнуть предмет своей любви самому варварскому истязанию. Но свою жертву он истязает без всякого озлобления.

Великан Артем живет исключительно на средства своих любовниц – торговок пельменями, лавочниц и других женщин, населяющих городское предместье. Но это не мешает ему порой во время своих знаменитых «выходов» жестоко «шутить» со своими поклонницами, опрокидывать их лотки с товаром на землю, причинять им материальные убытки. Мало того, когда его поклонницам приходится дорого платиться за свою привязанность к нему, когда «женщины ругались из-за него, дрались, на замужних сплетничали мужьям, мужья и возлюбленные жестоко били их»[54], Артем оставался к этому совершенно равнодушным и грелся на солнце, «потягиваясь, как кот».

Илья Лунев – мягкая, чуткая к малейшей несправедливости, одаренная богатством альтруистических чувств натура. Но, убивши в порыве оскорбленного самолюбия купца Полуэктова, он не знает раскаяния в совершенном поступке. Воскрешая в своей памяти образ своей жертвы, он не чувствует ни укоров совести, ни страха. В его душе только шевелится чувство обиды на то, что из-за старого менялы и приемщика краденного он изломал всю свою жизнь.

Силан Петров («На плотах»[55]) совершил «грех» снохачества. Он отдается чувству страсти смело, без колебаний. Сознавая свой «грех, считая любовь к жене сына «ошибкой» своей жизни, будучи уверен, что совесть «сгрызет ему лет пяток-десяток», что «умрет он из-за своей ошибки» раньше смерти, Силан, тем не менее, нисколько не страдает от душевной раздвоенности: он чужд страха перед ожидающими его муками совести и чувствует себя человеком здоровым и сильным, он доволен собой, он ясно сознает свою жизнеспособность, душа его исполнена чем-то радостным…

Вот в подобного рода героизм, в умении восторжествовать над самим собой, внести гармонию в смятенный душевный мир и заключается секрет создания цельной, сильной личности, о которой проповедует г. Горький.

В жертву этой цельной, сильной личности, в жертву «ницшеанским» идеалам г. Горькому приходится приносить немало «культурных приобретений», немало истин, добытых развитием цивилизации; ему приходится идеализировать, например, таких людей, как грузинский князь Шакро[56], цельное мировоззрение которого построено на целом ряде суеверий и атавистических стремлений. Но разрушать цельность подобного мировоззрения – значит для г. Горького увеличивать итог «страданий излишних и бесплодных для жизни».

Герои г. Горького разрешают противоположную задачу – сокращать итог страданий. Эта задача поставлена для них на первую очередь. И особенности разрешения этой задачи, повторяем, обусловлены особенностями их душевной жизни – требованиями их «уязвленного», «страдающего» сердца.

Курьер. 1901. № 222, 236

Данный текст является ознакомительным фрагментом.