Русская боярыня XVII столетия. Драматическое представление в одном действии, с свадебными песнями и пляской, соч. П. Г. Ободовского

Русская боярыня XVII столетия. Драматическое представление в одном действии, с свадебными песнями и пляской, соч. П. Г. Ободовского

Трагедия, водевиль и балет, вместе взятые, составляют «драматическое представление», по мнению знаменитых драматургов Александрийского театра – гг. Полевого и Ободовского. У них, как у истинных гениев, своя логика и своя эстетика! Собственно «драматизм», по этой оригинальной логике и глубокомысленной эстетике, должен заключаться в внезапных встречах отцов с детьми, мужей с женами, любовников с любовницами. Окончание всегда должно быть счастливое – торжество добродетели, наказание порока: это уж для нравственности. Сочинив такой замысловатый рецепт из таких простых и дешевых снадобий, сии достойные драматурги много уже составили по нем прекраснейших «драматических представлений», которые достойно удивили и восхитили публику Александрийского театра. Не станет ничьей памяти сосчитать, в который уже раз г. Ободовский удостоился лаврового венка Софокла, когда восхищенная и до глубины тронутая публика Александрийского театра так единодушно хлопала, слушая восхитительное пение г-жи Гусевой и смотря на очаровательную пляску г-жи Каратыгиной. Содержание «Боярыни XVII столетия» состоит в том, что в деревню и дом жены псковского воеводы Морозова пожаловал невзначай отряд шведов, которые напились пьяны, заставили Морозову (назвавшуюся женою дворецкого) плясать, и предводитель их клялся, если найдет семейство Морозовых, отомстить ему за смерть своего отца; а Морозова призрела у себя взятого вместе с мертвыми с поля битвы старика шведа; и вот, как предводитель отряда наконец узнал, что он в доме у Морозовой и что она его одурачила, то и начал «клятися и ратитися», махать руками и кричать, да и схватился было за меч; тогда Морозова бросается с своим малолетным сыном в комнату, где стоял бочонок с порохом, и, в великолепном монологе, не жалея груди, грозит поднести свечу к бочонку; но как в таком случае погибла бы добродетель и восторжествовал бы порок, а сверх того, и взрыв большой избы, набитой народом, неудобоисполнителен на сцене, то по всем сим причинам вдруг выздоравливает старик швед и с криком: «Сын!» бросается к начальнику шведского отряда, а тот кричит: «Родитель мой!» и бросается к старику, а раек хлопает… Очевидно, что содержание нового «драматического представления» г. Ободовского есть не что иное, как переложение русской истории на римские нравы, по незнанию русских нравов… Сочинители известного разряда не понимают, что каждый народ доблестен по-своему, в своих формах – русские по-русски, римляне по-римски, что Пожарский, Минин и Сусанин совершили свои великие дела без монологов из расиновских трагедий, не рисуясь по-театральному. Но угадывать форму идеи есть дело таланта: посредственность все представляет в одинаковых реторических формах. Впрочем, как пение г-жи Гусевой и пляска г-жи Каратыгиной, так и «драматическое представление» г. Ободовского совершенно пришлось по вкусу некоторой части публики: автор был вызван, и мы сами слышали, как многие, даже весьма почтенные люди, то есть люди в летах и с весом, говорили: «Вот это – пьеса; это не то, что какая-нибудь «Женитьба»!» Именно, совсем не то – мы согласны с этим…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.