Виссаріонъ Грігорьевичъ Бѣлинскій (1811–1848)

Виссаріонъ Грігорьевичъ Б?линскій

(1811–1848)

Біографія Б?линскаго. Отецъ его.

Біографія его. В. Г. Б?линскій родился въ б?дной семь? военнаго врача въ Свеаборг?. Тяжелы были первыя впечатл?нія ребенка. Отецъ его, "неудачникъ въ жизни", былъ челов?къ умный и, для своего времени, образованный, но озлобленный; онъ плохо жилъ со своею женою, мало заботился о семь? и не уживался съ людьми. Страсть къ вину совс?мъ погубила его.

Мать.

Мать Б?линскаго тоже не отличалась уживчивостью и мягкостью, но она еще меньше могла им?ть вліянія на ребенка, ч?мъ отецъ, который всетаки импонировалъ ему своимъ умомъ, ум?ніемъ критически относиться къ жизви и людямъ, знаніями и начитанностью.

Д?тство Б?линскаго.

Одинокій, замкнутый въ себ? росъ Б?линскій въ родной семь?, рано научившись относиться сознательно къ окружающей его жизни. Первоначальное образованіе получилъ онъ въ у?здномъ училищ? въ г. Чембар? (Пензенской губ.), гд? выд?лился изъ среды товарищей своимъ развитіемъ и начитанностью. Въ семь? родной Б?линскій чувствовалъ себя тяжело: нищета, злоба, взаимные укоры и общее недовольство царили тамъ; ребенку приходилось выносить иногда даже незаслуженные побои отъ пьянаго отца; это возмущало его не по л?тамъ развитое самолюбіе и отталкивало отъ семьи, гд? царилъ произволъ.

Литературныя вкусы Б?линскаго въ юности.

Продолжалъ онъ свое образованіе въ Пензенской гимназіи. Зд?сь онъ сблизился съ учителемъ естественной исторіи Поповымъ, который отнесся къ нему сердечно и давалъ ему книги изъ своей большой библіотеки. Гимназіи Б?линскій не кончилъ: бросилъ ее пос?щать и, оставивъ ее, онъ держалъ экзаменъ прямо въ университетъ. Уже въ это время ранней юности увлекся онъ романтизмомъ — Жуковскій, Марлинскій, Шиллеръ, Радклиффъ были его любимыми писателяии, — вм?ст? съ юными своими друзьями сл?дилъ онъ и на русской журналистикой: Полевой и Надеждинъ были тогда самыии популярными журналистами. Они особенно увлекали и юношу-Б?линскаго. Этотъ ранній періодъ своей сознательной жизни онъ самъ называлъ впосл?дствіи "бурвымъ періодомъ" ("Sturm und Drang"). Въ это время пробужденія критицизма и молодого задора онъ чувствовалъ себя большимъ либераломъ и безпощадно относился къ тогдашней русской д?йствительности.

Б?линскій въ университет? Драма "Дмитрій Калининъ". Кружокъ Станкевича.

Въ 1824 году, выдержавъ экзаиенъ, Б?линскій поступилъ въ Moсковскій университетъ на словесный факультетъ. Зд?сь онъ увлекся только Надеждинымъ, который знакомилъ своихъ слушателей съ н?мецкими философскими системами, особенно пропагандируя міросозерцаніе Шеллинга. Въ университет? Б?линскій пробылъ только три года, — онъ не ужился съ тяжелымъ режимомъ, которымъ обставлена была тогда жизнь «казеннокоштныхъ» студентовъ въ Московскомъ университет?; кром? того, запутался онъ въ одной студенческой исторіи и, наконецъ, провинился т?мъ, что сочинилъ драму "Дмитрій Калининъ", которая представляетъ собой очень р?зкій протестъ противъ кр?постного права.[184] Драма, своимъ страстнымъ либерализмомъ, произвела на товарищей Б?линскаго сильное впечатл?ніе. Онъ им?лъ наивность представить ее въ цензурный комитетъ, состоявшій тогда изъ профессоровъ университета. Когда открылось, что сочинитель драиы «казеннокоштный» студентъ Б?линскій, уже неоднократно навлекавшій на себя гн?въ ближайшаго начальства самостоятельностью своихъ мыслей и поведенія, онъ былъ исключенъ "за неаккуратное пос?щееіе лекцій" и "по ограниченности способностей". Ничего не далъ Б?линскому самъ университетъ, но зато тамъ Б?линскій сблизился съ кружкомъ Станкевича. Юноши-участники кружка чтеніемъ и бес?дами усердно восполняли недостатки тогдашняго университетскаго образованія. Особенно увлекались они н?мецкой философіей Шеллинга, потомъ Гегеля; изучали всемірныя литературы, разрабатывали вопросы эстетики и исторіи философіи. Б?линскій всей душой отдался этому кружковому самообразованію, и сразу выд?лился въ обществ? друзей своимъ умомъ, своей страствой жаждой знанія.

Б?линскій былъ сильно смущенъ своимъ изгнаніемъ изъ университета; онъ даже долго не р?шался сообщить домой о своей неудач?. Крайняя нужда надвинулась на него: и вотъ недоучившійся студентъ, ради куска хл?ба, б?гаетъ по грошовымъ урокамъ, берется за переводы бульварныхъ романовъ и пр.

Первые литературные опыты. Семейныя отношенія.

Сближеніе съ Надеждинымъ приводитъ его къ журналистик?; онъ д?лается переводчикомъ съ французскаго въ журналахъ своего бывшаго профессора: "Телескоп?" и "Молв?"; переводилъ онъ всякую мелочь, — краткія газетныя сообщенія, анекдотцы. Въ семь? д?ла шли все хуже и хуже, и Б?линскому приходилось постоянно вм?шиваться въ жизнь родителей, заступаться за братьевъ, хлопотать объ ихъ судьб?. Его поддерживала только дружба съ Станкевичемъ и другими членами этого кружка, — людьми, "отборными по уму, образованности, талантамъ и благородству чувствъ", — какъ онъ характеризовалъ ихъ въ одномъ письм?.

Значеніе кружка Станкевича въ жизни Б?линскаго. Вліяніе н?мецкой философіи на уб?жденія Б?линскаго.

Отъ нихъ позаимствовался Б?линскій своими знаніями н?мецкой философіи, знаніемъ философскихъ теорій эстетики и исторіи. Мы вид?ли уже, что вс? эти теоріи и y Шеллинга, и y Гегеля отличались крайней отвлеченностью. У?ровавъ въ нихъ, и Б?линскій, и его друзья стали мыслить отвлеченно, — отъ жизни русской они ушли въ идеальныя умозрительныя построенія, — и вотъ юношескій либерализмъ Б?линскаго, только что навлекшій ему большую непріятность, сталъ безсл?дно выв?триваться. Недавно еще Шиллеръ, благородный защитникъ правъ угнетеннаго челов?чества, былъ для него «богомъ», — теперь Б?линскій отвернулся отъ него съ тою р?шительностью и безповоротностью, на которую былъ способенъ только онъ. Теперь онъ превозносилъ Пушкина, Гёте, Шекспира за то, что т?, якобы, стояли вн? мелочей будничной жизни, что они съ олимпійскимъ величіемъ созерцали в?чную красоту, и только ей одной служили въ своихъ міровыхъ созданіяхъ.

"Пуще всего оставь политику и бойся всякаго политическаго вліянія на свой образъ мысли! Люби добро, — и тогда ты будешь необходимо полезенъ своему отечеству, не думая и не стараясь быть ему полезнымъ", — писалъ въ одномъ письм? юноша Б?линскій, покоренный идеалами отвлеченнаго прекраснодушія. "Если бы каждый изъ индивидовъ, составляющихъ Россію, путемъ любви дошелъ до совершенства, — тогда Россія, безъ всякой политики, сд?лалась бы счастлив?йшею страною въ мір?. Просв?щевіе — вотъ путь ея къ счастью". Въ другомъ письм? онъ пишетъ, что политическія движенія французовъ для Россіи ненужны: каждый народъ им?етъ свой смыслъ, свое значеніе, свой путь. Постепенность развитія — залогъ истиннаго прогресса: "правда, говоритъ онъ, мы еще не им?емъ правъ, мы еще рабы, если угодно, но это оттого, что мы еще должны быть рабами. Россія еще — дитя, для котораго нужна нянька, въ груди которой билось бы сердце, полное любви къ своему питомцу, a въ рук? которой была бы лоза, готовая наказывaть за шалости. Дать Россіи, въ теперешнемъ ея состояніи, конституцію — значитъ погубить Россію". Онъ теперь оправдывалъ правительство, которое "не позволяетъ писать противъ кр?постного права, а, между т?мъ, исподволь освобождаетъ крестьянъ". Приводя другіе подобные факты, онъ восклицаетъ: "въ Россіи все идетъ къ лучшему". Онъ рекомендуетъ христіанскую любовь къ ближнему — какъ разумное основаніе общественной и государственной жизни. Онъ готовъ в?рить, что эта "христіанская политика" есть особый уд?лъ русскаго народа: "быть апостолами просв?щенія — вотъ наше значеніе!" говоритъ онъ. "Итакъ будемъ подражать апостоламъ Христа, которые не д?лали заговоровъ и не основывали ни явныхъ, ни тайныхъ политическихъ обществъ, распространяя ученіе своего божественнаго Учителя. He суйся въ д?ла, которыя до тебя не касаются, но будь в?ренъ своему д?лу, a твое д?ло — любовь къ истин?. Къ чорту политику, да здравствуетъ наука!.. Къ чорту французовъ!", которые занимаются политикой: "Германія — вотъ Іерусалимъ нов?йшаго челов?чества!" — съ такой страстностью впиталъ въ себя Б?линскій "умиротворяющія" идеи Шеллинга, особенно Гегеля.

Онъ самъ потомъ говорилъ, что отъ этихъ идей тогда "освир?п?лъ, опьян?лъ", разсыпалъ "неистовыя проклятія" на благороднаго Шиллера за то, что тотъ призывалъ борьбой защищать права челов?чества: "я сорвался съ ц?пи и поб?жалъ благимъ матомъ" — разсказываетъ Б?линскій. Когда онъ познакомился съ гегелевской "философіей религіи" и «права», усвоилъ себ? его историческое міросозерцаніе — онъ вс? эти идеи принялъ открытой душой — по его словамъ: "новый міръ" ему открылся…

"Все дйствительное разумно".

"Сила есть право — и право есть сила", — писалъ онъ. "Н?тъ, не могу описать теб?, съ какимъ чувствомъ услышалъ я эти слова — это было освобожденіе! Я понялъ идею паденія царствъ, законность завоевателей! я понялъ, что н?тъ дикой матеріальной силы, н?тъ владычества штыка и меча, н?тъ произвола, н?тъ случайности! — и кончилась моя опека надъ родомъ челов?ческимъ, и значеніе моего отечества предстало мн? въ новомъ вид?… Слово "д?йствительность" сд?лалось для меня равнозначительно слову «Богъ»… Это и былъ тотъ моментъ, когда Б?линскій ув?ровалъ, что все д?йствительное разумно. "Я гляжу на д?йствительность, говоритъ онъ, столь презираемую прежде мною, и трепещу таинственнынъ восторгомъ, сознавая ея разумность". По его словамъ, онъ сближается теперь даже съ пошляками, — "мн? уже не душно въ ихъ кругу, они уже интересны для меня объективно" — "всякій правъ и никто не виноватъ; н?тъ ошибочныхъ мн?ній, a есть моменты духа. Ето развивается, тотъ интересенъ каждую минуту, даже во вс?хъ своихъ уклоненіяхъ отъ истины"; "требуя отъ каждаго именно только того, чего отъ него можно требовать, я получаю отъ него одно хорошее и ничего худого… Надо по вн?шности своей походить на вс?хъ!" говоритъ онъ, покоренный «фаталистическимъ» ученіемъ Гегеля, который личности, герою, единиц? мало отводитъ м?ста въ исторіи, a массу, толпу — д?лаетъ основой міровой эволюціи.

"Чистое искусство".

Увлекается теперь Б?линскій "чистымъ искусствомъ". Одинъ изъ его друзей, Панаевъ, такъ характеризуетъ его: "Увлекшись толкованіями гегелевой философіи и знаменитою формулою, извлеченною изъ этой философіи, что все д?йствительное разумно", — Б?линскій пропов?дывалъ о примиреніи въ жизни и искусств?. Онъ дошелъ до того (крайности были въ его натур?!), что всякій общественный протестъ казался ему преступленіемъ, насиліемъ… Онъ съ презр?ніемъ отзывался о французскихъ энциклопедистахъ XVIII стол?тія, о критикахъ, не признававшихъ теоріи "искусства для искусства", о писателяхъ, стремившихся къ новой жизни, къ общественному обновленію; онъ съ особеннымъ негодованіемъ и ожесточеніемъ отзывался о Жоржъ-Зандъ. Искусство составляло для него какой-то высшіе, отд?льный міръ, замкнутый въ самомъ себ?, занимающійся только в?чными истинами и не им?вшій никакой связи съ нашими житейскими дрязгами и мелочами… Истинными художниками почиталъ онъ только т?хъ, которые творили безсознательно. Къ такимъ причислялись Гомеръ, Шекспиръ и Гёге. Шиллеръ не подходилъ къ этому воззр?нію, и Б?линскій, н?когда восторгавшійся имъ, охлаждался къ нему по м?р? проникновенія своею новою теоріею".

Журнальная д?ятельность Б?линскаго.

Вс? эти новыя знанія Б?линскій приложилъ скоро къ д?лу. Въ это время его участіе въ журналахъ д?лалось все бол?е серьезнымъ, в въ 1834 году, черезъ два года посл? изгнанія взъ университета, печатаетъ онъ свою большую критическую статью "Литературныя мечтанія". Зд?сь онъ широко прим?няетъ и свои философскіе взгляды, и свои знанія русской литературы. Съ этой работы начинается серьезная литературная д?ятельность Б?линскаго. Этой д?ятельностью онъ добываетъ себ? средства къ существованію, подвергая свою судьбу каждый день т?мъ случайностямъ, которыя въ то суровое время м?шали свободному существованію русской журналистики. Посл? напечатанія писемъ Чаадаева журналъ Надеждина «Телескопъ», которымъ жилъ Б?линскій, оказывается закрытымъ; юному критику приходилось искать новаго источника доходовъ. Но философъ, признавшій, что "все д?йствительное разумно, еще не унывалъ, — онъ пожилъ въ деревн? своего друга Бакунина, побывалъ на Кавказ?. Ненадолго онъ устроился, было, въ "Московскомъ Наблюдател?", но и этотъ журналъ оказался недолгов?чнымъ, и Б?линскому приходилось пользоваться поддержкой друзей — В. Боткина, К. Аксакова, Ефремова. "И именно въ эти тяжкіе годы Б?линскій жиль стремленіями къ "абсолютной жизни", теоретически доказывалъ «разумную», «прекрасную» д?йствительность" (Пыпинъ).

Въ поискахъ денегъ, онъ сочинилъ даже грамматику, но она не пошла на книжномъ рынк? и не доставила денегъ. Б?линскій продолжаетъ жить "въ долгъ".

Вліяніе Герцена на міросозерцаніе Б?линскаго.

Въ 1837 году онъ встр?тился съ Герценомъ, вернувшимся въ Москву изъ ссылки. Герценъ, жившій тогда горячими политическими интересами, былъ пораженъ происшедшей съ Б?линскимъ перем?ной, — они сразу разошлись посл? первой же словесной стычки, но диспуты ихъ продолжались. Герценъ самъ изучилъ Гегеля и по своему сталъ толковать н?которыя его «истины». Б?линскій, бредившій Гегелемъ, стоялъ за свой политическій "квіетвзмъ", за эстетическое пониманіе ц?лей поэзіи, за разумность д?йствительности… Быть можетъ, горячія, возмущенныя р?чи Герцена уже посл? перваго свиданія заронили вскру сомн?нія въ душу Б?линскаго, такъ какъ, хотя онъ и долго, въ продолженіе н?сколькихъ л?тъ, не уступалъ своему оппоненту, т?мъ не мен?е, онъ понемногу сталъ охлад?вать къ своей философіи и, "утомившись отвлеченностью", сталъ "жаждать сближенія съ д?йствительностью".

Б?;линскій въ Петербург?. Новые идеалы Б?линскаго.

Въ конц? 1839 года онъ переселяется въ Петербургъ, чтобы вести критическій отд?лъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" Краевскаго. Въ первые годы онъ проводитъ еще свои гегеліанскіе взгляды ("Очерки Бородинскаго сраженія", "Менцель, критикъ Гёте", "Горе отъ ума"), но уже съ конца 1839 года начинается въ жизни Б?линскаго періодъ сомн?ній въ истин? своихъ взглядовъ, подготовляется переворотъ, и въ середин? 1840 года онъ р?зко м?няетъ свои «примирительные» взгляды на "протестующіе". Въ письмахъ своихъ онъ пишетъ теперь сл?дующее: "Проклинаю мое гнусное стремленіе къ примиренію съ гнусною д?йствительностью! Да здравствуетъ великій Шиллеръ, благородный адвокатъ челов?чества, яркая зв?зда спасенія, эманципаторъ общества отъ кровавыхъ предразсудковъ преданія!" Теперь вс? "ц?нности", въ глазахъ Б?линвскаго, сразу переоц?ниваются: Гёте оказывается "отвратительною личностью", Жоржъ-Зандъ сд?лалась «апостоломъ», героиней. Больше всего достается теперь "д?йствительности". Б?линскій называетъ ее «палачомъ», «пошлостью», «гнусностью»: борьба съ жизнью опять окрылила его: "въ душ? чувствую больше жару и энергіи, больше готовности умереть и пострадать за свои уб?жденія", — пишетъ онъ въ одномъ письм?. Онъ говоритъ, что, сбросивъ иго н?мецкой философіи, проснулся — "и страшно вспомнить мн? о моемъ сн?"; теперь Германія для него — "нація абсолютная, но государство позорное", — взам?нъ того выросли теперь въ его глазахъ французы, еще недавно посылаелые "къ чорту"!.. Онъ зло изд?вается теперь надъ Гегелемъ, называетъ его "Егоръ ?едорычемъ", кланяется его "философскому колпаку" и пр. "Что мн? въ томъ, — восклицаетъ онъ, — что я ув?ренъ, что разумность восторжествуетъ, что въ будущемъ будетъ хорошо, если судьба вел?ла мн? быть свид?телемъ торжества случайности, неразумія, животной силы. Что мн? въ томъ, что моимъ, или твоимъ д?тямъ будетъ хорошо, если мн? скверно, и если не моя вина въ томъ, что мн? скверно? Не прикажешь ли уйти въ себя? Н?тъ, лучше умереть!".

Б?линскій о перем?нахъ своего міросозерцанія.

Удивляясь самъ р?зкимъ переворотамъ своего міровоззр?нія, оправдывалъ онъ себя т?мъ, что они — результатъ его честнаго исканія истины.[185] "Теперь я весь въ иде? гражданской доблести, весь — въ па?ос? правды и чести, — восклицаетъ онъ, — и, мимо ихъ, мало зам?чаю какое бы то ни было величіе!.. Во мн? развилась какая-то фанатическая любовь къ свобод? и независимости челов?ческой личности, которая только возможна при обществ?, основанномъ на правд? и доблести"; "борьба за понятія — д?ло святое, и горе тому, кто не боролся!" — говоритъ онъ.

Въ это время онъ очень сблизился съ Герценомъ и, подчининившись его вліяніямъ, увлекся сенсимонизмомъ и политическими тревогами которыми наканун? 1848 года сталъ волноваться Западъ. "Ты знаешь мою натуру, — пишетъ онъ другу, — она в?чно въ крайностяхъ. Я съ трудомъ и болью разстаюсь съ старой идеей, отрицаю ее до нельзя, a въ новую перехожу со вс?мъ фанатизмомъ прозелита! Итакъ, я теперь въ новой крайности, — это идея сенсимонизма,[186] которая стала для меня идеею идей, альфою и омегою в?ры и знанія. Она для меня поглотила и исторію, и религію, и философію". На семейную жизнь и положеніе женщивы онъ смотр?лъ теперь глазами сенсимонистовъ. Отъ своего философскаго эготизма отвернулся. "Что мн? въ томъ, что живетъ общее, — восклицаетъ онъ, — когда страдаетъ личность! Что мн? въ томъ, что геній на земл? живетъ въ неб?, когда толпа валяется въ грязи… Прочь же отъ меня блаженство если оно — достояніе мн? одному изъ тысячъ!".

Требованія, предъявляемыя имъ теперь къ литератур?. Отношеніе къ Пушкину. Фанатизмъ Б?линскаго.

Теперь м?няется y него и критическое м?рило, — не красотъ, не литературныхъ достоинствъ требуетъ онъ, a только, чтобы она была д?льна, служила жизни. "Ты — сибаритъ, сластёна, — пишетъ онъ другу, — теб?, вишь, давай поэзію, да художества — тогда ты будешь смаковать и чмокать губами! A мн? поэзіи и художественности нужно не больше, какъ настолько, чтобы пов?сть была истинна, т. е. не впадала въ аллегорію, или не отзывалась аллегоріею. Главное — чтобы она вызывала вопросы…". Любопытенъ теперь отзывъ его о томъ стихотвореніи Пушкина ("Поэтъ и Чернь"), которымъ онъ восхищался недавно. "Помню, — разсказываетъ Тургеневъ, — съ какою комическою яростью онъ однажды при мн? напалъ на отсутствующаго, разум?ется, Пушкина за его два стиха въ "Поэтъ и Чернь" -

Печной горшокъ теб? дороже:

Ты пищу въ немъ себ? варишь!

"И конечно! — твердилъ Б?линскій, сверкая глазамя и б?гая изъ угла въ уголъ, — конечно дороже. Я не для себя одного, я для своего семейства, я для другого б?дняка въ немъ пищу варю — и прежде, ч?мъ любоваться красотою истукана, будь онъ распрефидіасовскій Аполлонъ — мое право, моя обязанность накормить своихъ и себя, назло всякимъ негодующимъ баричамъ и виршеплетамъ!" Б?линскій сознавалъ крайность, несправедливость своего пристрастнаго, непримиримаго отношенія къ тому, что противор?чило его уб?жденіямъ, но фанатически стоялъ за свою «нетерпимость». "Если сд?лаюсь терпимымъ, — писалъ онъ, — знай, что съ той минуты во мн? умерло то прекрасное-челов?ческое, за которое столько хорошихъ людей любили меня больше, нежели сколько я стоилъ того". "Я знаю, что сижу въ односторонности, — пишетъ онъ въ другомъ письм?,- но не хочу выходить изъ нея — и жал?ю и бол?ю о т?хъ, кто не сидитъ въ ней! Этотъ партійный «фанатизмъ» наложилъ тяжелую печать на литературную д?ятельность Б?линскаго въ посл?дній періодъ его творчества.[187]

Б?линскій въ интимномъ кругу друзей. Б?линскій и славянофилы.

При строгостяхъ тогдашней цевзуры, своихъ новыхъ "уб?жденій" Б?линскій не могъ печатно проявлять, — свои «идеи», — онъ могъ проводить ихъ лишь въ дружескихъ, интимныхъ бес?дахъ да въ письмахъ. И вотъ, вм?ст? со своими друзьями-едивомышленниками, онъ внимательво сл?дитъ за политическою жизнью Европы, интересуется вс?ми иностранными лвтературными новинками, главнымъ образомъ, по вопросамъ соціологическимъ. Въ печати же свой неизрасходованный пылъ "неистовый Виссаріонъ" тратилъ главнымъ образомъ, на высм?иваніе славянофиловъ, не стараясь особенно вникнуть вь ихъ философскіе взгляды, и съ легкою сов?стью путая ихъ взгляды со взглядами Погодина и Шевырева, — главными литературными застр?льщиками "оффиціальной народности". Между т?мъ, съ славянофилами y него до конца жизни осталось н?что общее: да это и немудрено, — и онъ, и они — вышли вс? изъ-подъ крыла Станкевича, воспитались на Гегел?.[188] Б?линскій, наприм?ръ, съ неменьшею страстностью, ч?мъ т? же славянофилы, ч?мъ Гоголь, всегда интересовался русскимъ народомъ, пытался себ? опред?лить его "духъ".

Б?линскій и "русская народность".

"Русская личность пока — эмбріонъ, — писалъ онъ въ одномъ письм?,- но сколько широты и силы въ натур? этого эмбріона! какъ душна и страшна ей всякая ограниченность и yзкость! Она боится ихъ, не терпитъ ихъ больше всего — и хорошо, по моему мн?нію, д?лаетъ, довольствуясь пока нич?мъ, вм?сто того, чтобы закабалиться въ какую-нибудь дрянную односторонность! Русакъ пока еще, д?йствительно, ничего, но посмотри, какъ онъ требователенъ, не хочетъ того, не дивится этому, отрицаетъ все, а, между т?мъ, чего-то хочетъ, къ чему-то стремится!". Такимъ образомъ, если славянофилы и Гоголь идеализировали положительные идеалы русскаго народа, воплотившіеся въ "народ?-богоносц?", "народ?-пахар?", святомъ подвижник? древней Руси, — Б?линскій идеализировалъ силу «протеста» и «критицизма», д?йствительно, им?ющуюся въ русскомъ народ?: былинный образъ Василія Буслаева, многія пословицы русскаго народа, русскіе реформаторы, въ род? св. Владимира и Петра, еретики древней Руси — вотъ, представители этого "протестующаго начала".

Б?линскій не прочь былъ идеализировать даже современное русское общество, только идеальныхъ героевъ онъ искалъ совс?мъ не тамъ, гд? Гоголь. "Что хорошіе люди — говорилъ онъ — есть везд?, объ этомъ и говорить нечего, что ихъ на Руси, по сущности народа русскаго, должно быть гораздо больше, нежели какъ думаютъ сами славянофилы, и что, наконецъ, Русь есть по преимуществу страна крайностей и чудныхъ, странныхъ, непонятныхъ исключеній — все это для меня аксіома, какъ дважды два четыре", — но изображать этихъ героевъ въ литератур? было нельзя, — ихъ, по словамъ Б?линскаго, не пропустила бы "цензурная таможня". "А почему? — продолжаетъ онъ, — потому именно, что въ нихъ челов?ческое — въ прямомъ противор?чіи съ тою общественною средою, въ которой они живутъ. Мало того: хорошій челов?къ на Руси можетъ быть вногда героеиъ добра, въ полномъ смысд? слова, но это не м?шаетъ ему быть, съ другихъ сторонъ, гоголевскимъ лицомъ: честенъ и правдивъ, готовъ за правду на пытку, на колесо, но — нев?жда, колотитъ жену, варваръ съ д?тьми".

Усп?хъ Б?линскаго въ сред? читателей.

Долго работалъ Б?линскій въ "Отечественныхъ Запискахъ". Это была пора расцв?та его таланта. Съ жадностью читались его статьи молодежью, заучивались наизусть, какъ стихи. Наконецъ, въ силу принципіальныхъ разногласій, онъ разошелся въ 1846 г. съ издателемъ. Опять подошли крутыя времена, — т?мъ бол?е, что теперь Б?линскій былъ уже семейнымъ челов?комъ и, къ тому же, обострилась его хроническая бол?знь легкихъ. Въ ц?ляхъ леченія ?здилъ онъ и на югь Россіи, но эта кратковременная по?здка мало пользы принесла ему: плоть его зам?тно разрушалась, но духъ гор?лъ все т?мъ жо огнемъ.

"Современникъ".

Въ 1847 году основанъ былъ новый журналъ «Современникъ». Лучшіе писатели того времени были сотрудниками новаго органа: Герценъ, Гончаровъ, Тургеневъ, Григоровичъ, Дружининъ, Достоевскій, Некрасовъ въ эти начальные годы журнала пом?щали въ немъ свои пов?сти и романы.[189] Привлечены были и такіе ученые, какъ Соловьевъ, Кавелинъ. Б?линскій въ новомъ журнал? велъ отд?лъ критики.

Б?линскій заграницей.

Въ 1847 году ему, для поправленія легкихъ, пришлось ?хать заграницу. Но изъ леченія зальцбруннскими водамн никакого серьезнаго толка не вышло: между т?мъ, работать было нужно, чтобы не жить на счетъ друзей, чтобы не умереть съ голоду… И вотъ, почти умирающій, взбудораженный, съ разбитой грудью и издерганными нервами, Б?линскій продолжаетъ гор?ть "огнемъ неугасимымъ", — пишетъ свои пламенныя статьи, вс?мъ интересуется, попрежнему восхищается и возмущается, какъ юноша… Заграницей, подъ сердитую руку, написалъ онъ свое письмо Гоголю. Фанатизмомъ партійности внушено ему это письмо. В?дь, въ сущности, Гоголь говорилъ въ своихъ "Выбранныхъ м?стахъ" многое такое, во что еще недавно самъ Б?линскій в?рилъ, и о своей в?р? заявлялъ даже въ печати (ср. стр. 239 съ 230 и др.), — и всетаки Б?линскій, почти умирающій, не простилъ умирающаго Гоголя и жестоко «распялъ» его!

Бол?знь и смерть.

Въ 1848 году бол?знь его быстро приняла опасный характеръ, но онъ все работалъ съ тою же энергіей; наконецъ, работать стало не подъ силу… Онъ зналъ, что идетъ смерть, но ясность интересовъ оставалась та же. Неутомимый труженикъ умеръ б?днякомъ, потому что никогда не былъ "пріобр?тателемъ", a только честнымъ слугой своей родины.

Личность Б?линскаго.

Б?линскій принадлежалъ къ той же семь? "алчущихъ правды", какъ и Гоголь, но онъ былъ счастлив?е великаго юмориста, — больше ясности и широты было въ его ум?, отличался онъ большею в?рою въ истину — и энергіею въ ея достиженіи. Къ служенію истин? не прим?шивалъ онъ личныхъ заботъ о себ?, о своей душ?,- онъ весь отдался русскому обществу, только ему служилъ.

Литературная д?ятельность Б?линскаго.

Литературная д?ятельность Б?линскаго ясно распадается на три періода: первый періодъ захватываетъ время отъ начала его серьезной критической работы до увлеченія Гегелемъ (съ начала 30-ыхъ годовъ до ихъ конца). Это періодъ, когда онъ находился подъ вліяніемъ Надеждина, "скептической школы", и отчасти Шеллинга. Второй періодъ, съ копца 80-хъ годовъ, захватываетъ первые годы сороковыхъ. Въ этотъ періодъ времени Б?линскій находится подъ вліяніемъ Гегеля. И, наконецъ, сороковые годы, до смерти, представляютъ третій періодъ, когда великій критикъ увлекся идеями общественными и политическими.

Первый періодъ литературной д?ятельности Б?линскаго.

а) Первый періодъ д?ятельности Б?линскаго совпалъ съ участіемъ его въ журналахъ Надеждина. Надеждинъ былъ самъ знаменитый, въ свое время, критикъ, популярный профессоръ, поклонникъ и пропагандистъ "шеллингіанства" и, наконецъ, другъ Б?линскаго.

Надеждинъ и скептическая школа въ московскомъ университетp3;.

Надеждинъ былъ ученикомъ изв?стнаго профессора Московскаго университета Каченовскаго, основателя y насъ "скептической школы" въ наук? русской исторіи. Этотъ «скептицизмъ», какъ научный пріемъ, им?лъ въ свое время большое значеніе, такъ какъ помогъ русской исторической наук? отд?латься отъ многихъ фантастическихъ построеній, пров?рить подлинность источниковъ. За свой скептицизмъ Каченовскій былъ нелюбимъ современниками, — его ругали т?, кому дорогъ былъ авторитетъ Карамзина, кто в?рилъ всякимъ историческимъ утопіямъ,[190] — но посл?дующія покол?нія отдали ему за это должное.

Скептицизмъ въ литератур?.

Литературными выразителями этого скептицизма были Надеждинъ и сотрудникъ «Телескопа» — Чаадаевъ.[191] У Надеждина, какъ литературнаго критика, высказывается такое же отрицательное отношеніе къ русской исторической жизни, какъ y Чаадаева, и, въ то же время, основнымъ эстетическимъ требованіемъ его было требованіе «народности» въ художественномъ творчеств?. Получалось противор?чіе, изъ котораго никогда не вышелъ Надеждинъ: онъ отрицалъ существованіе y насъ литературы, отрицалъ смыслъ въ русской исторической жизни, — и требовалъ какой-то «народности» отъ литераторовъ, требовалъ отказаться отъ европеизма и искать своего.

Въ прим?неніи къ литератур?, Надеждинъ свой скептицизмъ выразилъ т?мъ, что отрицательно относился и къ псевдоклассикамъ, и къ современнымъ писателямъ, которыхъ называлъ «псевдоромантиками». Онъ требовалъ созданія такого направленія, въ которомъ соединился бы истинный классицизмъ (античный) съ истиннымъ романтизмомъ (поэзія среднихъ в?ковъ, къ которой онъ относилъ и Шекспира). Челов?къ образованный, ловко влад?вшій перомъ, начитанный въ философіи и ум?вшій обращаться съ терминами, Надеждинъ, въ свое время, производилъ впечатл?ніе своими статьями, въ которыхъ была и ?дкость остроумія, и свобода сужденій. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ строгихъ и несправедливыхъ критиковъ Пушкина.

Изъ школы Надеждина вынесъ Б?линскій р?шительность и см?лость сужденія, требованія народности отъ литературы, скептицизмъ къ русской исторіи, шеллингіанское пониманіе поэзіи и, къ сожал?нію, н?которую несогласованность въ самыхъ основахъ своего міросозерцанія.

Вс? эти особенности сказались въ первой большой стать? его "Литературныя мечтанія".

"Литературныя мечтанія".

Въ основ? этой статьи положена мысль, что y насъ н?тъ литературы, потому что н?тъ еще общества, не выяснилась еще физіономія народа, не опред?лилась русская народность. Между прочимъ, онъ д?лаетъ попытку опред?лить самое понятіе «литература» и "народность".

Опред?ленія понятія «литература». Опред?леніе "народности".

Литература, это — "собраніе такого рода художественно-словесныхъ произведеній, которыя суть плодъ свободнаго вдохновенія и дружныхъ усилій людей созданныхъ для искусства, дышащихъ для одного его и уничтожающихся вн? его, вполн? выражающихъ и воспроизводящихъ въ своихъ изящныхъ созданіяхъ духъ того народа, среди котораго они рождены и воспитаны". Итакъ, литература — зеркало жизни; поэтъ служитъ только красот?, но невольно, безсознательно, какъ эхо, отражаетъ всю жизнь. Искусство — высшее откровеніе божественнаго духа въ челов?к?, поэтъ — глашатай в?чной истины, жрецъ, служитель "чистой красоты". «Духомъ» народа называетъ онъ ту сторону его бытія, въ которой онъ отражаетъ какую-нибудь сторону жизни ц?лаго челов?чества; если народъ не въ состояніи этого сд?лать, "онъ не живетъ, a прозябаетъ", и ц?нности исторической не им?етъ. Восторженныя строки посвящаетъ онъ красот? и стройности мірозданія. Для него природа — живой организмъ, конкретное воплощеніе мірового духа. Вс? эти идеи — отраженіе шеллингіанства, насл?діе лекцій и бес?дъ Надеждина.

Скептицизмъ Б?линскаго.

Надеждинскій скептицизмъ выразился въ строгомъ отношеніи къ русской литератур?,- ея y насъ н?тъ, есть лишь писатели, но н?тъ между ними той органической преемственности, которая говорила бы о развитіи объ исторіи… Это р?шительное сужденіе Б?линскаго совершенно ошибочво: онъ не зналъ русской литературы Х?III в. во всемъ ея объем?, зналъ лишь произведенія отд?льныхъ писателей, a потому не зам?тилъ т?хъ звеньевъ, что соединяютъ ихъ крупныя произведенія, при помощи мелкихъ въ н?что органически-ц?лое.

Манера письма.

Съ небрежной развязностью критикуетъ Б?линскій писателей XVIII и XIX в?ка, безапелляціонно раздавая приговоры, — для ученіка Надеждина не было авторитетовъ. Такъ же р?шителенъ его отзывъ о Пушкин?: творчество его изсякло, — "Борисъ Годуновъ" былъ посл?днимъ его вдохновеніемъ". Съ такою же опред?ленностью говориль онъ и о мелкихъ писателяхъ своего времени. Онъ опред?лилъ свое время, какъ «переходное», когда кончился одинъ періодъ, "пушкинскій", и когда вс? старые боги оказалась упраздненными.

Другія статьи этого періода.

Къ этому же періоду относится много другихъ статей Б?линскаго, — лучшія: "О русской пов?сти и пов?стяхъ Гоголя", "О стихотвореніяхъ Баратынскаго, Кольцова, Бенедиктова", "О романахъ Лажечникова" и др.

Б?линскій о Гогол?.

Говоря о Гогол?, онъ написалъ ц?лую исторію русской пов?сти, сочинилъ разсужденіе объ идеальной и реальной поэзіи. Въ Гогол? онъ призналъ художника, который в?рно отражаетъ д?йствительность, призналъ «народность» его пов?сти, ихъ художественныя красоты. В?рный себ?, онъ превозноситъ «безсознательность» Гоголя, отсутствіе моральныхъ и иныхъ тенденцій и еще разъ развиваетъ свои взгляды на творчество и творца. "Способность творчества, — говоритъ онъ, — есть великій даръ природы; актъ творчества, въ дум? творящей, есть великое таинство, минута творчества есть минута великаго священнод?йствія; творчество безц?льно съ ц?лью, безсознательно съ сознаніемъ, свободно съ зависимостью". "Поэтъ — рабъ своего предмета, ибо не властенъ ни въ его выбор?, ни въ его развитіи, ибо не можетъ творить ни по приказу, ни по заказу, ни по собственной вол?, если не чувствуетъ вдохновенія, которое р?шительно не зависитъ отъ него".

Понятно, что, придерживаясь такихъ взглядовъ, Б?лянскій долженъ былъ въ это время восхищаться стихотвореніями Пушкина: "Поэтъ и Чернь", «Поэту», «Чернь», "Эхо".

Второй періодъ литературной д?ятельности Б?линскаго. Гегель.

Второй періодъ умственнаго развитія Б?линскаго далъ ему «систему», которая сразу внесла порядокъ въ его міросозерцаніе. За эту «стройность» системы, въ которой все такъ было ясно, все было р?шено, все на м?ст?, Б?линскій и привязался къ Гегелю. Теперь въ его мысляхъ и статьяхъ н?тъ уже т?хъ неясностей, несогласованностей, даже противор?чій, которыя были y него насл?діемъ надеждинской школы.[192] Въ своихъ критическихъ статъяхъ сталъ онъ теперь настойчиво твердить о "разумности д?йствительнаго", о наличности развитія въ историческомъ ход? русской жизни; еще настойчив?е сд?лались теперь его попытки опред?лить «духъ» русскаго народа.

Наибол?е типичными статьями этого періода были статьи: "Менцель, критикъ Гёте", "Очерки Бородинскаго сраженія", "Горе отъ ума".

"Менцель, критикъ Гете".

Въ первой изъ названяыхъ статей онъ защищаетъ "д?йствительность". "Все, что есть, необходимо, — говоритъ онъ, — разумно и д?йствительно… Посмотрите на природу, приникните съ любовью къ ея материнской груди, прислушайтесь къ біенію ея сердца — и увидите, въ ея безконечномъ разнообразіи, удивительное единство; въ ея безконечномъ противор?чіи — удивительную гармонію. Кто можетъ найти хоть одну погр?шность, хоть одинъ недостатокъ въ твореніи Предв?чнаго Художника? Кто можетъ сказать, что вотъ эта былинка не нужна, это животное лишнее? Если же міръ природы, столь разнообразный, — столь, повидимому, противор?чивый, такъ разумно д?йствителенъ, то неужели высшій его — міръ исторіи — есть не такое же разумно-д?йствительное развитіе божественной идеи, a какая-то сказка, полная случайныхъ и противор?чащихъ столкновеній между обстоятельствами? И однако же есть люди, которые твердо уб?ждены, что все идетъ въ мір? ве такъ, какъ должно. Удивительно ли посл? этого, что исторія y нихъ является то сумасшедшимъ, то смирительнымъ домомъ, то темницею, наполненною преступниками, a не пантеономъ славы и безсмертія, полнымъ ликовъ представителей челов?чества, выполнителей судебъ Божіихъ! Хороша исторія!.. Такіе кривые взгляды, иногда выдаваемые за высшіе, происходятъ отъ разсудочнаго пониманія д?йствительности, необходимо соединеннаго съ отвлеченностью и односторонностью. «Разсудокъ» ум?етъ только отвлекать идею отъ явленія и вид?ть одну какую-нибудь сторону предмета; только «разумъ» постигаетъ идею неразд?льно съ явленіемъ и явленіе неразд?льно съ идеею и схватываетъ предметъ со вс?хъ его сторонъ, повидимому, одна другой противор?чащихъ и другъ съ другомъ несовм?стныхъ, — схватываетъ его во всей его полнот? и ц?льности. И потому разумъ не создаетъ д?йствительности, a сознаетъ ее, предварительно взявъ за аксіому, что все, что есть, все то и необходимо, и законно, и разумно. Онъ не говоритъ, что такой-то народъ хорошъ, a вс? другіе, непохожіе на него, дурны, что такая-то эпоха въ исторіи народа, или челов?ка — хороша, a такая-то дурна, но для него вс? народы и вс? эпохи равно велики и важны, какъ выраженія абсолютной идеи, діалектически въ нихъ развивающейся.

Обращяясь къ "д?йствительности" въ жизни, Б?линскій говоритъ: "Самыя преступленія, какъ бы они ни были ужасны, все это для него явленія одной и той же д?йствительности, выражающія необходимые моменты духа, или уклоненія его отъ нормальности, всл?дствіе внутреннихъ и вн?шнихъ причинъ". Онъ высм?иваетъ т?хъ историковъ, которые берутся говорить объ «ошибкахъ» великихъ историческихъ д?ятелей. Cъ этой точки зр?нія онъ осуждаетъ и Менцеля, критика Гёте.

"Очерки бородинскаго сраженія".

Въ стать? объ "Очеркахъ бородинскаго сраженія" Глинки, онъ стоя на своей излюбленной точк? зр?нія, обращается къ русской жизни и защищаеть разумность монархической власти, — ея великое значеніе. "Царь есть нам?стникъ Божій, — говоритъ онъ, — a царская власть, замыкающая въ себ? вс? частныя воли, есть преобразованіе единодержавія в?чнаго и довременнаго разума".[193] Вс? эти идеи, даже патріотическія настроенія, не чуждыя шовинизма, удивительно совпадаютъ съ мыслями Пушкина[194] и настроеніемъ его патріотическихъ одъ.[195]

"Горе отъ ума".

Въ стать? о "Гор? отъ ума" онъ напалъ на автора за его стремленіе бороться съ русскою "д?йствительностью". Поэтому онъ отрицательно отнесся къ Чацкому, назвалъ его "крикуномъ, фразеромъ, идеальнымъ шутомъ", призналъ его лицомъ комическимъ, и причину его «горя» увид?лъ не въ "ум?", a въ «умничаньи»[196]… Гораздо выше комедій Грибо?дова поставилъ онъ гоголевскаго «Ревизора», въ которомъ вид?лъ объективное изображеніе д?йствительности, безъ всякихъ попытокъ при помощи «резонеровъ» «поучать» зрителей.

Что такое "д?йствительность"?

Въ этой стать? критикъ д?литъ поэзію на два вида: на "поэзію положенія", или "д?йствительности" — и "поэзію отрицанія", или призрачности. Подъ словомъ д?йствительность разум?ется все, что есть міръ видимый и міръ духовный, — міръ фактовъ и міръ идей — разумъ въ сознаніи и разумъ въ явленіи. Словомъ, открывающійся самому себ? духъ есть д?йствительность, — тогда все частное, все случайное, все неразумное есть призрачность, какъ противоположность д?йствительности, какъ ея отрицаніе, какъ кажущееся, но не сущее… Челов?къ служитъ царю и отечеству, всл?дствіе возвышеннаго понятія о своихъ обязанностяхъ къ нимъ, всл?дствіе желанія быть орудіемъ истины и блага, всл?дствіе сознанія себя, какъ части общества, своего кровнаго и духовнаго родства съ нимъ — это міръ д?йствительности. "Овому талантъ, овому два" и потому, какъ бы ни была ограничена сфера д?ятельности челов?ка, какъ бы ни незначительно было м?сто, занимаемое имъ не только въ челов?честв?, но и въ обществ?, но если онъ, кром? своей конечной личности, кром? своей ограниченной индивидуальности, видитъ въ жизни н?что общее и, въ сознаніи этого общаго, по степеви своего разум?нія, находитъ и источникъ своего счастья, — онъ живетъ въ д?йствительности и есть "д?йствительный челов?къ", a не призракъ, истинный, сущій, a не кажущійся только челов?къ. Если челов?ку недоступны объективные интересы, каковы жизнь и развитіе отечества, ему могутъ быть доступны интересы своего сословія, своего города, своей деревни, такъ что онъ находитъ какое-то, часто странное и непонятное для самого себя, наслажденіе, для ихъ выгодъ лишаться собственныхъ, личныхъ выгодъ — и тогда онъ живетъ въ д?йствительности. Если же онъ не возвышается и до такихъ интересовъ, — пусть будетъ онъ супругомъ, отцомъ, семьяниномъ, любовникомъ, но только не въ животномъ, a въ челов?ческомъ значеніи, источникъ котораго есть любовь, какъ бы ни была она ограничена, лишь бы только была ограниченіемъ его личности — онъ опять живетъ въ д?йствительности. На какой степени ни проявился духъ, онъ — д?йствительность, потому что онъ любовь, или безсознательная разумность, a потомъ — разумъ, или любовь, сознавшая себя… Когда его сознаніе, или его субъективно-объективное существованіе, заключено только въ смысл?, или конечномъ разсудк?, наглухо заперто въ соображеніи своихъ личныхъ выгодъ, въ эгоистической д?ятельности, a не въ разум?, какъ въ сознаніи себя только чрезъ общее, какъ въ частномъ и преходящемъ выраженіи общаго и в?чнаго — онъ призракъ, ничто, хотя и кажется ч?мъ-то". Съ такой точки зр?нія осудилъ Б?линскій героевъ «Ревизора», видя въ нихъ извращеніе д?йствительности.

Что такое русская народность?

Такъ же страстно продолжалъ онъ искать духъ русской народности: нашему гегеліанцу нужно было опред?лить "субстанцію" духа русскаго народа, защитить его права на почетное званіе "историческаго народа". «Народность» опред?лить ему, при его скептицизм?, было не легко — не могъ онъ примкнуть къ "патріотамъ", не выносилъ онъ и "космополитовъ"-

"Терп?ть не могу я, — писалъ онъ, — восторженныхъ патріотовъ, вы?зжающихъ в?чно на междометіяхъ, илм на квасу да каш?; ожесточеншые скептики для меня въ 1000 разъ лучше, ибо ненависть иногда бываетъ только особенной формой любви; но, призваюсь, жалки и непріятны мн? спокойные скептики, абстрактные челов?ки, безпаспортные бродяги въ челов?честв?! Какъ бы ни ув?ряли они себя, что живутъ интересами той или другой, по ихъ мн?нію, представляющей челов?чество, страны, — не в?рю я ихъ интересамъ".

Говоря о народности, Б?линскій скор?е готовъ былъ примкнуть къ своимъ постояннымъ литературнымъ противникамъ — славянофиламъ, ч?мъ оказаться въ одномъ лагер? съ противниками національной идеи.

"Что «личность» въ отношеніи къ иде? челов?ка, — говоритъ онъ, — то «народность» въ отношеніи къ иде? челов?чества. Безъ національностей челов?чество было бы мертвымъ логическимъ абстрактомъ, — словомъ безъ содержанія, звукомъ безъ значенія. Въ отношеніи къ этому вопросу, я скор?е готовъ перейти на сторону славянофиловъ, ч?мъ оставаться на сторон? т?хъ гуманнческихъ космополитовъ, потому что если первые и ошибаются, то какъ люди, какъ живыя существа, — а вторые и истину-то говорятъ, какъ такое-то изданіе такой-то логики".

Онъ в?рилъ въ русскій народъ, въ его будущее: "Да, въ насъ есть національная жизнь, — говоритъ онъ, — мы призваны сказать міру свое слово, свою мысль, но какое это слово, какая мысль — объ этомъ пока еще рано намъ хлопотать!". "Мы в?римъ и знаемъ, — писалъ онъ въ одной стать?,- что назначеніе Россіи есть всесторонность и универсальность: она должна принять въ себя вс? элементы жизни духовной, внутренней, гражданской, политической, общественной и, принявши, должна сама быстро развить ихъ изъ себя.[197]

Взглядъ на русскую исторію и литературу.

Теперь, окрыленный Гегелемъ, онъ примиряется съ русской исторіей, признаетъ существованіе исторіи русской литературы. Но не изученіе фактовъ привело его къ этому в?рному заключенію, a Гегель съ его системою "развитія".

"Важн?е всего то, — пишетъ онъ въ 1842 г.,- что наша юная, возникающая литература, какъ мы зам?тили выше, им?етъ уже свою исторію, ибо вс? ея явленія т?сно сопряжены съ развитіемъ общественнаго образованія на Руси, и вс? находятся въ, бол?е или мен?е, живомъ, органически-посл?довательномъ соотношеніи между собой".

Взглядъ на Пушкина.

Теперь въ его глазахъ страшно выросъ Пушкинъ, какъ явленіе, органически связанное съ многов?ковой русской литературой, какъ результатъ ея развитія.

"Ч?мъ бол?е думали мы о Пушкин?,- говоритъ онъ, — т?мъ глубже прозр?вали въ живую связь его съ прошедшииъ и настоящимъ русской литературы, и уб?ждались, что писать о Пушкин? — значитъ писать о ц?лой русской литератур?; ибо какъ прежніе писатели русскіе объясняютъ Пушкина, такъ Пушкинь объясняетъ посл?довавшихъ за нимъ писателей. Эта мысль сколько истинна, столько и ут?шительна: она показываетъ, что, несмотря на б?дность нашей литературы, въ ней есть жизненное движеніе и органическое развитіе, сл?дственно, y нея есть исторія".

Третій періодъ въ д?ятельности Б?линскаго.

Третій періодъ въ д?ятельности Б?линскаго. Наибол?е ц?нной работой Б?линскаго въ этотъ періодъ было большое критическое изсл?дованіе д?ятельности Пушкина въ связи съ его предшественниками, начиная съ Ломоносова; ц?нны отд?льныя статьи о Лермонтов?, Кольцов? и, наконецъ, рядъ годичныхъ "обозр?ній" текущей русской литературы съ 1844 по 1847-ой годъ.

Цензурныя условія времени не позволяли Б?линскому быть откровеннымъ съ читателями, — приходилось отводить душу въ интимныхъ бес?дахъ, a печатно лишь говорить намеками и общими фразами.

Взглядъ Б?линскаго на смыслъ литературы.

Конечно, взглядъ его на значеніе литературы теперь м?няется. "Въ наше время, — писалъ онъ въ 1843 г.,- искусство и литература больше, ч?мъ когда-либо прежде, сд?лались выраженіемъ общественныхъ вопросовъ, потому что въ наше время эти вопросы стали общ?е, доступн?е вс?мъ, ясн?е, — сд?лались для вс?хъ интересомъ первой степени, стали во глав? вс?хъ другихъ вопросовъ".

Значеніе писателя. Критика историческая.

Въ 1848 году, незадолго до смерти, Б?линскій писалъ еще р?шительн?е: "Поэтъ — прежде всего, челов?къ, потомъ гражданинъ своей земли, сынъ своего времени. Онъ и долженъ служить времени. Поэтъ долженъ выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое даетъ колоритъ и смыслъ всей его эпох?". Съ другой стороны, это заключеніе и критику ставитъ обязанность объяснять писателя, изъ его времени". "Исключительно эстетическая критика, — продолжаетъ Б?линскій, — потеряла всякій кредитъ — на см?ну ей пришла критика историческая".

Взглядъ на Пушкина.

Такимъ опытомъ "исторической критики" было его новое изсл?дованіе о Пушкин?. Теперь Пушкинъ, въ глазахъ Б?линскаго, н?сколько опускается, для него теперь это только — великій поэтъ-художникъ, озаренный гуманными идеалами, над?ленный тонкимъ чувствомъ изящнаго. Онъ сд?лалъ для русской поэзіи великое д?ло, облагородивъ ее истинной красотой, но этимъ и кончилась его миссія. Теперь Б?линскій "старается извинить" Пушкина за его стихотворенія «Поэту», "Поэтъ и Чернь", — ошибочно видя въ нихъ полное и единственное "profession de foi" Пушкина, его взглядъ на поэзію и значеніе поэта.[198] Онъ «извиняетъ» поэта историческими причинами, условіями его жизни и т. д. По поводу «ревности» Алеко и жизни Татьяны онъ пишетъ прочувствованныя страницы о "правахъ любви", о предразсудкахъ общества, неправильномъ положеніи женщины въ культурномъ обществ?. Взгляды сенсимонистовъ видны въ его пламенныхъ р?чахъ.[199]

Взглядъ на народную поэзію.