«Красота спасет мир»

Фраза Мышкина «красота спасет мир» (четырежды повторенная Ипполитом в романе!) давно стала расхожим умозаключением, в которое неизменно вкладывается некий размытый, общий смысл красоты человеческой души. Эту трактовку, приторную и пошловатую, никто и никогда даже и не пытался оспорить, что и понятно – другого-то смысла у фразы все равно никто не мог найти. Однако берусь утверждать, что Достоевским в эту фразу был вложен совсем другой смысл.

«Красота – загадка» – говорит Мышкин. В романе есть человек, который сумел эту загадку разгадать. Это Ипполит. Вот он сидит на даче у князя и собирается застрелиться с первыми лучами солнца. Он хочет, чтобы если уж не его короткая жизнь, то хотя бы его смерть стала хоть чуть-чуть кому-то интересна. Он перевозбужден. Ему хочется быть в центре внимания этих последних, как он думает, людей в его жизни. Он демонстративно поднимает тост за здоровье Солнца, масонского источника жизни. И вновь обращается к князю (курсив мой):

Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет «красота»? Господа, – закричал он громко всем, – князь утверждает, что мир спасет красота!

<…> Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, что вы сами себя называете христианином.

Обратим внимание на представленную здесь смысловую цепочку. Итак, сначала Ипполит цитирует утверждение князя, что мир спасет красота. И тут же задает ему первый, вполне практический вопрос: а вы, дескать, какую такую красоту имеете в виду, это какая такая красота спасет мир? А через короткую паузу следует второй, заключительный вопрос, буквально как выстрел: а вы вообще сами-то христианин? Именно так: с ударением на христианина. Прилагательное «ревностный» тут, конечно, вторично. Вон и Коля рассказывал Ипполиту, что князь себя христианином называет. Не ревностным, а просто – христианином.

Почему же Ипполит увязывает два своих вопроса в единое целое? Почему на утверждение князя, что красота спасет мир, с подковыркой вопрошает: что это еще за красота такая и христианин ли князь в принципе? И почему князь на два эти вопроса предпочел не отвечать?

Потому что князь – не христианин. А значит, и красота, про которую он говорил, тоже не христианского происхождения!..

Так что же это за красота такая, которая, по утверждению масона Мышкина, должна спасти мир? Чья она? Конечно, масонская. Ибо в устах масона Красота – это не что иное, как важнейшая компонента масонской религиозной философии!

Вольными каменщиками, имеющими своей целью уничтожение христианства, было разработано учение о своей, масонской, Троице – в противовес Троице христианской. Таким образом, если христианская религия признавала Троицу как Бога-отца, Бога-сына и Святого Духа, то в соответствии с масонским учением своей собственной Троицей вольные каменщики считали Мудрость, Силу и Красоту.

Именно так и говорил об этом известный английский теософ-масон Фостер Бейли (Алиса Бейли): «Бог выражает Себя в Своей вселенной как Мудрость, Сила и Красота. Это масонская дань Троице Божества. И неизменным подтверждением этой активной Троицы служат масонские ритуалы»¹⁾.

Именно такой, масонский, подтекст мы встречаем в рассуждениях князя (сына Света, согласно масонской терминологии) про видение им божественного света, охватывающего его перед припадком. И хотя эти приступы, говорит Мышкин, и грозят ему реальной потерей разума, но зато одна эта предваряющая приступ минута божественного света есть не что иное, как «красота и молитва» – результат «восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни», или, иначе говоря, с Архитектором Вселенной.

Таким образом, своей знаменитой фразой «Красота спасет мир» князь Мышкин лишь утверждал очевидную для всякого масона истину – что мир спасет масонская Троица, когда ее третий элемент (Красота) заключит масонское божество в единое целое.

Совершенно очевидно, что если в романе есть Красота, то должны присутствовать и первые два элемента масонской Троицы – Сила и Мудрость. Есть ли они в тексте? Конечно, есть. И самое интересное, что находятся они рядом с Красотой! Вернее, рядом с Красотой воплощенной – с Настасьей Филипповной. Чего и следовало ожидать. Ведь Настасья Филипповна, по ревнивому намеку Аглаи, это пушкинский «образ чистой красоты», которому беззаветно служит «рыцарь бедный».

Настасья Филипповна – это трижды повторенная Аглаей «чистая красота». А еще она, по выражению Мышкина, «ослепляющая красота», «странная красота», и т. д.

Вывод ясен: Настасья Филипповна оказалась действительно настолько красива, что увидевший ее портрет Мышкин тут же отождествил ее… ой нет, вовсе не с рыцарской прекрасной дамой, как простовато предположила Аглая. Князь отождествил Настасью Филипповной с божественной красотой. Вернее, так: с масонской божественной Красотой! С воплощенной божественной ипостасью. С третьим элементом масонской Троицы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.