Татьяна Шуваева «Е. Б. Скороспелова. Замятин и его роман „Мы“»

Татьяна Шуваева

«Е. Б. Скороспелова. Замятин и его роман „Мы“»

Е. Б. СКОРОСПЕЛОВА. Замятин и его роман «Мы». В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М., Издательство Московского университета, 1999, 79 стр. (Перечитывая классику).

В течение почти десятилетия в романе Е. И. Замятина «Мы», написанном в 1922 году, а опубликованном в России лишь в 1988-м («Знамя», № 4–5), российские критики и историки литературы видели прежде всего первую в мировой литературе антиутопию, предупреждавшую об опасности советского тоталитаризма. Такому восприятию романа «Мы» способствовала и биография его автора — политического «еретика», претерпевшего гонения на родине из-за публикации этого произведения за рубежом и вынужденного в 1931 году покинуть Россию. Однако зарубежные замятинисты Д. Ричардс, А. Шейн, Л. Геллер, А. Гилднер, Р. Гольдт и другие[1] показали, что значение романа этим не исчерпывается — он относится к центральным произведениям XX века, изображающим трагическую судьбу современного человечества. Книга специалиста по русской литературе 20 — 30-х годов Е. Б. Скороспеловой написана в этом же направлении. В ней дан во многом новаторский анализ романа «Мы», представленной в нем картины мира и концепции человека.

Ключевые моменты биографии «чёрта советской литературы» (так с горечью Замятин назвал себя в письме к Сталину) и рассказанная Скороспеловой с опорой на недавно полученные А. Галушкиным и Р. Янгировым данные почти детективная история печатания в США и других странах «Мы», «текста-эмигранта», осмысливаются как своеобразная форма литературных связей между Россией и Западом. Не менее существенно доказываемое Скороспеловой влияние антиутопии «Мы» на прозу Булгакова, Платонова и Набокова, которые шли хоть и в семимильных сапогах, но все-таки за Замятиным.

В книге по-новому показаны многообразные связи романа с идеологией и культурой серебряного века и 20-х годов. Уже С. Кормилов писал о некоторой иллюстративности романа «Мы» по отношению к ряду идей пролеткультовца А. Гастева, однако Скороспелова подводит читателей к выводу о том, что в «Мы» не только талантливо пародируются космическая утопия поэтов Пролеткульта и мечты А. Гастева о создании «нового» машиноподобного человека — Замятин предостерегает и от угрозы технократической цивилизации. Автор романа «Мы», талантливый инженер-кораблестроитель, конечно, ощущает в машине и результат творческого прозрения (полет космического корабля «Интеграл»). И все же, по мнению Скороспеловой, Замятин примыкает к той линии русской философской мысли, которая, восходя к славянофилам, Достоевскому, авторам сборника «Вехи», «сложилась в борьбе с рационализмом, с безграничной верой в силу разума и возможность использовать научные методы ради достижения человеческого счастья». Включение «англичанина» (так называли Замятина в России), на творчество которого повлияли помимо Достоевского Г. Уэллс, О. Генри, А. Франс, в «славянофильский» круг может показаться спорным. Но Скороспелова смело ревизует сложившиеся стереотипы.

Так, исследовательница темпераментно полемизирует с распространенным взглядом на автора «Мы» как на сторонника революционного типа развития общества. По ее мнению, слова революционерки I-330 о том, что революции бесконечны, — «метафора протеста против догматизма и стагнации, против омертвения жизни», но революция для писателя — «не синоним государственного переворота, предстающего у Замятина как возвращение к пещере, как нарушение стабильности, необходимой для строительства жизни, как бессмысленная растрата человеческих сил» (его рассказы «Мамай», «Пещера»). Скороспелова видит в «МЕФИ» наследников идей «бесов» Достоевского, так как и замятинские революционеры и строители Единого Государства претендуют на роль Благодетелей человечества.

Интересно прослеживается родство романа «Мы» с поэтикой неомифологического символистского романа, с дихотомией аполлонического и дионисийского у Ф. Ницше и Вяч. Иванова, в «Петербурге» А. Белого и в поэзии А. Блока (противостояние стихийного и «цивилизаторского» начал), а также трагическое травестирование Замятиным библейского сюжета о строительстве Вавилонской башни.

Подобная многомерность замятинского произведения была бы невозможна в «чистой» антиутопии, это — неотъемлемая черта неоднородной жанровой природы «Мы». Кстати, замечание И. Роднянской: «„Мы“ Замятина как раз стилистически сомнительны, так как к изложению привлечен весь экспрессивный инструментарий, наработанный писателем ранее, но совершенно избыточный для данной задачи; книга справедливо знаменита — вопреки своему слогу»2 — основано как раз на представлении о том, что жанровое содержание этого произведения исчерпывается антиутопичностью. Между тем Скороспелова, подчеркивая тонкий психологизм в «Мы», с помощью которого только и можно было раскрыть изнутри образ Д-503, инженера и автора записок о Едином Государстве, доказывает, что знаменитая книга — одновременно авантюрный, любовный, психологический, философский роман. А мнение исследовательницы о том, что среди разных жанровых форм в «Мы» ведущим оказывается «роман о романе», то есть роман о создании художественного произведения, где герой выступает в роли его творца, побуждает читателя включить «Мы» в ряд таких классических русских романов XX столетия, как «Вор», «Кащеева цепь», «Мастер и Маргарита».

Татьяна ШУВАЕВА.