Овстуг

Овстуг

Семейные предания русского дворянства часто начинаются с того, что «первопредок» впоследствии широко раскинувшейся поросли «выехал» из-за границы. Тютчевы считали себя русским ответвлением флорентийского купеческого рода. Но их родословное древо не знает никакого выходца из Италии, отправившегося на Русь в поисках фортуны. Наоборот, первым историческим Тютчевым был человек, которым его многочисленное потомство имеет все основания гордиться. Это Захарий Тютчев (ок. 1350 — ок. 1400 годов), посланный Дмитрием Донским с дипломатической и разведывательной миссией к Мамаю накануне Куликовской битвы.

Тютчевы принадлежали к кашинскому дворянству. Их появлению на Брянщине предшествовал еще один яркий эпизод из родовых исторических анналов. Дед поэта, уроженец Угличского уезда, секунд-майор Николай Андреевич Тютчев, женился на Пелагее Денисовне Панютиной, владевшей подмосковным селом Троицким. Неподалеку было имение Дарьи Ивановны Салтыковой, прославившейся своим беспредельным садизмом. Потомкам она известна как Салтычиха. Воспылав «любовною страстию» к соседу, решительная помещица не скрывала, что она пойдет на все. Не нашедшая ответа любовь легко переходит в ненависть. Дело кончилось тем, что Тютчевы под покровом ночи тайно бежали лесными тропами, обманув соглядатаев, выставленных Салтыковой. Их путь лежал в село Овстуг Брянского уезда Орловской губернии, также принадлежавшее жене отставного майора.

Надо сказать, что сам Николай Андреевич Тютчев отнюдь не был кротким агнцем. На новом местожительстве он прославился своим разгулом, сутки напролет бражничая с соседними помещиками. Во главе «ряженых» дворовых он выходил на торговый тракт из Орла в Смоленск и собирал дань с проезжавших купцов. Впрочем, подобные деяния придавали ему своеобразное обаяние в глазах окружающих; он постоянно избирался предводителем уездного дворянства. Но даже этот, отнюдь не робкого десятка, человек устрашился Салтычихи.

Дед поэта построил в усадьбе помещичий дом. Он, как и принято, стоял на возвышенности, господствуя над крестьянскими избами. Вокруг дома был разбит небольшой парк, уступами спускавшийся к реке Овстуженке, впадавшей неподалеку в Десну. В этом доме 23 ноября 1803 года увидел свет будущий поэт. Его отец Иван Николаевич Тютчев не унаследовал «бурнопламенного» темперамента своего родителя. Наоборот, он был полной противоположностью отцу. Добрый, мягкосердечный, высоконравственный человек — он пользовался всеобщей любовью. Едва дослужившись до чина поручика, он уже в 22 года вышел в отставку и женился на Екатерине Львовне Толстой. Первый биограф поэта И. С. Аксаков характеризует ее как «женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности»[102]. По своему психическому складу даровитый сын был гораздо ближе к матери, чем к отцу; но мягкосердечие он с очевидностью унаследовал от отца.

Тютчевы, имея дом в Москве и подмосковную (упомянутое Троицкое), тем не менее, предпочитали проводить лето в Овстуге. Путь от первопрестольной столицы в далекий Брянский уезд был чреват большими трудностями и занимал более десяти дней. По-видимому, решающим аргументом была сентиментальная привязанность родителей поэта к этой отдаленной вотчине, полной семейных воспоминаний.

Помимо Тютчевых землями Овстуга владели еще пятнадцать помещиков. Понятно, что тютчевская усадьба была небольшой. Вернувшийся спустя четыре десятилетия в родные пенаты поэт взглянул на прошлое трезвым взглядом. Он пишет жене 31 августа 1846 года: «Старинный садик, 4 больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный, — все это помещается на участке в несколько квадратных сажен»[103]. Но этот крошечный парк представлял для мальчика целую вселенную; здесь впервые еще смутно ощутил он иррациональность бытия человека и природы. Под родительскими липами пробудилась в нем и тяга к словесному творчеству. Дочь поэта Д. Ф. Тютчева сообщает сестре Е. Ф. Тютчевой 20 августа 1855 года: «Мы отправились вместе, папа? и я, сперва на могилу дедушки, а затем в рощу, с которой у папа? связано столько детских воспоминаний. Он рассказал мне, что однажды, гуляя с своим дядькой в роще у кладбища, нашел мертвую горлицу в траве; они похоронили ее, а папа? написал эпитафию в стихах. Ты помнишь ночные фиалки, которые так благоухают по вечерам? Так вот, весной папа? приходил после заката солнца в рощу и собирал этот душистый чудоцвет в тишине и мраке ночи; это вызывало в нем неясное чувство таинственности и благоговения… Эти рощи, этот сад, эти аллеи были целым миром для папа? — и миром полным; тут пробудился ум и детское воображение искало в этой действительности свой идеал»[104]. Текст эпитафии горлице не известен; но, кто знает, может быть, он был не просто детской данью модному сентиментализму, а впервые в этом стихотворном наброске заговорил «ночной Тютчев»?

Богатым селом Овстуг никогда не был. По данным 1780-х годов в селе пять помещичьих домов и восемьдесят крестьянских дворов. Крепостные (их число было примерно 700–800 человек обоего пола) принадлежали разным владельцам. Все постройки деревянные; дед поэта выстроил в Овстуге первый каменный дом. Он же разбил при своей усадьбе небольшой парк, также единственный в селе. Правда, в Овстуге было две церкви: каменная Преображенская и деревянная Пятницкая.

Дети рано покинули семейное гнездо. Старший сын Николай избрал военное поприще; младший Федор вступил на дипломатическую службу и более двадцати лет безвыездно провел за границей. В Россию он вернулся только в 1844 году. Родители жили по-прежнему зимой в Москве, летом в Овстуге. Отец поэта последние годы жизни посвятил постройке в усадьбе нового дома. Едва был положен последний камень, он неожиданно скончался в этом доме 23 апреля 1846 года. Имущественный раздел и необходимость побывать на могиле отца заставили поэта в августе того же года отправиться в Овстуг.

Поэт пустился в дорогу со смутными чувствами. Он писал жене 20 августа из Москвы: «Не знаю еще, какое впечатление произведут на меня родные места, которые я покинул 27 лет тому назад и о которых так мало сожалел… Боюсь, что буду чувствовать не столько грусть, сколько скуку. Ибо ни одно из живущих во мне воспоминаний не восходит к тому времени, когда я был там в последний раз. Жизнь моя началась позже, и все, что предшествовало этой жизни, мне так же чуждо, как все, что было накануне моего рождения»[105].

Путешествие заняло пять дней. Поэт отметил, что «путь был скучен, но не утомителен; дороги и постоялые дворы сносны»[106]. Наконец, миновав «исторический, но далеко не великолепный город Брянск», поэт оказался в родных местах. Никакой радости он не испытывал. В следующем письме жене он исповедуется: «Я окружен вещами, которые являются для меня самыми старыми знакомыми в этом мире… Я пишу тебе в кабинете отца — в той самой комнате, где он скончался. Рядом его спальня, в которую он уже больше не войдет. Позади меня стоит угловой диван, — на него он лег, чтобы больше не встать. Стены увешаны старыми, с детства столь знакомыми портретами — они гораздо меньше состарились, нежели я. Перед глазами у меня старая реликвия — дом, в котором мы некогда жили и от которого остался один лишь остов, благоговейно сохраненный отцом, для того, чтобы со временем, по возвращении моем на родину, я мог бы найти хоть малый след, малый обломок нашей былой жизни… И правда, в первые мгновенья по приезде мне очень ярко вспомнился и как бы открылся зачарованный мир детства, так давно распавшийся и сгинувший»[107].

Схожими чувствами проникнуто и письмо поэта матери от того же (почтового) дня: «Нечего говорить вам, как я был взволнован, очутившись здесь после двадцатилетнего отсутствия. Но из всего моего овстугского прошлого я нашел лишь два обломка, которые еще кое-как держатся: старый дом и Матвея Ивановича (дворецкого. — В.Н.). Но человек более крепок и лучше сохранился, чем строение. Что до нового дома, то он, право, весьма хорош, и вид со стороны сада очень красив. Я буду чрезвычайно счастлив, уверяю вас, видеть здесь всех моих будущим летом. Это будет также весьма удачливо и для Овстуга, который нуждается для своего оживления в присутствии существ более живых и более веселых, нежели мы с братом»[108]. Намерение привезти всю свою семью в Овстуг будущим летом было продиктовано тем, что Ф. И. Тютчев пообещал матери постоянно навещать ее в семейной усадьбе.

Тютчев пробыл в Овстуге две недели (с 28 августа по 12 сентября). Все проблемы разрешились полюбовно, он был доволен и даже глядел в будущее со сдержанным оптимизмом. В уже цитированном письме он сообщает жене: «Что касается дел — они, насколько я могу судить, находятся в удовлетворительном состоянии. Приказчик, которому поручено управление… действительно хорошее, честное и преданное существо, заслуживающее, мне кажется, полного доверия. Раздел совершится зимою; а до того времени наличные деньги будут разделены пополам. Что до окончательного расчета, то каждому достанется по крайней мере тысяч пятнадцать — двадцать доходу, и есть надежда, что в дальнейшем он еще возрастет. Во всяком случае, будущее предвидится лучше настоящего и дети могут рассчитывать на большее, чем мы сами…»[109]

Скоро стало очевидным, что Тютчев не в состоянии сдержать данного матери слова. Деревенская жизнь угнетала его.

Однообразное существование — от завтрака к обеду и далее к ужину — выводило из себя. Ему были необходимы смена впечатлений, остроумная беседа, обсуждение текущих политических новостей. В Овстуг его могло загнать только отсутствие денег, что и произошло в июле 1849 года. Надо сказать, что жена поэта была рада этой перспективе. Экономная немка, она вовсе не видела в пребывании в усадьбе мужа никакой жертвы. Наоборот, здесь ей все нравилось; она не скрывала, что вообще со смиренной душой переселилась бы в деревню, если бы не беспокойная натура супруга. Она понимала его, но все же в письме брату сетовала, что у мужа отсутствует «шишка собственности» и он совершенно безразличен к судьбе своего родового имения. Она далее пишет: «Мы чувствуем себя обитателями некоей безвестной планеты, о существовании которой вы, жители Земли, ничего не знаете». Но «в продолжение пяти недель мой несчастный супруг прозябает на этой унылой и безмолвной планете»[110]. Похоже, что пять недель и был предельный срок, который Тютчев мог выдержать вдали от столичной суеты.

Дочери поэта прекрасно понимали мать. А. Ф. Тютчева (впоследствии фрейлина, автор известного дневника «При дворе двух императоров») пишет своей подруге О. Н. Смирновой (дочери А. О. Смирновой-Россет и издательнице ее записок) 21 июля 1852 года: «Наш дом красив и удобен, он весь утопает в зелени. У каждого из нас собственная комната, весьма уютная… Наш дом представляет собой нечто вроде начальной школы, основанной на взаимном обучении. Мама учит трех моих сестер английскому языку, моя сестра обучает меня русскому. Я же даю Мари и Ивану уроки по всем предметам, ибо у нас нет гувернантки, и меня эта обязанность очень занимает. Никогда не думала, что законодательство древнего Египта и Ассирии или спряжение глаголов могут быть так увлекательны. Я очень люблю детей и очень люблю чему-нибудь их обучать. Если бы возле меня постоянно было полдюжины ребятишек, мне больше ничего не было бы нужно, чтобы быть счастливой. Однако папй отнюдь не разделяет мою точку зрения, и во всей нашей компании лишь он один чувствует себя недовольным. Он так безнадежно скучает здесь, что готов завтра же подняться с места и направить свой полет к местам, где обитают люди»[111].

Тем не менее Овстуг постепенно становится неотъемлемой частью семейного быта Тютчевых. Жена всем сердцем привязалась к этой далекой от Петербурга усадьбе и искренне была готова навсегда осесть в брянской глуши. С практической точки зрения это представлялось ей даже необходимым. Она пишет П. А. Вяземскому 19 мая 1852 года: «Состояние наших дел вынуждает нас уединиться в деревне приблизительно на год; во всяком случае это касается меня и детей… Но мой муж никогда на это не согласится. Он полагает, что меня угнетает необходимость остаться на зиму в деревне, и эта мысль преследует его как кошмар. Я же отнюдь не буду чувствовать себя несчастной, живя в деревне»[112]. Несколько позднее она уже более откровенна со своим корреспондентом: «Я люблю русскую деревню; эти обширные равнины, вздувающиеся точно широкие морские волны, это беспредельное пространство, которое невозможно охватить взглядом, — все это исполнено величия и бесконечной печали. Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно… Я охотно провела бы зиму в деревне, однако мой муж категорически заявил, что никогда на это не согласится, и я все еще не знаю, на что же мы решимся»[113]. Умная женщина, она сумела настоять на своем, не оскорбив чувств мужа. Зиму 1852–1853 годов Э. Ф. Тютчева с дочерьми провела в Овстуге. Поэт приехал к ним на Рождество. Тогда было написано изумительное стихотворение:

Чародейкою Зимою

Околдован, лес стоит —

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,

Чудной жизнью он блестит.

И стоит он, околдован, —

Не мертвец и не живой —

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Легкой цепью пуховой…

Солнце зимнее ли мещет

На него свой луч косой —

В нем ничто не затрепещет,

Он весь вспыхнет и заблещет

Ослепительной красой.

В 1860-е годы положение существенно не менялось. Тютчев несколько раз приезжал в Овстуг к семье, но всегда оставался не более двух недель. В 1862 году гостем усадьбы (в отсутствие самого Тютчева) был его подчиненный по ведомству иностранной цензуры и знаменитый поэт Я. П. Полонский. Он только что похоронил жену и, едва излечив сердечную рану, искал новую подругу жизни. Предметом его очередного увлечения стала М. Ф. Тютчева. Правда, намечающийся роман благополучного конца не имел. Полонский не расставался в Овстуге с карандашом и бумагой и за десять дней сделал целый цикл зарисовок усадьбы.

Пореформенная русская деревня все более скатывалась в нищету, и Овстуг был наглядным примером этого. Характерен обмен письмами поэта с дочерью Марией. Она пишет из Овстуга: «Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе… Никогда еще народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле слова, или же произойдет благоприятный кризис, ибо предоставленные самим себе пастыри и овцы с каждым годом становятся все более отталкивающими. Впрочем, может быть, это — особенность, присущая Брянскому уезду, и к тому же «в Россию можно только верить»[114]. Поэт отвечает дочери во второй половине августа 1867 года: «Увы! ничто не позволяет думать, чтобы факты, отмеченные тобою в Брянском уезде, являлись исключением. Разложение повсюду. Мы двигаемся к пропасти…»[115]

После смерти поэта в 1873 году Тютчевы в Овстуге уже не жили. Он пережил своих старших детей, Дмитрия и Марию, которым должна была отойти усадьба. Часть мемориальных вещей сын поэта Иван перевез в Мураново. Семейная вотчина окончательно осиротела. Она сдавалась внаем, постоянно меняя обитателей. Наконец, накануне Первой мировой войны обветшалый дом был разобран. Его кирпичи пошли на постройку здания земской администрации за рекой. Церковь была взорвана немцами во время Отечественной войны; тогда же окончательно погибли остатки парка. Казалось, в Овстуге не осталось даже призраков былого.

Восстановление тютчевской усадьбы началось в начале 1980-х годов. К счастью, сохранилось много изобразительного материала (уже упомянутые рисунки Я. П. Полонского, рисунки пасынка поэта О. А. Перерсона, живописные этюды художников Драницына и Клевера), множество фотографий. Тщательные исследования позволили определить предположительные размеры усадебного дома. Они оказались очень точны: когда уже после завершения работ в Муранове были обнаружены подлинные чертежи, расхождение с ними составило всего тридцать сантиметров!

Музей-усадьба Ф. И. Тютчева в Овстуге была открыта в августе 1985 года, в дни празднования 1000-летия Брянска.