Эпилог

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Эпилог

На седьмомъ в?ц?Трояни

връже Всеславъ жребей

о д?вицю себ? любу.

«Слово о полку Игореве»

Мысль И. Е. Забелина о «трехбратнем роде у славян» весьма плодотворна в том плане, что «трехбратство» свойственно было не только легендарным князьям – основателям первых государственных образований Древней Руси (Азово-Черноморская Русь, Новгород-Балтийская Русь и Днепровская (Киевская) Русь), но оно проходит красной нитью и вовсех формах устного народного творчества (эпосы, былины,сказания, думы, сказки, наконец). Число «три» в результатеприобрело некий магический оттенок: «Три богатыря» в лице Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича воплощают собой пограничную стражу на рубежах, особо подверженных нападениям степняков, возглавляемых, как правило, трехглавыми Соловьями-Разбойниками. Обратим внимание и на то, что эта троица богатырей имеет характерное для своего времени социальное происхождение: князь – Добрыня Никитич; представитель крестьянства – Илья Муромец и священнослужитель – Алеша Попович. Случилось так, что и коллективный автор «Слова о полку Игореве» имеет аналогичную сословную принадлежность: В. К. Тредиаковский – выходец из простого народа; Иоиль Быковский – священнослужитель; А. И. Мусин-Пушкин – граф, особа, приближенная к трону, своеобразные «три богатыря».

Любая крестьянская семья мечтала и, как правило, воплощала эту мечту в реальную действительность – иметь трех сыновей: одного для Бога (частая смертность младенцев); другого для Царя (долгосрочная служба в армии); третьего для себя, то есть фактически для продления рода. А ежели выживали все трое, то они становились героями народного эпоса, каждый из них наделялся характерными поведенческими качествами, например, как у А. С. Пушкина в «Коньке-Горбунке»:

У крестьянина три сына:

Старший умный был детина,

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак[479].

Какими высокими чувствами любви к своим детям, оптимизма об их будущем и неиссякаемым юмором обладал русский народ, называя «дураком» самого умного и удачливого по жизни младшего сына?

Вполне закономерно, что притчи о трех братьях, трех героях (или антигероях), «Троице» и «Трое» из народного эпоса переместились в литературу. Вот уже княгиня Ярославна в «Слове о полку Игореве» в своем плаче взывает к трем стихиям: ветру, Днепру и Солнцу. А вот уже у А. С. Пушкина: «Три девицы под окном // пряли поздно вечерком» в «Сказке о Царе Салтане…». У него же в «Руслане и Людмиле» на свадьбе Руслана и Людмилы:

Сидят три витязя младыя;

Безмолвны за ковшом пустым,

……………………………………

Не слышат вещего Бояна;

Потупили смущенный взгляд;

То три соперника Руслана;

В душе несчастные таят

Любви и ненависти яд.

(Рогдай – воитель смелый, Фарлаф – крикун надменный, хазарский хан Ратмир. – А. К.)

Все трое бледны и угрюмы,

И пир веселый им не в пир[480].

Удивительно, но случилось так, что также как над созданием «Слова о полку Игореве», так и над доработкой его первоначального текста «под древность», а также над подготовкой к печати его окончательного текста «трудились» всякий раз «Три богатыря», соответственно: В. К. Тредиаковский, И. Быковский, А. И. Мусин-Пушкин; А. И. Мусин-Пушкин, И. Н. Болтин, И. П. Елагин; А. И. Мусин-Пушкин, А. Ф. Малиновский, Н. Н. Бантыш-Каменский. Во всех трех «троицах» («Троянах») участвует «серый волк», поистине «серый кардинал» – граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин. Недаром великий «скептик» Андре Мазон интуитивно «угадал» в нем одного из соавторов «Слова о полку Игореве». Еще ближе к истине подошел великий советский ученый-историк Александр Александрович Зимин, можно сказать, чисто математически «вычисливший» второго члена «Троицы» («Трояна») – «сизого орла» – Иоиля Быковского. Справедливости ради мы просто обязаны назвать имя «пророка в своем отечестве», впервые «вычислившего» «соловья старого времени» – Владимира Михайловича Богданова, который уму непостижимым методом впервые за всю более чем 200-летнюю историю «словистики» назвал имя автора «Слова о полку Игореве» Василия Кирилловича Тредиаковского[481]. Таким образом, сформирована еще одна «троица» – первооткрывателей «Трояна»: Андре Мазон, А. А. Зимин и В. М. Богданов.

Но не только цифра 3 занимает в русской народной речи особое место, столь же эпический оттенок несет на себе цифра «семь», видимо, со времен сотворения мира Создателем, завершившим свою работу за семь дней. Цифра «семь» прочно вошла в многочисленный арсенал русских пословиц, поговорок («Семь пятниц на неделе», «Семь раз отмерь – один раз отрежь»; «У семи нянек дитя без глазу» и т. д. – нам удалось насчитать свыше двадцати подобных искорок народного творчества). Как и следовало ожидать, и эта цифра «перекочевала» из фольклора в литературу, прежде всего в сказки: «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» (А. С. Пушкин, куда же без него?); «Волк и семеро козлят»; отразилось в названиях советских фильмов: «Семеро смелых»; «На семи ветрах», «Семь невест ефрейтора Збруева» и т. п. Цифрой семь, как несмываемым клеймом, помечены самые мрачные периоды «смутных времен»: «Семибоярщина» – начало 17го века; «Семибанкирщина» – начало 90-х годов 20-го века.

В «Слове о полку Игореве» семерка просто обязана была появиться, она и появилась в нужное время и в нужном месте. Речь идет о мятежном полоцком князе Всеславе Брячиславиче – внуке Изяслава Владимировича, сына Владимира Святославича («Крестителя») и Рогнеды. Этому персонажу в «Слове» посвящен довольно пространный фрагмент, который некоторые исследователи считали самостоятельным произведением, – «Песнь о Всеславе», – лишь впоследствии включенным в состав «Слова». После братоубийственной битвы на р. Немиге «…Немиз? кровави брез? не бологомъ бяхуть пос?яни, пос?ян и костьми Рускихъ сыновь», Всеслав оказался вместе с двумя своими сыновьями в плену у киевского князя Изяслава Ярославича, будучи посаженным в «поруб» (темницу). Когда в 1068 году в Киеве вспыхнул мятеж горожан против князя Изяслава, Всеслав Брячеславич был освобожден мятежниками и «посажен» на киевский престол 15 сентября 1068 года. Прокняжив 7 месяцев, Всеслав был свергнут в апреле 1069 года и вновь возвратился в Полоцк. Именно с овладения киевским столом начинается в «Слове» пассаж о Всеславе Брячиславиче: «На седьмомъ в?ц? Трояни, връже Всеслав жребій о д?вицю себ? любу. Тъй клюками подпръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружіемъ злата стола кіевскаго».

Безусловно, интересный экскурс к событиям столетней давности о деятельности мятежного князя-оборотня, тем не менее он не имеет никакого отношения к событиям, воспетым в «Слове о полку Игореве». Поэтому украинский поэт И. Франко и белорусский поэт М. Богданович посчитали этот фрагмент инородным вкраплением в сюжет «Слова», а Богданович даже перевел его на белорусский язык как самостоятельное произведение под названием «Песнь про князя Всеслава Полоцкого».

Мы также считаем, что фрагмент о князе Всеславе Полоцком внесен в текст «Слова» уже на стадии «затемнения» первоначального текста, и на то есть веские основания. А причиной тому этот самый «седьмой век Трояна», с датировкой которого у исследователей до сегодняшнего дня не сложилось единого мнения. Отсчитываем шесть веков назад с даты воскняжения Всеслава на Киевском престоле (1068 год) и попадаем в середину V века (468 год), с которого прошло ровно шесть веков. Однако события, происходившие раньше 468 года, относятся уже к началу седьмого века, например, согласно легенде, закладка Киева в 430 году братьями Кием, Щеком и Хоривом. Действительно, если V век считать «Трояновым веком», то все вроде бы сходится. Кроме одного: зачем всю эту 600-летней давности легенду встраивать в текст «Слова»? Видимо, у авторов была своя сверхзадача по поводу «седьмого Троянова» века.

Отсчитаем шесть с лишним веков от воскняжения Всеслава Полоцкого в Киеве не назад, а вперед, и мы попадаем… в век восемнадцатый, а если конкретно, то в 1768 год, год смерти автора «Слова» Василия Кирилловича Тредиаковского. А все события, предшествовавшие этой дате, происходили именно на «седьмом веке» от исходной даты (1068 год), «носитель» которой в данном случае просто случайно «подвернулся» под руку. Таким образом, XVIII век можно по праву считать «веком Трояновым». В этом веке родились и творили авторы «Слова о полку Игореве» – «Трояне» (В. К. Тредиаковский, И. Быковский, А. И. Мусин-Пушкин), а также все соучастники процесса стилизации протографа «под древность» (А. И. Мусин-Пушкин, И. П. Елагин, И. Н. Болтин) и участники подготовки стилизованного «Слова» к первому изданию (А. И. Мусин-Пушкин, Н. Н. Бантыш-Каменский, А. Ф. Малиновский). Наконец, в этом «Трояновом веке» родились и творили три корифея русской литературы, науки и культуры: В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов и А. П. Сумароков, не говоря уже о такой «великолепной троице», как Г. Р. Державин (1743—1816 годы), Д. И. Фонвизин (1744—1792 годы) и Н. М. Карамзин (1766—1826 годы).

К «Троянову веку» по рождению (1799 год) относится и Александр Сергеевич Пушкин.

Спрашивается, зачем потребовалось «Троянам» вставлять в текст «Слова о полку Игореве» легенду о Всеславе Полоцком, жившем семь веков тому назад? Напомним, что вначале «Запева» повести они уже отметились в качестве коллективного автора: «Троянъ бо в?щiй, аще кому хотяше п?снь творити, то раст?кашется мыслію по древу, с?рымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы». Для вящей убедительности напомнили о себе еще раз перед самым началом похода Игоря в Половецкую степь: «О Трояне, соловію, старого времени! Абы ты сіа плъкы ущекоталъ, скача, славію, по мыслену древу, летая умом подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы. П?ти было п?снь Игореви…».

Но и этого оказалось мало: бог любит «троицу»! И вот в середину текста «Слова» вставляется чужеродный фрагмент о «подвигах» Всеслава Полоцкого с одной лишь целью, чтобы акцентировать внимание читателей на новой трактовке «Троянового века» – века создания бессмертного литературного шедевра – «Слова о полку Игореве» – «На седьмомъ в?ц? Трояни…». Этим самым был подан знак потомкам, где искать авторов «Слова»

Выше мы уже задавались вопросом, почему изученный вдоль и поперек текст протографа «Слова» за десять лет стилизованный «под древность» и практически подготовленный к изданию, не был издан ранее 1800-го года. Причиной тому, на наш взгляд, были жесткие условия, поставленные Иоилем Быковским перед «стилизаторами» и «издателями», а именно:

? стилизованный «под древность» текст «Слова о полку Игореве» издать только после его смерти, чтобы не видеть своими очами плод греха своего перед автором «Слова о полку Игореве»;

? протограф «Слова», то есть рукопись В. К. Тредиаковского, издать через сто лет после смерти Иоиля с приложением к нему легенды о создании шедевра, его стилизации «под древность» с указанием всех лиц, участвовавших в работе над «Словом». Во-первых, он не желал видеть публикацию шедевра в искаженном виде, а во-вторых, он должен замолить коллективный грех перед автором «Слова о полку Игореве» на том свете после встречи с ним, на что и требовалось ему сто лет.

Первое условие было легко исполнимо. Сразу же после смерти Иоиля Быковского 25 августа 1798 года была организована редакторско-издательская группа в известном составе, которая за полтора года подготовила стилизованный текст «Слова» к печати. Первое издание «Слова» было напечатано в сенатской типографии в Москве тиражом в 1 200 экземпляров под названием «Ироическая п?снъ о поход? на половцевъ уд?льнаго князя Новагорода-С?верскаго Игоря Святославича, писанная стариннымъ русскимъ языкомъ въ исход? XII стол?тiя съ переложеніемъ на употребляемое нын? нар?чіе». Оно вышло в свет во второй половине – конце 1800 года.

Понятно, что никаких следов, напоминающих о «работе» тройки стилизаторов «Слова», не должно было сохраниться. Именно по этой причине после смерти в начале 90-х годов сначала И. Н. Болтина, а затем И. П. Елагина их архивы были приобретены А. И. Мусиным-Пушкиным, и «нужные» (а вернее сказать, ненужные) бумаги благополучно «сгорели» в Московском пожаре 1812 года (то, что было «нужно», естественно, уничтожено было еще до издания «Слова»).

Вторая половина завещания Иоиля Быковского для исполнения была куда более трудной. До 1898 года не доживут не только «самовидцы» и восторженные почитатели поэмы, такие как К. Ф. Калайдович (1792—1832 годы), но и все поколения людей, живущих в начале XIX столетия. Нужно было продумать «эстафету» доставки к концу девятнадцатого века протографа «Слова о полку Игореве» и приложения к нему, составленного Иоилем Быковским, повествующего об истории создания шедевра с покаянием перед потомками. Понятно, что эти «святые бумаги» ни в каком пожаре не должны были сгореть и ни при каком потопе утонуть. Повинуясь долгу перед этими двумя святыми людьми, А. И. Мусин-Пушкин хранил как зеницу ока оба этих документа в запечатанном виде. Но после войны 1812 года, когда все настойчивее стала напоминать о себе приближающаяся старость, он все чаще стал задумываться над тем, кому поручить донести «эстафету» к концу столетия. Выбор у него был невелик, заинтересовали его в этом плане два человека. Во-первых, Константин Федорович Калайдович, донимавший графа своими письмами-вопросами. Молодой, к концу 1812 года ему было всего-то 20 лет, быстро прогрессирующий ученый, научными интересами и дружбой был связан с Н. М. Карамзиным, Н. Н. Бантыш-Каменским, митрополитом Евгением (Болховитиновым). К концу жизни А. И. Мусина-Пушкина, Калайдович слыл уже одним из авторитетнейших знатоков древнеславянской и древнерусской письменности и литературы. Но одно обстоятельство, свойственное К. Ф. Калайдовичу, служило неким препятствием для поручения молодому ученому столь деликатного дела. Обстоятельство это – твердая убежденность Калайдовича в том, что «Слово» является литературным шедевром неизвестного автора, жившего в конце XII века. Переубеждать Калайдовича, посвятив его в столь шокирующую тайну, графу казалось не вполне корректным.

Другим кандидатом для передачи эстафеты к концу века сам собой напрашивался неутомимый «скептик» Михаил Трофимович Каченовский, которому к концу 1812 года исполнилось 37 лет.

Каченовский не принадлежал, подобно Калайдовичу, к исследователям «Слова», у него не было публикаций, посвященных этому произведению, но он решительно высказывал сомнение в подлинности поэмы. Впервые и единственный раз в печати Каченовский заявил об этом в 1812 году в статье «Взгляд на успехи российского витийства в первой половине истекшего столетия»[482]. Сыграл значительную роль в утверждении скептического отношения к «Слову», широко бытовавшему в течение первой половины XIX века, и, по существу, стал основоположником так называемой скептической школы в русской исторической науке. Влияние скептической школы, возглавляемой Каченовским, было весьма распространенным, и мнение о позднем происхождении «Слова» получило признание у митрополита Евгения (Болховитинова), у О. И. Семковского и Н. П. Румянцева. Сказывалось оно у П. М. Строева и К. С. Аксакова.

С такими взглядами на происхождение «Слова» М. Т. Каченовский идеально подходил на роль носителя «эстафеты» с тайной создания шедевра В. К. Тредиаковским и его дальнейшей метаморфозой.

В феврале 1817 года на 73-м году жизни Алексей Иванович Мусин-Пушкин скончался, предварительно передав Каченовскому опечатанный пакет с документами, а на словах сообщил краткую легенду по существу вопроса, которую он должен был сообщить следующему участнику «эстафеты», и т. д.

М. Т. Каченовский сделал блестящую карьеру. С 1811 года он доктор философии и изящных наук, профессор теории изящных искусств и археологии. С 1821 года – заведующий кафедрой истории, статистики и географии Российского университета. С 1837 года – ректор Московского Университета, член Российской Академии с 1819 года, член Общества любителей Российской словесности (ОЛРС) и Общества истории и древности России (ОИДР). С начала 30-х годов он начал продумывать вопрос о передаче по эстафете сведений, доверенных ему А. И. Мусиным-Пушкиным.

В жаркой дискуссии с А. С. Пушкиным, состоявшейся 27 сентября 1832 года в одной из аудиторий Московского Университета, он чуть было не проговорился о доверенной ему миссии на глазах многочисленной публики из студентов и преподавателей университета, но вовремя осекся. Понимая, что перед ним гений и что он может без труда «расшифровать» его оговорку, Каченовский принимает решение – доверить Пушкину тайну во всем ее объеме. Пушкин моложе Каченовского на 25 лет, и кому, как не ему, нести «эстафету» к концу XIX века.

Как повлияло это поручение на взгляды Пушкина о происхождении «Слова о полку Игореве», подробно рассказано в предыдущих главах нашего исследования.

Гибель Пушкина, унесшего в могилу доверенную ему тайну происхождения «Слова о полку Игореве», спутала все карты Каченовского по передаче этой тайны к концу XIX века. Нужно было готовить другого кандидата, скорее всего, из одаренных студентов университета, которым уже более 25 лет читал лекции профессор М. Т. Каченовский. Среди наиболее одаренных студентов Каченовский обратил сначала внимание на Ивана Беликова, который, еще будучи студентом, опубликовал статью, в которой изложил взгляды своего учителя на «Слово о полку Игореве»[483]. В ней были суммированы основные аргументы Каченовского, сомневавшегося в древности «Слова о полку Игореве». Впрочем, к тому времени, когда Каченовский уже владел неоспоримой тайной происхождения «Слова», у него уже не было никаких сомнений на сей счет, а была твердая уверенность, что шедевр XVIII века создан великим поэтом, лингвистом, историком и полиглотом Василием Кирилловичем Тредиаковским.

Начиная с 1837 года, М. Т. Каченовский стал внимательно приглядываться к студенту К. Д. Кавелину, которого хорошо знал с детских лет как сына бывшего ректора Петербургского университета Д. А. Кавелина. За годы учебы (1835—1839 годы) студента Кавелина Каченовский не только отмечал его природные таланты и всемерно способствовал профессиональному росту одаренного молодого человека, но и проникся к нему отеческой лаской. Выбор был сделан. Незадолго до смерти, случившейся 19 апреля 1842 года, носителем тайны о происхождении «Слова о полку Игореве» становится Константин Дмитриевич Кавелин. Именно этим фактом можно было объяснить отсутствие публикаций со стороны писателя К. Д. Кавелина как о «Слове о полку Игореве», так и об Александре Сергеевиче Пушкине, о чем мы уже писали в предыдущих главах.

К биографии К. Д. Кавелина, изложенной нами в III главе, следует добавить несколько весьма важных для дальнейшего повествования штрихов. В 1845 году он женился на Антонине Федоровне Корш, сестре известных литераторов Евгения Федоровича и Валентина Федоровича Коршей. В 1747 году у супругов рождается сын Дмитрий, а в 1751 году – дочь Софья. По мере взросления любимых детей Константин Дмитриевич все более и более убеждался, что оба ребенка наделены недюжинными природными способностями. А посему вопрос о том, кому передать «эстафету» с тайной первородства «Слова о полку Игореве», перед ним не стоял. Если сам не доживет до 1898 года, то есть до 80-летнего юбилея, то эстафету подхватит сын Дмитрий Константинович.

Однако, как говорится в известной народной поговорке: «Мы предполагаем, а Господь Бог располагает». «Вообще, 1861 год явился в жизни Кавелина трагическим годом, – пишет его биограф Д. А. Корсаков. – С одной стороны 19 февраля совершилось лучшее чаяние всей его жизни – освобождение крестьян, причем осуществилась его мысль об освобождении их с землею; но это радостное событие для него было омрачено тяжелым личным горем: за несколько дней до этого умер его 14-летний сын, подававший большие надежды»[484].

Однако беда не приходит одна. В 1877 году скоропостижно умирает в 26-летнем возрасте дочь Константина Дмитриевича Софья Константиновна, в замужестве Брюллова. Кавелин не просто любил, он боготворил Софью, жил ею. С. К. Брюллова была высокоодаренной натурой. Все окружающие восхищались ее необыкновенным умом, образованностью, талантами, характером. Несмотря на свою короткую жизнь, Софья Константиновна сумела много сделать и на педагогической стезе, и на литературно-научном поприще: она преподавала историю в Василеостровской женской гимназии Петербурга, где заслужила всеобщую любовь и уважение. С. К. Брюллова блестяще участвовала в научных диспутах по историческим проблемам, переписывалась с И. С. Тургеневым, который относился к ней с уважением и интересом, высоко ценил ее отзывы о его литературных произведениях. В 1879 году Кавелина постиг еще один удар: умерла его жена, Антонина Федоровна, не вынесшая потери дочери.

Для Константина Дмитриевича наступили страшные годы, полные невыносимых душевных страданий и полного одиночества. По собственным словам Кавелина, он старался «топить жизнь в деятельности», чтобы не сойти с ума от душевных страданий. Константин Дмитриевич старался найти душевное успокоение в труде, занятиях благотворительностью и на кафедре Военно-юридической академии, читая лекции своим благодарным слушателям, очень любившим своего профессора.

Но еще одна проблема не давала покоя быстро состарившемуся от горя профессору: кому передать эстафету, понимая, что двадцать лет, оставшиеся до контрольного срока, ему не прожить, в то время как метроном стал уже отсчитывать годы, месяцы и дни до его кончины.

Умер Константин Дмитриевич внезапно, 3 мая 1885 года, от крупозного воспаления легких. Буквально за несколько дней до смерти он долго сидел на скамейке в парке, любуясь возрождением природы с наступлением весны. Но петербургская погода обманчива, его слегка продуло, и он почувствовал себя плохо. Распоряжение по «эстафете» пришлось отдавать уже на смертном одре своему племяннику и ученику, будущему своему биографу Д. А. Корсакову[485].

Передав племяннику пакет, он заплетающимся языком начал говорить об условиях его хранения и сроках вскрытия. Из последних слов умирающего Дмитрий Александрович уловил только «через сто лет после смерти…», последние слова … «Иоиля Быковского», произнесенные буквально по слогам и шепотом, Корсаков не расслышал. Он понял, что пакет должен быть вскрытым через сто лет после смерти самого Константина Дмитриевича Кавелина, то есть в 1985 году следующего столетия.

Пережив годы Первой мировой войны, двух революций и начало Гражданской войны, Д. А. Корсаков, будучи уже достаточно пожилым человеком, еще не решил, кому передать по эстафете послание конца XVIII – начала XIX веков. Судьба случайно свела его с замечательным человеком, известным журналистом Арнольдом Ильичем Гессеном, которому к тому времени было около сорока лет.

За несколько месяцев до смерти Корсаков передал пакет А. И. Гессену и устную легенду по поводу строгой конфиденциальности процедуры движения пакета по эстафете вплоть до 1985 года. Поскольку Арнольд Ильич родился 4 апреля 1878 года, то ему предстояло пройти не только свой этап эстафеты, но и озаботиться о том, кому выпадет честь обнародовать содержание депеши из «Века Трояна». В начале 20х годов ярко вспыхнула звезда молодого пушкиниста Сергея Яковлевича Гессена (род. 24.09.1903), близкого родственника Арнольда Ильича Гессена. В 1921 году он опубликовал свою первую книгу-исследование «Пушкин и декабристы», а затем практически ежегодно выходят все новые и новые книги о Пушкине и декабристах: «Аракчеев в поэме Пушкина» (1922 год), «Декабристы перед лицом истории» (1926 год) и в этом же году «Лунин и Пушкин. Каторга и ссылка», «Книгоиздатель Александр Пушкин» (1930 год); «Пушкин в Коломне» (1930 год); «Источники 10-й главы Евгения Онегина» (1932 год).

В 1934 году С. Гессен приглашается на работу в Институт Русской Литературы (ИРЛИ) – Пушкинский дом, где в полную силу раскрылся его талант исследователя и публициста. За три года до своей трагической гибели (25.01.1937) он написал еще 6 книг и 800 статей о декабристах и Пушкине. В 1936 году становится кандидатом исторических наук.

К середине 30-х годов, когда жизнь катила к шестому десятку, у Арнольда Ильича не было никаких сомнений относительно того, кому передать эстафету. Гениальный племянник идеально подходил на эту роль. Но случилась беда: в расцвете сил и могучего таланта Сергей Гессен погибает в автомобильной катастрофе (банально, будучи пешеходом, попадает под колеса грузовика, управляемого, похоже, нетрезвым водителем).

Правда, известный советский неопушкинист Александр Лацис выдвинул весьма правдоподобную версию, что С. Гессен не был жертвой банального автопроисшествия, а это было спланированное убийство, причиной которого стала его профессиональная деятельность.

По версии А. Лациса, Сергей Гессен совместно с другим известным пушкинистом Л. Б. Модзалевским (младшим) в своих исследованиях пришли к неожиданному открытию, что Лев Давидович Троцкий является прямым потомком Пушкина (правнуком) по внебрачной линии. Видимо, не сумев сохранить это открытие в тайне, оба пушкиниста трагически погибли[486].

Гибель племянника глубоко потрясла А. И. Гессена, но после довольно длительной паузы, растянувшейся без малого на 25 лет, он продолжил начатое им дело, приступив к публикации, начиная с 1960 года, целой серии художественных книг о жизни и творчестве А. С. Пушкина:

? Набережная Мойки № 12. Последняя квартира Пушкина (1960 год);

? Во глубине сибирских руд. Декабристы на каторге и в ссылке (1963 год);

? Все волновало нежный ум… Пушкин среди книг и друзей (1965 год);

? Москва, я думал о тебе. Пушкин в Москве (1968 год)[487];

? Жизнь поэта (1972 год);

? Рифма, звучная подруга. Этюды о Пушкине (1973 год).

Заметим, что автору последней в данном перечне книги к тому времени исполнилось 95 лет. 12 марта 1976 года Арнольд Ильич Гессен скончался в Москве.

Опубликованные биографические данные замечательного пушкиниста весьма скудны. Где и как он провел годы террора 30-х годов, Великой Отечественной войны, послевоенной разрухи и всенародного горя по десяткам миллионов погибших на фронтах, в фашистских лагерях смерти и в советских тоже – нам ничего неизвестно.

Неизвестно также, что сталось с рукописью протографа «Слова о полку Игореве», которая попала в его руки в грозные годы Гражданской войны. По крайней мере, в 1985 году, на десятом году после смерти А. И. Гессена, никакой информации о ней не появилось. Что-то, видимо, случилось с посланием из начала XIX века, если А. Гессен за 20 лет до контрольного строка публикации «Слова» дал потомкам контрольный сигнал по сложившейся ситуации в своей книге: «Все волновало нежный ум» (1965 год). Одну из глав этой книги «слово о полку игореве» мы обильно цитировали во второй главе нашего исследования, и в унисон с названием книги эта глава нас продолжает «волновать». И прежде всего тот факт, что якобы 14-летний К. Д. Кавелин наряду с 20-летним И. А. Гончаровым присутствовали на памятной дискуссии в Московском Университете 27 сентября 1832 года.

Доктор «N» и его товарищ по студенческим летам «Филолог» – работник Пушкинского Дома – не сразу, но почти одновременно обратили внимание на вышедшую в 1965 году книгу А. Гессена. Доктор «N» стал искать воспоминания К. Д. Кавелина, а «Филолог», который старался облегчить поиски своему другу, обратился в 1975 году непосредственно к самому писателю для прояснения ситуации. Однако ничего, кроме нам уже известной информации о том, что К. Д. Кавелин присутствовал на дискуссии и слышал ту самую фразу М. Т. Каченовского об авторстве «Слова о полку Игореве», ему добиться не удалось.

Из этих скудных информационных обрывков можно делать только гадательные выводы.

Во-первых, на каком-то этапе своей, вероятно, нелегкой жизни А. Гессен вынужден был вскрыть пакет и ознакомиться с его содержанием, о чем и дал сигнал в своей книге, хотя и в искаженном виде, но с расчетом на то, что специалисты рано или поздно разберутся.

Во-вторых, когда «Филолог» обратился к нему за разъяснениями, он понял, что «сигнал», хотя и с большим опозданием, услышан заинтересованными лицами, и «дополнил» первичный сигнал информацией о том, что Каченовский знал автора «Слова» и в неявном виде сообщил эту информацию А. С. Пушкину.

А что еще ему оставалось делать? Вероятно, у него возникли серьезные проблемы с передачей по эстафете секретной депеши. Судя по тому, что ему пришлось спешно ознакомиться с ее содержанием, она либо была изъята кем-то и исчезла в неизвестном направлении. Либо, напротив, депеша была срочно переправлена в надежное место, например, за границу, где у него наверняка имелись родственники из эмигрантского сообщества, но только после ознакомления с ее содержимым с той целью, чтобы дать специалистам нить для поиска в случае изменения политического курса в стране.

С наступлением «Хрущевской оттепели» он и «выдал» «нить Ариадны» в своей книге, опубликованной в 1965 году.

Любознательный читатель:

– Так существует ли хоть малейшая надежда на то, что рано или поздно где-то всплывет эта самая «депеша» и тайна первородства «Слова о полку Игореве» окончательно канет в Лету?

– Надежда, как всегда, умирает последней. Если пакет был изъят при обыске, то это совсем еще не означает, что изъятые бумаги немедленно уничтожаются. Возможно, в каком-то архиве лежат эти бумаги в безымянном ящике или брезентовом мешке, о которые иные сотрудники, чертыхаясь, ежедневно запинаются. Такие случаи известны.

Если бумаги А. Гессена вместе с пакетом были вывезены за границу, то вероятность их обнаружения и находки протографа «Слова о полку Игореве» хоть и исчезающе мала, но все-таки, на наш взгляд, не равна нулю.

Поколенная роспись князей, упоминаемых в «Слове о полку Игореве»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.