Период безначалия и развала

Период безначалия и развала

9 октября 1929 года Шмит подает заявление об уходе, но вышестоящие инстанции не торопятся принимать его отставку. Переданное в Главискусство заявление не имело хода, так как эта структура была расформирована, точнее «реформирована» в Совет по делам искусства и литературы[297]. Институт в новом академическом году оказался без руководства: только на заседании Правления 13 февраля 1930 года был зачитан циркуляр о возвращении ГИИИ в ведение Главнауки, которая вскоре была реорганизована в Сектор науки Наркомпроса[298].

Пока же судьбу Шмита решал уполномоченный Наркомпроса по Ленинграду Б. П. Позерн. Еще 1 ноября он письменно уведомлял директора, что тот «обязан руководить работой Института и отвечает за это полностью»[299]. Позерн посылает и резолюцию в Правление Института о необходимости отложить рассмотрение заявления Шмита до окончания работы Комиссии ГУСа (резолюция была зачитана на заседании 6 ноября 1929 года)[300]. Положение бесправного директора, снявшего с себя руководство «во спасение» Института и при этом насильственно вынужденного нести за Институт полную ответственность безо всяких полномочий, становится невыносимым. Шмит делает отчаянные попытки освободиться от своих институтских обязанностей: 23 октября 1929 года на заседании Правления слушали дело о его снятии с руководства семинария по марксистскому искусствознанию, «в виду его личного заявления о том, что он при создавшихся условиях не находит возможным принимать участие в руководстве указанным семинарием»[301]. А 20 ноября 1929 года на заседании Правления он объявляет об уходе со ставки штатного действительного члена ГИИИ[302]. Наконец, не выдерживая наглости Назаренко, он пускает в ход неблаговидные приемы: 30 октября пишет Позерну жалобу на превышение замдиректором своих полномочий[303], а 11 ноября 1929 года, в связи с «партчисткой» Назаренко в Университете, спешит сообщить в конфиденциальном письме о темном «харьковском прошлом» этого коммуниста (т. е. намекает на его сотрудничество в белогвардейской прессе), что уже является политическим доносом[304]. Заметим, что и это не помогло: Назаренко остается замдиректором ГИИИ. И далее в январе, феврале, марте и вплоть до прихода нового директора Шмит пишет отчаянные письма в Главнауку и Главискусство с просьбами уволить либо его, либо Назаренко, справедливо указывает на неопределенность и неработоспособность Института, поскольку до сих пор непонятно, в чьем ведении (Главнауки или Главискусства) он находится, сотрудники так и не утверждены, не приняты отчеты, устарели планы[305].

А между тем заместитель директора откровенно захватывает власть, подчеркнуто не считаясь с директором. Так, 30 октября 1929 года он демонстративно срывает заседание Правления, назначив на те же часы заседание институтской коммунистической фракции. При этом оказывается, что Шмит даже не может объявить ему выговор[306], поскольку «по уставу директор не имеет права вмешиваться в жизнь партийных и профсоюзных организаций»[307]. Выкручивается Назаренко и из другой ситуации. 16 октября 1929 года на повестку заседания Правления был вынесен вопрос «О появившейся в „Радиоцентре“ (название институтской стенгазеты. — К. К.) заметке о зажиме самокритики администрацией ГИИИ во главе с Я. А. Назаренко». Вопрос о самокритике стоял тогда очень остро. После статьи Сталина[308] она насаждалась во всех сферах советской жизни. Например, в директивном указе НКП «О построении планов работы <…> на 1929/30 оперативный год за № 10004/104 от 19.04.29» отмечалось, что «самокритика в области просвещения <…> должна стать нормальным методом работы и самопроверки»[309]. Обвинение в «зажиме самокритики» коммунистом и ответственным работником было вполне достаточным для серьезных «оргвыводов». Но и тут Назаренко добивается от послушного Правления постановления о предвзятости беспартийных сотрудников (журналистов стенгазеты) к нему, ревностному коммунисту, и отводит обвинения[310].

На фоне склок, доносов и полнейшей деморализации руководства начинает разваливаться и работа Института. Способствует этому и смена работников административно-хозяйственной части, которую осенью вновь предпринимает Назаренко. Так, завхозом он берет некоего О. И. Шира, который скоро был уличен в краже институтского имущества (участь всех коммунистов-завхозов ГИИИ)[311]. Самоуправством занимается и взятый Назаренко в качестве вахтера его кум Ю. И. Бобков[312], который с осени 1929 года регулярно срывает лекции на Курсах, так как не желает вечерами допоздна оставаться в Институте[313].

24 ноября 1929 года Назаренко увольняет старейшего и самоотверженного работника Института Ф. В. Отто, бессменного заведующего канцелярией Института, объясняя это тем, что он как беспартийный не может вести секретную переписку[314], которая, по последней инструкции, возложена была на зав. канцелярией[315]. На его место он сажает выдвиженца А. Н. Шулакова, который, так и не разобравшись в громоздкой и сложной канцелярской работе Института, через несколько месяцев подает прошение об увольнении. 13 февраля 1930 года на заседании Правления постановили освободить Шулакова от должности заведующего канцелярией и назначить на эту должность А. И. Перепеч[316]. Надо заметить, что с этого времени в архивных делах Института появляются лакуны, в определенной мере затрудняющие доскональное обследование последнего года его существования. Ясно лишь, что в этот период добровольно уходят ценные сотрудники и продолжает разваливаться прежняя структура Института. Так, уходит со штатной должности заместитель председателя ГЕО В. Н. Соловьев[317], начавший работу в Институте с момента образования Театрального факультета, потом подает прошение об уходе Б. А. Ларин[318], покидает Институт и А. В. Оссовский, один из старейших сотрудников МУЗО, в последние годы возглавлявший Секцию музыкальной литературы[319]. Закрывается Копировальная мастерская, которая еще в зубовские времена выполняла благородное дело по копированию фресок гибнущих церквей[320].

С нового 1930 года развал усиливается. 13 января 1930 года подает прошение об уходе Г. А. Гуковский[321], через месяц, 23 февраля, уходит с поста секретаря ИЗО Н. А. Кожин[322], на этом же заседании (23 февраля) снимают с должности Финагина (в связи с уничтожением Термино-библиографического кабинета, где он после реорганизации значился секретарем)[323], отстраняют от руководства Кинокомитетом Адриана Пиотровского (по доносу Э. М. Арнольди о нарушении трудовой дисциплины[324]), с 15 февраля 1930 года увольняют В. М. Ермолаеву и на половину оклада переводят М. В. Эндер, «ввиду свертывания части работы Экспериментальной лаборатории»[325], 15 марта отчисляется из Института В. В. Успенский[326]. Поскольку документы за эти месяцы плохо подшивались и собирались, то уход многих сотрудников оказался не зафиксирован.

Резко меняется состав молодых кадров — научных сотрудников 2-го разряда и аспирантов. На место Кожина, серьезного специалиста по древнерусской и западноевропейской средневековой архитектуре, приходит в ИЗО беспомощная в научном плане, но правоверная «марксистка» Э. Н. Ацаркина[327], которая явно нацеливалась взять в свои руки идеологическую подготовку аспирантов. 13 февраля 1930 года Правление командирует ее в Москву к И. Л. Маца[328] «на предмет выяснения вопроса об организации научной части»[329], вскоре она начинает заменять председателя ИЗО Исакова во время его отъездов. А 5 марта на заседании Правления слушали ее заявление о необходимости «дополнения аспирантских кадров ГИИИ молодыми пролетарскими и марксистскими силами» и предложение «в срочном порядке разработать отделами вопрос о привлечении выдвиженцев»[330]. Из Главискусства в ЛИТО направляется никому не ведомый тов. Крюков[331], по рекомендации Маца в штат Института берут молодого активного коммуниста, заведующего Гублитом И. А. Острецова (в группу по марксистской методологии)[332]. 5 марта 1930 года на заседании Правления было постановлено зачислить на ТЕО Г. А. Авлова, театрального деятеля, специалиста по клубной самодеятельности и агитпропбригадам[333].

До прихода нового директора продолжается ликвидация подразделений Института: 5 марта на заседании Правления Назаренко оповещает об упразднении Пушкинского комитета (Оксмана) и Комитета русского языка (Виноградова)[334], через две недели была ликвидирована Лаборатория цветоформы Малевича[335].

О состоянии научной работы в период безначалия, а точнее «господства» Назаренко дает представление новый «Производственный план ЛИТО» на второй квартал 1930 года, составленный как раз зимой 1930 года и подписанный руководителями Отдела: председателем Назаренко и секретарем Малаховым[336]. Даже на фоне предыдущего плана он выглядит устрашающе. Здесь ЛИТО, по сути дела, превращается в тот самый семинар по марксизму, который Назаренко организовал для аспирантов, только работа в нем носит еще более императивный характер. Никаких работ по группам во втором квартале не предусматривалось — видимо, их руководителей планировалось уволить. План гласил, что «вся исследовательская работа отдела сосредотачивается <…> на пленумах ЛИТО, посещение которых ОБЯЗАТЕЛЬНО для всех штатных работников отдела».

План представляет список докладов на пленарных заседаниях, причем каждому штатному работнику ЛИТО вменялось в обязанность «в остающийся срок» (т. е. с апреля по июнь) «либо выполнение одного из докладов плана, либо официальное оппонирование по одному из докладов». Темы даны здесь в виде тезисов, от которых нельзя было отступать. Сначала идут общие темы; некоторые из них корреспондируют с темами аспирантского семинара: «Выявить основные методологические течения в современной науке о литературе и дать им политическую оценку» или «Специфика художественной литературы и ее классовая роль», а некоторые кажутся полной абракадаброй, возможно благодаря еще и чудовищному синтаксису, например: «Проблема стиля в качестве специфической формы мировоззрения, как особой диалектической и подвижной структуры, являющейся системой эстетического отношения класса к действительности на определенной исторической стадии его существования». Часто тезисы предстают как набор лозунгов, — например, доклад под названием «Методология на службе у критики» имеет следующий план: «Метод диалектического материализма как критический метод пролетариата. Значение марксистской методологии в деле марксистской критики. Марксистская система как орудие политической борьбы пролетариата».

Под пунктом «II» записаны темы, освещающие «проблемы современной литературы», а именно: пролетарской, крестьянской, «попутнической» и «буржуазной», а также «касающиеся расстановки классовых сил в современной иностранной литературе». Набиравшая обороты классовая борьба в литературе находит в них отражение. Приведем тезисы одной из них: «Буржуазные тенденции в современной литературе. Формирование ново-буржуазной литературы и отпад некоторых бывших попутчиков вправо; мелкобуржуазные колебания некоторых отдельных пролетарских писателей и нарождение некоторых из них». Но особо «актуально» выглядят темы, запланированные по Методологическому сектору, такие например как: «Попутническая агентура в рядах пролетариата» или «Искусство в борьбе за промфинплан»[337].