ТЕМА ВТОРАЯ "АТОМНЫЕ ЧАСЫ"

ТЕМА ВТОРАЯ

"АТОМНЫЕ ЧАСЫ"

Змея душила в кольцах своих атомную бомбу.

Глаз искал традиционную чашу с целебным ядом — древний символ медицины, но постоянно натыкался лишь на непривычного, запеленутого змеиными кольцами технократического дитя-уродца. Старинная змея с чашей намекала на союз, симбиоз самого, по преданию, мудрого творения природы с творением мудрости человеческой. А на рисунке, который стоял сейчас перед взором, запечатлена была смертельная схватка.

Змея ведь не просто обвила бомбу в трогательном геральдическом союзе. Древнее олицетворение мудрости вело последний бой с крайним выражением безрассудства.

Эмблема международного движения "Врачи мира за предотвращение ядерной войны" преследовала меня повсюду: змея боролась с бомбой на развешенных плакатах, на обложках книг и буклетов, на ярких этикетках, прилепленных к чемоданам и "кейсам" вновь прибывших. В те последние майские дни 1987 года Москва принимала гостей и участников VII Всемирного конгресса врачей, и к эмблеме движения прибавился значок, выпущенный специально для московского конгресса.

На нем изображена была змея как раз привычная — с чашей. Но стилизованная лавровая ветвь в змеиной пасти казалась слишком хрупкой и нежной, чтобы противостоять атомному грибу, выросшему на горизонте. Бомбу еще можно было сжать покрепче — а вот как удержать вырвавшуюся на волю ядерную стихию?

Однако врачи, похоже, не собирались поддаваться панике, наоборот, были настроены трезво и деловито, как и подобает людям их профессии в любой критической ситуации. В Москву они прибыли не заламывать руки и не на заупокойную молитву по человечеству — собрались на консилиум. Поставить точный диагноз, наметить конкретный курс лечения. Их спокойная целеустремленность терапевтически целебно действовала на нас, пациентов: верилось, что они твердо намерены бороться за жизнь "больного" до конца.

Я не врач и, как все "неврачи", отношусь к медицине со сдержанной неприязнью (пока, конечно, самого не прихватит). Но на конгрессе в Москве у меня с ними дело было общее, поскольку я, можно сказать, представлял на конгрессе одно из направлений их профессиональной деятельности. Назовем его "атомной диагностикой".

…Под одной из плакатных "змей", извивавшейся над стойкой регистрации в гостинице "Россия", произошла наконец встреча с человеком, прибытия которого я с нетерпением ожидал весь день. Организаторы включили в программу конгресса специальный симпозиум "Научная фантастика и ядерная реальность", а главным докладчиком пригласили американского литературоведа Пола Брайнса. Найдя его глазами в длинной очереди ожидавших регистрации, я вздохнул с облегчением: теперь симпозиум просто "обязан" был пройти успешно.

В каждой, даже сугубо экзотической области знания всегда найдется свой самый авторитетный специалист. В такой странно звучащей на слух области, как ядерные войны, таким "самым-самым" был, безусловно, профессор Брайнс.

Не военный эксперт, даже не ученый-естественник, он тем не менее знает о ядерных войнах — уже прошедших — больше кого-либо. К счастью, прогремевших пока только в человеческом мозгу, в воображении, в совокупной ноосфере наших страхов и фантазий. Понятно, что подобный опыт для участников конгресса врачей был бесценен.

После первых приветствий и вполне искренних, по необязательных междометий Брайнс сообщил мне: "Книгу я привез. Правда, это только гранки — книга выйдет через месяц". Что за книгу он имел в виду; объяснять было но нужно.

Досье по теме "Атомные часы":

ПОЛ БРАЙНС

Род. в 1942 г.

Американский литературовед. Окончил университет штата Индиана. В настоящее время профессор языка и литературы университета штата Вашингтон. Автор книги "Ядерные холокаусты" (1987).

Эту — пока первую и единственную — книгу Брайнса я ожидал с нетерпением. Полное ее название звучит так: "Ядерные холокаусты. Атомная война в художественной литературе, 1895–1984" — и требует, видимо, некоторых разъяснений.

Начну с непривычного слова "холокауст". "Поначалу, — сообщает автор в предисловии, — я был против использования этого термина. Когда-то он обозначал форму огненного жертвоприношения в древнееврейском религиозном ритуале. Позже, по горькой иронии, слово вошло в обиход, но уже как символ геноцида, развязанного нацистами против евреев во время второй мировой войны. Но поскольку мы с тех пор ничего более страшного не знали, я в конце концов уступил традициям последних десятилетий — обозначать этим термином ядерную бойню"^[1].

Книга Пола Брайнса — не только обстоятельный исторический обзор, но и аннотированная библиография на 800 с лишним произведений научной фантастики, вышедших на английском языке с 1895 по 1984 год. Без малого — век (почему именно с 1895 года ведется отсчет, я еще поясню).

Почти тысяча свершившихся ядерных войн. И описанных не сухо и бесстрастно, как составляются военные сводки (и впоследствии мемуары военачальников), а, напротив, ярко, эмоционально, взволнованно! Языком, доходящим до сердца, когда порой и разум пасует, блокируется чудовищной "цифирью". Неужели пройти мимо этого уникального коллективного опыта человечества?

Правда, опыта во всех отношениях странного. Опыта событий, в реальности еще не случившихся. Случись оно, это событие, — и никакой опыт не спасет. Будет это в первый и последний раз.

Разобраться во всем этом помогает научная фантастика. "Мы призываем художественную литературу, — пишет коллега Брайнса американский литературовед профессор Брюс Франклин, — всегда основанную на воображении, с единственной целью: помочь нам исследовать этот удручающий факт и как-то построить нашу жизнь в зависимости от него. Ответить на призыв может пока одна научная фантастика. Просто потому, что, какую бы область художественного творчества мы ни взяли, и сама ядерная война, и желанный конец этой угрозе человеческому существованию все еще остаются научной фантастикой по определению"^[2].

Странная и тревожная, что греха таить, тема в литературе, другой такой нет.

Атомной фантастике скоро минет век, но ничего ее авторы, видимо, не желают столь дружно, как закрыть тему — раз и навсегда. Не следует, конечно, идеализировать: для многих создателей "атомных" научно-фантастических бестселлеров подобные сюжеты не более чем допинг, пикантная приправа к основному блюду (мелодраме, авантюрному боевику и т. д.). На атомной фантастике уже нажили столько денег, что их хватило бы с лихвой на финансирование всех современных отрядов антивоенного движения… Но просто как люди, граждане, отцы семейств — все они с удовольствием похоронили бы саму возможность реализации столь удачно найденного "сюжетного приема".

Трудно представить себе нормального, не отягченного душевной патологией современного человека, который (повторяя название известной книги и еще более известного фильма) "перестал беспокоиться и возлюбил атомную бомбу". Правда, сознание наше — штука хитрая, возможности самоуговора поистине неисчерпаемы, но на духу, перед зеркалом собственной совести, никто, уверен, не рискнет сказать "да" бомбе. Не поднимется ничья рука поджечь фитиль под пороховым погребом, в который мы сами себя загнали.

Значит, остается только установить перед каждым это зеркало.

Задача не из легких во многих отношениях. Ведь и реагируют на пробудившуюся внутри себя самого тревогу по-разному. Для кого-то это пепел Клааса, другим обсуждение подобных вопросов приносит вполне понятный "дискомфорт", третьи просто глушат боль разнообразными наркотиками. Все чаще раздаются голоса о моральной правомерности такой литературы, как атомная фантастика, — она, мол, только привносит ощущение безысходности в наш и без того не слишком уверенный в своем завтрашнем дне мир… Но разве аморально бить в набат, будить, призывать к спасению, когда еще есть время спастись? "Литература ядерных катастроф моральна в том смысле, что поднимает вопрос, какими мы должны стать и что должны делать. Размышляя об этом, причем интеллектуально, а не на уровне эмоций, такая литература значительно освежает и традиционную прозу, и укрепляет всеобщее доверие к научной фантастике"^[3], - пишет в своей книге "Литература ядерных катастроф" американский литературовед Дэвид Даулинг.

Важно разобраться со всеми и каждому прописать одному ему пригодное целительное средство.

Как я уже сказал, позиция писателей-фантастов близка позиции врачей: и те и другие до лечения нуждаются в точном, правдивом диагнозе.

Есть и различия. Как выкинуть из художественной литературы эмоции, душевные срывы, перехлесты! Иногда эта осознанная, а может быть, подспудная потребность сначала заглушить тревогу в себе самом, а потом в пациенте. Или, наоборот, терапевтический "надрыв", обнаженный нерв, выплеснутая на страницы книг человеческая боль… Все было в краткой, но бурной истории атомной фантастики, но, переболев всеми мыслимыми заболеваниями, она сейчас отчетливо склоняется прежде всего к точной и, возможно, более объективной диагностике.

Стремится детально представить себе историю болезни, ее причины и нынешнее состояние "больного".

Что касается истории болезни, то фантасты, верные своему ремеслу, заполняли ее первые страницы еще тогда, когда всем остальным людям "больной" казался здоровым, резвым и вполне благополучным молодцом. "Романисты не ждали 6 августа 1945 года, чтобы начать обыгрывать тему атомной войны, — пишет Пол Брайнс. — Воображение читающей публики задолго до этого было воспламенено и породило самые мрачные фантазии на сей счет. То была реакция на открытие рентгеновских лучей в 1895 году, радиоактивности урана Беккерелем — в 1896-м; радия и полония супругами Кюри — в 1898-м и, наконец, на специальную теорию относительности в 1905 году, особенно на ее следствие — возможность превращать вещество в энергию. Массовая литература не замедлила с оперативным внедрением всех этих новинок научного прогресса в военное дело"^[4].

Об атомной фантастике и о реальностях атомной эры дальше и пойдет речь.