2. О СТРАННОМ «ТЯГОТЕНИИ»

2. О СТРАННОМ «ТЯГОТЕНИИ»

Что русский язык надо уважать, не коверкать и не засорять словами иностранными, об этом говорили и писали не раз. И спорили, конечно. Не мудрено: среди поборников чистоты языка объявлялись и такие, что вместе с сором готовы были вымести чуть ли не все слова нерусского происхождения, даже необходимые, прочно вошедшие в быт и замены не требующие, а вместо них сотворить всяческие «колоземицы» и «шаротыки». В свою очередь, наиболее рьяные поклонники Запада отвергали всякую замену чужого слова русским, безостановочно вливая в речь иностранные словечки и пытаясь наглухо закрыть народные, родниковые истоки русского языка.

К счастью, истоки эти закрыть нельзя, и русскому слову уже много легче дышится в семнадцатитомном Академическом словаре: оно не так стеснено запретительными пометами — «просторечие», «разговорное», «областное». И хорошо, что во «Введении» к словарю сказано: «Границы между книжной разновидностью литературного языка и стилями живой разговорной речи не всегда могут быть точно установлены, и литературный язык не может быть оторван от живого просторечия». И что даже так называемые «областные слова» «являются материалом общенационального языка, а не достоянием только местных говоров».

К счастью, народ, создатель и хранитель языка, всегда сам решал, каким словам жить и каким умереть. Нет, не стал он пользоваться ни «шаротыками», ни такими «заменителями» русских слов, как презент вместо подарка или аер вместо воздуха. Были справедливо изгнаны из русского языка и многие непереведённые прежде слова, которым нашлась хорошая, удачная замена, и мы стали говорить: область, а не губерния, маятник, а не перпендикула, самолёт, а не аэроплан, вратарь, а не голкипер, защитник, а не бек, полузащитник, а не хавбек, нападающий, а не форвард и т. д. Мертвым грузом остались в словарях сотни, если не тысячи иностранных слов, не нашедших применения или забытых за ненадобностью.

Борьба за чистоту языка — естественная, закономерная и в конечном счёте плодотворная, — разумеется, далеко не закончена, многие вопросы не решены. Но в последнее время, примерно с конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, почему–то вдруг смолкли голоса поборников чистоты, и — будто нарушилось что в механизме очистки — чужеземные слова буквально хлынули в наш язык. Мы словно бы застеснялись сразу простых русских слов, родного своего языка и уже не скажем, например, побеседовать, спросить, а обязательно проинтервьюировать; уже плохо звучит «музыкальное обозрение» — говорим: «музыкальное ревю»; старомодным кажется увлечение чем–нибудь — говорим: хобби.

Влечение к иностранным словам стало каким–то поветрием. В иных городах были сняты едва ли не все вывески с обозначением столовых, мастерских, отделений и повешены, так сказать, современные: «кафе» (хотя за вывеской — обычнейшая закусочная или столовая), «ателье», «салон», «филиал» (появились и филиалы ателье — мол, знай наших, тоже не лыком шиты!). Улицы сплошь… Не знаю, как тут и выразиться. Зафилиалены, закафеены, засалонены и заательеваны?

Куда ни кинь. Строится гостиница для автотуристов— готово опять–таки иностранное словечко: мотель (да и прочие гостиницы кое–кто начал подравнивать к этому слову, именовать отелями). Создали первый в мире спутник Луны — ив сообщениях Луна уже не Луна, а, видите ли, Селена, и не окололунная орбита, а селеноцентрическая. Тут и апоселение, и периселение…

Теперь возвращаются и старые, прежде изгнанные слова. Не успели мы порадоваться, что голкипер вытеснен вратарём, он снова замелькал в заметках о футболе, и вновь нападающего теснит, забивает форвард, а вместо защитника уже объявляется стоппер; не успели аэроплан заменить самолётом, вводится другое — лайнер… Стыдясь «ошибок», свойственных русскому языку, пытаемся и выговаривать уже не Гренада, а Гранада, не панацея, а панакия, не лицей, а ликей, не Озирис, а Осирис, не Сизиф, а Сисиф и не стыдимся неблагозвучия «обновлённых» имён.

А составители «Словаря иностранных слов» затверждают поспешно, самовольно: «Озирис — см. Осирис». И т. д. и т. п. До курьёза дошло: спохватились было — и знаменитого американского пианиста Вана Клиберна стали называть Клайберном. Только вмешательство самого пианиста вернуло ему приятную «неправильность» русского произношения, и он снова стал у нас милым, хорошим Клиберном. Наконец, на указателях дорожных рядом со словом бензин предупредительно ставим: petrol, а на вывесках «автовокзал» даём целый набор иностранных названий в родном для иностранца написании, словно боимся, что тот, приехав в Россию, чего доброго, начнёт изучать русский язык.

В последнее время обнаруживается пристрастие к словам не просто иностранным, а к английским, особенно американского происхождения. Высшим «шиком» иного словесного щёголя стало сказать: круиз (путешествие), ленч (второй завтрак), сервис (обслуживание), оффис (учреждение), босс (руководитель). Впрочем, «круиз» печатается уже без объяснений, иногда «круизируют» и… по Карпатам. «Сервис» тоже стал удивительно «популярным».

«Узаконены» боксы и кемпинги. У моряков к сейнерам в придачу появились тоже лайнеры, у издателей — бестселлер, у охотников — траппер, у спортсменов… Спортивным обозревателям и комментаторам просто не обойтись теперь без прессинга и дриблинга, клинча и фола, без спурта, аутсайдера и рефери. Подумаешь — судья! Рефери — это звучит. А удар «в утоп» — до чего же по–русски! Смэш — вот это блеск. То же и с автотуристской гостиницей: скучнейшее слово. То ли дело мотель: и ново, и к знакомым словам в ряд удобно становится — мотаться, проматывать.

Хочется спросить этих модников — взрослых дядь: «Зачем ребячитесь и, «задрав штаны», обгоняете друг дружку в щегольстве словесными побрякушками, уродуя красивый и сильный русский язык? Ведь модный бестселлер на поверку — всего–навсего чтиво, далеко не лучшего качества. Стоило ли за тридевять земель за ним тащиться? И разве нет в нашем языке, в многоязыкой, единой семье народов Советской страны более подходящего слова, чем мотель?»

Странно и до боли обидно, когда наши же советские учёные, открыв что–нибудь новое, называют его обязательно по–иностранному.

Разумеется, мы учитываем, что оживлённое, всё более и более широкое общение с другими странами, спор, — тивное, научное, культурное, торговое и политическое, взаимные поездки — все это распахивает ворота для обмена взглядами, соображениями, открытиями и, само собой, словами. И в этом не только нет ничего страшного, это благотворно, ибо способствует взаимообогащению, развитию. Однако всегда важно знать, что нам нужно и чего не нужно за границей, и важно иметь «собственную гордость» во всём, встречаемся ли мы с интересными, новыми открытиями, изобретениями или же со стриптизом и шейком и с так называемыми «современными» идеями и словечками.

Когда говорят «современно», мне всегда вспоминается, как возмущался этим определением мой приятель, рабочий (рабочий действительно современный: технически грамотный, за труд свой награждённый орденом Октябрьской Революции, член Союза писателей СССР, автор многих интересных книг):

— Хоть убей, никак не пойму, что такое «современно». Говорят: «Такая одежда современна, а такая несовременна. Такая–то мебель, или квартира, или архитектура — современна…» Говорили бы просто: «Это красиво, удобно, светло, просторно, выгодно» и так далее — было бы все понятно. А то за «современностью» черт знает что протащить можно. Мол, как писал Лев Толстой или как пишет Шолохов — это несовременно. Да и пытаются уже: длинно, мол, теперь такой век, что всего не перечитаешь. А я всегда с удовольствием учусь у Толстого и никогда не буду учиться у схематиков — так сказать, «мастеров» скорых действий и рубленых фраз.

Пушкина, Некрасова, Толстого, Шолохова все тома до словечка перечитать и в наш быстрый век время найти можно. Нужно найти, а найдёшь — жалеть не придется…

Что касается языка, дело совсем не в «современности». Язык имеет свои законы. Мы взяли космос, и слово это привилось, ибо оно не осталось одиноким. Отсюда и космонавт, и космический, и космовидение, и т. д. — целая семья определений, названий наук, связанных с нашим выходом за пределы матери–Земли. Такого же свойства слова: физика, электричество, революция и другие.

А дриблинг? А рефери? А форвард? Круиз? Сервис? Ателье?

Все это — слова–одиночки. «Непродуктивные слова», как выражаются языковеды. А значит — пустые, засоряющие, загромождающие нашу речь.

В самом деле: какое другое слово можно (не говоря уже о том, нужно ли) образовать от форварда?

Кроме того, мы имеем нападение, линию нападения и, само собой, нападающего. Сказать «форвард» — допустить явный сбой в представлении обо всём наступательном порядке в команде. При чём тут «форвард»? В чём его смысл? Разве только в лишнем поклоне языку английскому, хотя в этом он совсем не нуждается, и в отягощении нашего языка ещё одним, совершенно ненужным словом.

А что будем делать с сервисом? Сервировать, что ли? Ну, создадим автосервис, авиасервис, тракторосервис, свиносервис. А дальше?

То же с круизом, и дриблингом, и прессингом, и кемпингом, и ателье.

Есть мнение, что вопрос об иностранных словах в русском языке уже решён. И в самом деле так, если вспомнить мнение великих представителей русской культуры. Но сейчас, едва зайдёт разговор о нормах употребления иностранных слов, слышишь замечание: «Это решено К. Чуковским».

Но, может быть, не надо спешить с выводами?

Как известно, книга К. И. Чуковского о русском языке «Живой как жизнь» вышла впервые в 1962 году в издательстве «Молодая гвардия». И в том же 1962 году, в том же издательстве вышла другая книга о русском языке — «Судьбы родного слова» А. К. Югова, где поднимался тот же вопрос об иностранных словах.