Красовский В. Е Роман-эпопея «Война и мир»

Красовский В. Е

Роман-эпопея «Война и мир»

Творческая история романа-эпопеи необычайно сложна. «Война и мир» – итог подвижнического шестилетнего труда (1863–1869). Сохранилось множество вариантов, черновых набросков, объем которых значительно превосходит основной текст романа. Замысел произведения складывался в течение нескольких лет. Сначала Толстой задумал роман из современной жизни – о декабристе, возвращающемся в 1856 г. из ссылки. В 1860 г. были написаны три главы романа «Декабристы».

В 1863 г. Толстой начал работу над «Романом из времени 1810–1820 годов». Но на этот раз его заинтересовал более широкий круг вопросов. От повествования о судьбе декабриста он перешел к теме декабризма как общественно-исторического явления, поэтому обратился не к современности, а к 1825 г. – эпохе «заблуждений и несчастий» главного героя, а затем к Отечественной войне 1812 г. и предшествовавшим ей событиям 1805–1807 гг. Именно в этот исторический период, по мнению Толстого, формировался особый тип сознания, свойственный будущим участникам тайных обществ.

Уже в 1863 г. было создано несколько вариантов начала романа. Один из набросков – «Три поры» – появился, когда Толстой собирался писать трилогию о декабристе, охватывающую три эпохи: 1812, 1825 и 1856 гг. Постепенно хронологические рамки романа расширялись: действие должно было происходить в 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 гг. Однако позднее писатель ограничился более узкой исторической эпохой. Появились новые варианты, в том числе «День в Москве (именины в Москве 1808 года)». В 1864 г. был написан отрывок «С 1805 по 1814 год. Роман графа Л. Н. Толстого. 1805 год. Часть 1. Глава 1». Главным героем стал декабрист (это соответствовало первоначальному замыслу), однако из «декабристской» трилогии уже окончательно выделился замысел исторического романа об эпохе наполеоновских войн. Толстой изучал исторические документы, задумав написать хронику жизни дворянской семьи начала века. В этом произведении должно было быть несколько частей.

Передав рукопись первой части («1805 год») в журнал «Русский вестник» (опубликована в начале 1865 г.), Толстой засомневался в правильности своего замысла. Он решил дополнить «замысел характеров» «замыслом историческим», ввести в роман исторических деятелей – Александра I и Наполеона, написать их «психологическую историю». Это потребовало обращения к историческим документам, тщательного изучения мемуаров и писем начала XIX в. На этом этапе существенно усложнилась жанровая структура произведения. Из-за обилия исторических материалов, представлявших самостоятельный интерес, оно уже не укладывалось в рамки традиционного семейно-бытового романа. В конце 1865 г. была создана вторая часть романа «1805 год» (опубликована в 1866 г. в журнале «Русский вестник»).

В 1866–1867 гг. Толстой сделал наброски последних частей романа под названием «Все хорошо, что хорошо кончается». Финал романа отличался от финала окончательного варианта «Войны и мира»: герои успешно и «без потерь» прошли через тяжелые испытания. Кроме того, важная тема «Войны и мира» – историко-философская – была едва намечена, изображение исторических лиц играло второстепенную роль.

Работа над романом, вопреки планам Толстого, на этом не закончилась. Замысел снова расширился. На этот раз появилась одна из основных тем будущего романа-эпопеи – тема народа. Изменился облик всего произведения: из семейно-исторического романа («1805 год») оно превратилось в эпическое произведение огромного исторического масштаба. В него вошли картины Отечественной войны 1812 г., пространные размышления о ходе и смысле исторических событий. В сентябре 1867 г. Толстой совершил поездку на Бородинское поле, для того чтобы изучить место одного из величайших сражений, решившего исход войны. Заново пересмотрев все написанное, писатель отказался от первоначального варианта финала и от названия «Все хорошо, что хорошо кончается», ввел новых персонажей и окончательно определил название романа: «Война и мир».

В декабре 1867 г. вышли первые три тома. Работа над четвертым замедлилась – он был создан только в 1868 году. В 1869 г. опубликованы пятый и шестой тома. Одновременно в 1868–1869 гг. печаталось второе издание романа.

В 1873 г. были изданы «Сочинения графа Л. Н. Толстого в восьми частях». Готовя «Войну и мир» для этого издания, Толстой «вымарывал все лишнее». Наряду с новой стилистической правкой, он изменил структуру романа: шесть томов свел в четыре, военно-теоретические и историко-философские размышления вынес в приложение «Статьи о кампании 12 года», французский текст всюду перевел на русский язык. Подготовкой этого издания работа над романом «Война и мир» завершилась.

Проблема жанра. «Война и мир» – произведение, в котором сосуществуют различные жанровые тенденции, поэтому принятое обозначение жанра – роман – весьма условно.

Жанровый синтез, достигнутый в «Войне и мире», определяется прежде всего тем, что Толстой всесторонне показал жизнь России начала XIX в. (1805–1812 гг.), затронув широкий круг общечеловеческих проблем. В «Войне и мире» изображен важнейший исторический момент в жизни нации (Отечественная война 1812 г.), представлены различные социальные группы (дворянство, купечество, крестьянство, мещане, армия). Судьбы отдельных персонажей и уклад жизни России показаны как явления исторически обусловленные. Масштабность повествования, отражающего жизнь целой нации и отдельных сословий, исторические судьбы народа и государства, события внешней и внутренней политики России, делает «Войну и мир» историческим романом-эпопеей. Один из ведущих мотивов толстовского романа-эпопеи – традиционный для героического эпоса мотив всенародного подвига.

Важнейшая особенность формы романа-эпопеи – сложная, многоуровневая композиция. Повествование распадается на множество сюжетных линий, в которых действуют не только вымышленные персонажи, но и реально существовавшие, исторические лица.

Легко прослеживается романическая жанровая тенденция: Толстой изображает судьбы героев в процессе их становления и развития. Однако от традиционного европейского романа «Война и мир» отличается отсутствием центрального героя и огромным количеством персонажей. Отметим, что на жанровую структуру «Войны и мира» повлияли несколько разновидностей романа: роман исторический, семейно-бытовой, психологический и «роман воспитания».

Одна из существенных жанровых тенденций произведения – нравоописательная – особенно ярко проявилась в изображении семейной жизни Ростовых и Болконских, быта и нравов московского и петербургского дворянства. Обилие авторских размышлений об истории в третьем и четвертом томах и особенно в эпилоге также повлияло на жанровое своеобразие романа-эпопеи: философско-публицистические главы позволили Толстому, преодолевшему «ограниченность» художественного повествования, обосновать и развернуть свою концепцию истории.

Концепция истории. В многочисленных авторских отступлениях Толстой размышляет о том, что такое история, какие силы оказывают решающее влияние на исторический процесс, каковы причины исторических событий. Полемизируя с историками, считавшими события прошлого результатом воли исторических деятелей, вознесенных над «толпой», Толстой утверждает, что жизнь человечества не зависит от воли и намерений отдельных людей, даже если они обладают огромной властью.

В процессе работы над романом у Толстого сложилась стройная система представлений об истории. Жизнь человечества, в его понимании, – стихийная, «роевая». Она складывается из взаимодействия частных и общих интересов, желаний и намерений миллионов людей. Исторический процесс – это их всеобщая стихийная деятельность: историю делают не исторические личности, а массы, руководимые общими, часто неосознанными, интересами. Писатель подробно говорит о том, что любое историческое событие – это результат совпадения множества причин. Объяснять его только поступками так называемых «великих людей» – значит, по Толстому, упрощать реальную сложность истории.

Смысл происходящего, скрытый от непосредственных участников исторических событий, со временем проясняется. Участники войны 1812 года, по словам писателя, «производили скрытую от них, но понятную для нас работу». Однако во взгляде на историю «сверху вниз» есть и свои минусы: историческая дистанция не позволяет рассмотреть подробности, детали давних событий, понять непосредственные мотивы, определявшие поступки людей. В этом и состоит основное различие между живым восприятием исторических событий современниками и «судом» потомков, которые заново оценивают эти события, открывают в них новый смысл. «… Невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью… – пишет Толстой. – В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей» (т. 4, ч. 1, IV). По мнению писателя, человек обладает личной свободой – он волен сам строить свою частную жизнь, но, будучи участником исторического процесса, неизбежно подчиняется его законам – «необходимости». «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей» (т. 3, ч. 1, I) – таков главный вывод Толстого.

Он не соглашался с теми историками, которые считали, что крупные исторические деятели пользуются большей свободой, менее скованы в своих действиях, чем простые люди, и потому имеют больше возможностей влиять на ход истории. Размышляя в эпилоге «Войны и мира» о том, что такое власть, какую роль в истории играют власть имущие, писатель пришел к важным выводам. Власть, если рассматривать ее в отношении к ходу истории, – такое отношение человека к другим участникам исторического процесса, когда лицо, наделенное властью, выражает сумму «мнений, предположений и оправданий совершающегося совокупного действия» (эпилог, ч.2, VII) и в то же время принимает минимальное участие в этом действии. Таким образом, исторический деятель, по Толстому, – только выразитель общих тенденций, стихийно складывающихся в «роевой» жизни людей.

Само понятие власти в исторической концепции Толстого переосмыслено: высокий общественный статус человека не означает, что столь же велики его возможности воздействовать на людей, быть источником исторического развития. Напротив, власть делает человека несвободным, предопределяет его действия: «Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее [с точки зрения истории] предопределенность и неизбежность каждого его поступка» (т. 3, ч. 1, I).

Опираясь на свои представления о свободе и необходимости, о случайном и закономерном в истории, Толстой решает вопрос о том, в какой степени человеку доступен смысл исторического развития. В истории «то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно, – свободой». Изучение прошлого неизбежно приводит к историческому фатализму, который, по мнению писателя, «неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее» (т. 3, ч. 1, I). Но фатализм не означает, что познание истории невозможно: ведь смысл событий, скрытый от человека, может открыться всему человечеству. Постижение истории – долгий и сложный процесс, в котором теоретическое осмысление прошлого дополняется новым историческим опытом. Не объяснение отдельных исторических событий, а «нащупывание» общих исторических закономерностей должно быть целью историка, утверждает Толстой.

В своих представлениях об истории Толстой был фаталистом: все происходящее с человечеством, по его мнению, – реализация неумолимого закона исторической необходимости. Только в частной жизни люди вполне свободны и потому несут полную ответственность за свои поступки. Не считая человеческий разум силой, способной влиять на ход истории, писатель пришел к убеждению, что «бессознательная» историческая деятельность людей гораздо эффективнее осознанных, рассудочных поступков: «В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью» (т.4, ч.1, IV). Решающий аргумент Толстого – война 1812 года, когда большинство людей «не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего». Этих людей он называет «самыми полезными деятелями того времени», а самыми «бесполезными» – тех, «которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем» (т.4, ч.1, IV).

Автор «Войны и мира» иронически относился к политике и военной науке, скептически оценивал роль материальных факторов в войне, подчеркивая бессмысленность попыток сознательного воздействия на исторический процесс. Толстого волновала не столько военно-политическая сторона исторических событий, сколько их нравственно-психологический смысл.

Исторические события 1805–1809 гг., считает Толстой, не затрагивали интересов большей части русского общества – это результат политических игр и военных амбиций. Изображая военные действия 1805–1807 гг. и исторических персонажей – императоров и военачальников, писатель критикует лживую государственную власть и людей, самонадеянно пытавшихся влиять на ход событий. Военные союзы, заключенные в 1805–1811 гг., он считал чистым лицемерием: ведь за ними скрывались совершенно иные интересы и намерения. «Дружба» между Наполеоном и Александром I не могла предотвратить войну: императоры называли друг друга «государь брат мой» и подчеркивали свое миролюбие, но оба готовились к войне. Неумолимые законы движения народов действовали независимо от их воли: по обе стороны русской границы скопились огромные войска – и столкновение двух исторических сил оказалось неизбежным.

Повествуя о событиях 1805 г., Толстой основное внимание уделяет двум эпизодам: Шенграбенскому и Аустерлицкому сражениям. В оборонительном Шенграбенском сражении боевой дух русских солдат и офицеров был исключительно высок. Отряд Багратиона прикрывал отступление армии Кутузова, солдаты сражались не ради каких-то чуждых им интересов, а защищали своих братьев. Шенграбенское сражение для Толстого – очаг справедливости в войне, чуждой народным интересам. Решающую роль в нем сыграли батарея капитана Тушина и рота Тимохина. Рядовые участники события, повинуясь собственной интуиции, взяли инициативу в собственные руки. Победа была достигнута их незапланированными, но единственно возможными и естественно совершавшимися поступками. Смысл же Аустерлицкого сражения солдатам был непонятен, поэтому битва под Аустерлицем закончилась сокрушительным поражением. Шенграбенская победа и Аустерлицкое поражение обусловлены, с точки зрения писателя, в первую очередь моральными причинами.

В 1812 г. театр военных действий переместился в Россию. Толстой подчеркивает, что весь ход кампании не подходил ни под какие «прежние предания войн», что война ведется «противно всем правилам». Из политической игры, которую вели в Европе Александр I и Наполеон, война между Францией и Россией превратилась в народную: это «настоящая», справедливая война, от ее исхода зависела судьба целой нации. В ней участвовали не только армия (как в войне 1805 года), но и люди невоенные, далекие от армейской жизни. Высшее военное начальство оказалось не в состоянии контролировать ход войны – его приказы и диспозиции не соотносились с реальным положением дел и не выполнялись. Все сражения, подчеркнул Толстой, происходили «случайно», а вовсе не по воле полководцев.

Русская армия преобразилась: солдаты перестали быть равнодушными исполнителями приказов, как во время войны 1805 г. Не только армия, но и простой народ – казаки и крестьяне – взяли на себя инициативу ведения войны. Изгнание наполеоновских войск – цель, которую «бессознательно», как считает Толстой, преследовал весь русский народ. Изображение исторических событий в «Войне и мире» завершается в тот момент, когда цель народа в Отечественной войне – «очистить землю от нашествия» – была достигнута.

Подлинные события начала XIX в. – составная часть большинства сюжетных линий. Как и исторические персонажи, вымышленные герои – полноправные действующие лица в «исторических» сюжетах, развернутых в романе. Толстой стремится показывать события и реальных исторических лиц (Александра I, Наполеона, Сперанского, Кутузова), ориентируясь на точку зрения вымышленных персонажей. Шенграбенское сражение во многом увидено глазами Болконского и Николая Ростова, Тильзитская встреча русского и французского императоров – глазами Николая Ростова и Бориса Друбецкого, Бородино показано в основном с точки зрения Пьера.

Историк не имеет права на вымысел, для исторического романиста вымысел в освещении фактов истории – почва, на которой вырастают художественные обобщения. Толстой понимал, что субъективность в освещении исторических событий – свойство человеческого восприятия, ведь даже в самых правдивых рассказах очевидцев немало вымышленного. Так, говоря о намерении Николая Ростова дать правдивую картину Шенграбенского сражения, писатель подчеркнул, что он «незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду» (т. 1, ч. 3, VII). Толстой-романист в полной мере пользовался своим правом на вымысел, чтобы раскрыть психологию исторических персонажей. Буквализм в изображении исторических фактов был также абсолютно неприемлем для него: он создавал не «фотографию» события, а его художественный образ, раскрывающий смысл происшедшего.

По убеждению Толстого, понять общие закономерности исторических событий важнее, чем воспроизвести их во всех деталях и подробностях. Закономерность, определяя «цвет» события, не зависит от писателя, частности же – целиком в его власти. Это оттенки, которые художник находит в палитре истории, чтобы прояснить свое представление о смысле и значении события. Художник не излагает и не переписывает историю – он находит и укрупняет в ней то, что ускользает от взгляда историков и очевидцев. Множество фактических неточностей, отмеченных еще современниками Толстого, можно назвать «обмолвками» писателя, твердо уверенного в том, что правда художественная важнее правды факта. Например, Кутузов после ранения Багратиона посылает нового военачальника принять командование над первой армией, но Багратион командовал не первой, а второй армией. Эта армия первой приняла на себя удар врага, занимая ключевой левый фланг, что, очевидно, и обусловило «обмолвку» Толстого.

Отечественная война 1812 года, главное историческое событие начала XIX в., изображенное Толстым, занимает центральное место в композиции романа. Судьбы большинства героев писатель связывает именно с войной 1812 года, ставшей решающим этапом их биографии, высшей точкой в духовном развитии. Однако Отечественная война не только кульминационный момент каждой из сюжетных линий романа, но и кульминация «исторического» сюжета, в котором раскрывается судьба русского народа.

Отечественная война – испытание для всего русского общества. Она рассматривается Толстым как опыт живого внесословного единения людей в масштабе всей нации на почве общенациональных интересов.

Война 1812 года в трактовке писателя – война народная. «Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн, – замечает Толстой. – Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил» (т.4, ч. 3, I).

Главный парадокс Отечественной войны Толстой увидел в том, что наполеоновская армия, выиграв почти все сражения, проиграла войну, разрушилась без какой бы то ни было заметной активности со стороны русской армии. Поражение французов, подчеркнул Толстой, – проявление исторической закономерности, хотя поверхностный взгляд на события и может внушить мысль об иррациональности происшедшего.

Один из ключевых эпизодов Отечественной войны – Бородинское сражение, которое «ни для французов, ни для русских… не имело ни малейшего смысла» с точки зрения военной стратегии. Аргументируя свою позицию, Толстой пишет: «Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире)» (т. 3, ч. 2, XIX). Он подчеркивает, что, «давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно», то есть подчинились исторической необходимости. «Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородином была наложена рука сильнейшего духом противника» (т. 3, ч. 2, XXXIX). Таким образом, сражение, не имевшее смысла с точки зрения военной стратегии, стало проявлением неумолимого исторического закона.

Оставление Москвы ее жителями – яркое проявление патриотизма русских людей, событие, по мнению Толстого, более важное, чем отступление русских войск от Москвы. Это акт гражданского самосознания москвичей: они идут на любые жертвы, не желая быть под властью Наполеона. Не только в Москве, но и во всех русских городах жители покидали их, поджигали их, уничтожали свое имущество. С этим явлением наполеоновская армия столкнулась лишь на территории России – в других странах жители завоеванных городов оставались под властью французов и даже оказывали завоевателям торжественный прием.

Толстой подчеркнул, что жители оставляли Москву стихийно. Их заставляло делать это чувство национальной гордости, а не патриотические «афишки» Растопчина. Первыми «уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы» (т. 3, ч. 3, V). По-другому поступить они не могли, ведь «для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего» (т. 3, ч. 3, V).

Важнейшая особенность войны 1812 г. – партизанское движение, которое Толстой называет «дубиной народной войны»: «Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной…, – дубина народной войны поднялась со всею своею грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие» (т. 4, ч. 3, I). Народ бил противника «так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку», уничтожая «Великую армию по частям» (т. 4, ч. 3, III). Толстой пишет о существовании множества самых разных партизанских отрядов («партий), у которых была единственная цель – изгнание французов с русской земли: «В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому неизвестные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов» (т. 4, ч. 3, III).

Участники стихийной народной войны интуитивно, не задумываясь об «общем ходе дел», поступали именно так, как требовала историческая необходимость. «И эти-то люди были самыми полезными деятелями того времени», – подчеркивает писатель. Истинная цель народной войны была не в том, чтобы полностью уничтожить французскую армию, «забрать в плен всех французов» или «поймать Наполеона с маршалами и армией». Такая война, по мнению Толстого, существует только как вымысел историков, изучающих события «по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам». Цель беспощадной «дубины народной войны», гвоздившей французов, была простой и понятной каждому русскому патриоту – «очистить свою землю от нашествия» (т. 4, ч. 3, XIX).

Оправдывая народную освободительную войну 1812 года, Толстой осуждает войну вообще, оценивая ее как «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие» (т. 3, ч. 1, I). Любая война – преступление против человечества. Андрей Болконский накануне Бородинской битвы готов умереть за Отечество, но гневно осуждает войну, считая ее «самым гадким делом в жизни» (т. 3, ч. 2, XXV). Война – это бессмысленная бойня, «слава, купленная кровью» (М. Ю. Лермонтов), за которую люди лицемерно благодарят Бога: «Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как Бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей» (т. 3, ч. 2, XXV).

1812 год в изображении Толстого – историческое испытание, с честью выдержанное русским народом, но это и ужасы массового истребления людей, горе и страдания. Физические и нравственные муки испытывают все без исключения – и «правые», и «виноватые», и солдаты, и гражданское население. Не случайно к концу войны «чувство оскорбления и мести» в душе русских людей сменяется «презрением и жалостью» к побежденному противнику, жалким и униженным солдатам некогда непобедимой армии. Антигуманный характер войны отразился и на судьбах героев. Война – это бедствия и невосполнимые утраты: погибли князь Андрей и Петя. Гибель младшего сына окончательно сломила графиню Ростову и ускорила смерть графа Ильи Андреевича.

Образы Кутузова и Наполеона, созданные в романе, – яркое воплощение толстовских принципов изображения исторических деятелей. Кутузов и Наполеон далеко не во всем совпадают со своими прототипами: автор «Войны и мира» не стремился к созданию их документально-достоверных портретов. Многие известные факты опущены, некоторые подлинные качества полководцев преувеличены (например, дряхлость и пассивность Кутузова, самовлюбленность и позерство Наполеона). Оценивая русского и французского полководцев, как и всех других исторических лиц, Толстой применил жесткие нравственные критерии.

Антитеза Кутузов – Наполеон – основная нравственная антитеза романа. Если Кутузова можно назвать «положительным» героем истории, то Наполеон в изображении Толстого – ее главный «антигерой».

Автор подчеркивает самоуверенность и ограниченность Наполеона, проявляющиеся во всех его поступках, жестах и словах. Портрет «европейского героя» – иронический, предельно сниженный. «Потолстевшая, короткая фигура», «жирные ляжки коротких ног», стремительная, суетливая походка – таков Наполеон в изображении Толстого. В его поведении и манере говорить сквозят ограниченность и самовлюбленность. Он убежден в своем величии и гениальности: «не то хорошо, что хорошо, а то, что ему пришло в голову». Каждое появление Наполеона в романе сопровождается беспощадным психологическим комментарием автора. «Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли» (т. 3, ч. 1, VI) – таков Наполеон во время встречи с Балашевым. Толстой подчеркивает контраст между завышенной самооценкой Наполеона и его ничтожеством. Возникающий при этом комический эффект – лучшее доказательство бессилия и пустоты исторического деятеля, «притворяющегося» сильным и величественным.

Духовный мир Наполеона в понимании Толстого – «искусственный мир призраков какого-то величия» (т. 3, ч. 2, XXXVIII), хотя на самом деле он живое доказательство старой истины: «царь есть раб истории» (т. 3, ч. 1, I). Думая, что «что-то делает для себя», Наполеон исполнял «жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая была ему предназначена». Вряд ли он смог бы вынести всю тяжесть этой исторической роли, если бы у него не были «помрачены ум и совесть» (т. 3, ч. 2, XXXVIII). «Помрачение» ума Наполеона писатель видит в том, что он сознательно воспитывал в себе душевную черствость, принимая ее за мужество и истинное величие. Он «обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал)» (т. 3, ч. 2, XXXVIII). Когда эскадрон польских улан переплывал Неман на его глазах и адъютант «позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе», Наполеон «встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание». Смерть для него – привычное и надоевшее зрелище, он как должное воспринимает беззаветную преданность своих солдат.

Наполеон, подчеркивает Толстой, – глубоко несчастный человек, не замечающий этого только благодаря полному отсутствию нравственного чувства. «Европейский герой», «великий» Наполеон нравственно слеп, не способен понять «ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение» (т. 3, ч. 2, XXXVIII). Прийти к «добру и правде» можно, по мнению писателя, только отказавшись от своего мнимого величия, но к этому «героическому» поступку Наполеон совершенно не способен. Однако, несмотря на то, что Наполеон обречен сыграть свою «отрицательную» роль в истории, Толстой вовсе не умаляет его нравственной ответственности за содеянное: «Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!.. Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу» (т. 3, ч. 2, XXXVIII).

«Наполеоновские» качества в других героях романа писатель связывает с полным отсутствием у них нравственного чувства (Элен) или с трагическими заблуждениями. Пьер, в молодости увлекавшийся идеями Наполеона, остался в Москве с целью убить его и стать «избавителем человечества». Андрей Болконский на ранних этапах своей духовной жизни мечтал возвыситься над людьми, даже если для этого придется пожертвовать семьей и близкими. Наполеонизм в изображении Толстого – опасная болезнь, разъединяющая людей, заставляющая их блуждать по духовному «бездорожью».

Антипод Наполеона – Кутузов – воплощение народной нравственности, истинного величия, «простоты, добра и правды» (т. 4, ч. 3, XVIII). «Кутузовское», народное начало противопоставлено «наполеоновскому», эгоистическому. Кутузова трудно назвать «героем»: ведь он не стремится к превосходству над другими людьми. Не пытаясь воздействовать на ход истории, он подчиняется логике исторического процесса, интуитивно прозревает высший смысл происходящего. Этим объясняется его внешняя бездеятельность и нежелание форсировать ход событий. Кутузов, подчеркнул Толстой, наделен истинной мудростью, особым чутьем, которое побуждает его во время Отечественной войны действовать в соответствии с принципом: что должно произойти, произойдет само.

Источником «необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений» (т. 4, ч. 4, V), которой обладал Кутузов, стало народное чувство. Это чувство, поставившее его на «высшую человеческую высоту», полководец «носил в себе во всей чистоте и силе его». Именно оно было признано в Кутузове народом – и русский народ выбрал его «в представители народной войны». Главную заслугу Кутузова-полководца писатель увидел в том, что «этот старый человек, один, в противность мнению всех, мог угадать так верно значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему». Кутузов-главнокомандующий столь же необычен, как не похожа на обычную войну «война народная». Смысл его военной стратегии не в том, чтобы «убивать и истреблять людей», а в том, чтобы «спасать и жалеть их» (т. 4, ч. 4, V).

Историки, отмечает Толстой, превозносят Наполеона, считая его гениальным полководцем, и обвиняют Кутузова за его военные неудачи и чрезмерную пассивность. Действительно, Наполеон в 1812 г. развил бурную деятельность: суетился, отдавал массу распоряжений, которые казались ему и всем окружающим гениальными – словом, вел себя, как и подобает «великому полководцу». Кутузов в изображении Толстого не соответствует традиционным представлениям о военном гении. Писатель сознательно преувеличивает дряхлость Кутузова: главнокомандующий засыпает во время одного из военных совета не потому, что хотел «выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было», а потому, что «дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – сна» (т. 1, ч. 3, XII). Он не отдает приказов, одобряя то, что кажется ему разумным, и отвергая неразумное, ничего не предпринимает, не ищет сражений. На совете в Филях именно Кутузов внешне спокойно принимает решение оставить Москву, хотя это стоит ему ужасных душевных мук.

Наполеон победил почти во всех сражениях – Кутузов большинство сражений проиграл. Русская армия потерпела неудачи под Красным и Березиной. Но в конце концов именно русская армия под командованием Кутузова победила в войне 1812 года «победоносную» французскую армию, которой командовал «гениальный полководец» Наполеон. И тем не менее, подчеркивает Толстой, историки, лакейски преданные Наполеону, считают именно его «героем», «великим человеком», а для великого человека, по их мнению, не может быть хорошего и дурного. Поступки «великого» человека оказываются вне нравственных критериев: даже позорное бегство Наполеона от армии оценивается как «величественный» поступок. Истинное величие, по мнению Толстого, не измеряется никакими «лживыми формулами» историков: «Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую формулу европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» (т.4, ч.4, V). Величие Наполеона оказывается, таким образом, великой исторической ложью. Истинное величие Толстой нашел в Кутузове, скромном труженике истории.

Русские и французские полководцы. Среди исторических персонажей «военного» романа центральное место занимают полководцы.

Основной критерий оценки исторической роли и нравственных качеств русских полководцев – умение чувствовать настроение армии и народа. Толстой тщательно проанализировал их роль в Отечественной войне 1812 г., а повествуя о кампании 1805 г., попытался понять, насколько соответствовала их деятельность интересам армии.

Багратион – один из немногих, кто приближается к толстовскому идеалу «народного» полководца. Толстой подчеркнул его кажущуюся бездеятельность в Шенграбенском сражении. Лишь делая вид, что командует, он на самом деле только старался не мешать естественному ходу событий, и это оказалось самой эффективной моделью поведения. Полководческий талант Багратиона проявился и в его нравственном влиянии на солдат и офицеров. Уже одно только его присутствие на позициях поднимало их боевой дух. Любые, даже самые незначительные слова Багратиона исполнены для них особого смысла. «– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков». Толстой комментирует: «Он спрашивал: «Чья рота?», а в сущности он спрашивал: «Уж не робеете ли вы тут?» И фейерверкер понял это» (т. 1, ч. 2, XVII).

Багратион накануне Шенграбенского сражения – смертельно уставший человек «с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами» и «неподвижным лицом», равнодушный к происходящему. Но с началом сражения полководец преобразился: «Не было ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность» (т. 1, ч. 2, XVIII). Багратион не боится подвергнуть себя опасности – в бою он рядом с простыми солдатами и офицерами. Под Шенграбеном его личного примера оказалось достаточно, чтобы воодушевить войска и повести их в атаку.

В отличие от большинства других полководцев, Багратион изображен во время сражений, а не на военных советах. Смелый и решительный на поле боя, в светском обществе он робок и застенчив. На банкете, устроенном в Москве в его честь, Багратион оказался «не в своей тарелке»: «Он шел, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене». Узнав Николая Ростова, он сказал «несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день» (т. 2, ч. 1, III). «Несветскость» Багратиона – штрих, свидетельствующий о теплом отношении Толстого к этому герою.

Багратион многими качествами напоминает Кутузова. Оба полководца наделены высшей мудростью, историческим чутьем, всегда поступают именно так, как нужно в данный момент, проявляют подлинный героизм, непоказное величие. «Неторопливый» Багратион как бы дублирует «бездействующего» Кутузова: не вмешивается в естественный ход событий, интуитивно прозревая их смысл, не препятствует действиям подчиненных.

Многие полководцы не выдерживают строгого нравственного суда Толстого-историка и художника. Генералы-«чужеземцы» на русской службе – штабные теоретики. Они много суетятся, думая, что от их диспозиций зависит исход сражений, но реальной пользы не приносят, так как ими руководят только эгоистические соображениями. На поле боя их не увидишь, но зато они участвуют во всех военных советах, где отважно «сражаются» в словесных баталиях, как, например, на военном совете накануне Аустерлицкого сражения. Все, о чем многозначительно рассуждают генералы, продиктовано их мелочностью и непомерным самолюбием. Например, возражения Ланжерона, критиковавшего диспозицию самонадеянного и гордого Вейротера, «были основательны», но их настоящей целью было «как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии» (т. 1, ч. 3, XII).

Барклай де Толли – один из самых известных военачальников 1812 года, но Толстой «отстранил» его от участия в исторических событиях. В редких суждениях героев романа он назван «непопулярным немцем», «не внушающим доверия»: «стоит за осторожность», избегает сражений. Капитан Тимохин, выражающий народную точку зрения, на вопрос Пьера Безухова, что он думает о Барклае, ответил уклончиво: «Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший [Кутузов] поступил…» (т. 3, ч. 2, XXV). Слова Тимохина свидетельствуют о непопулярности Барклая де Толли в армии. Ему не находится места в народной войне, несмотря на его честность, «немецкую» исполнительность и аккуратность. Барклай, по мнению писателя, слишком рассудочен и прямолинеен, далек от национальных интересов, чтобы эффективно участвовать в таком стихийном событии, как Отечественная война.

При штабе государя на начальном этапе войны состояло множество генералов, которые «находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние» (т. 3, ч. 1, IX). Среди них Армфельд – «злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра», Паулучи, «смелый и решительный в речах». Один из «кабинетных теоретиков» – генерал Пфуль, пытавшийся «руководить делом войны», не участвуя ни в одном сражении. Его кипучая деятельность ограничивалась составлением диспозиций и участием в военных советах. В Пфуле, подчеркивает Толстой, «был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков-генералов», но «он был типичнее всех их». Главные отрицательные черты этого генерала – крайняя самоуверенность и прямолинейность. Даже когда Пфулю угрожала немилость, он больше всего страдал от того, что не сможет теперь доказать превосходство своей теории, в которую фанатично верил.

Толстой показал русскую армию на разных иерархических уровнях. Изображению французской армии и французских полководцев уделяется гораздо меньше внимания. Отношение писателя к французским полководцам крайне негативное. Это обусловлено тем, что армия, возглавлявшаяся французскими полководцами, вела несправедливую, захватническую войну, тогда как русская армия и многие русские полководцы участвовали в справедливой, народно-освободительной войне.

Подробно изображены два французских маршала – Мюрат и Даву. Они показаны, в частности, через восприятие посланца Александра I Балашева, который встречается и с тем, и с другим. В авторских характеристиках Мюрата господствует иронический тон, его внешний облик и поведение подчеркнуто комичны: «На вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями, с черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы» (т. 3, ч. 1, IV). «Неаполитанский король» Мюрат – всадник с «торжественно-театральным лицом», весь «в браслетах, перьях, ожерельях и золоте» – напоминает мушкетера из приключенческих романов АДюма. В изображении Толстого это опереточная фигура, злая пародия на самого Наполеона.

Маршал Даву – полная противоположность легкомысленному и глуповатому Мюрату. Толстой сравнивает Даву с Аракчеевым: «Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью» (т. 3, ч. 1, V). Это один из людей, противопоставивших «живой» жизни бюрократическую рутину. Наполеоновскому маршалу нравится внушать страх, видеть в людях «сознание подвластности и ничтожества».

Даву – нравственно мертвый человек, но даже он способен испытать простое человеческое чувство, на мгновение «причастившись» человеческому братству. Это произошло, когда взгляд маршала, судившего «поджигателей» Москвы, и Пьера, его подсудимого, встретились: «Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья» (т. 4, ч. 1, X). Но «порядок, склад обстоятельств» заставляет Даву творить неправедный суд. Вина «французского Аракчеева», подчеркивает Толстой, огромна, ведь он даже не пытался сопротивляться «складу обстоятельств», став олицетворением грубой силы и жестокости военного бюрократизма.

Человек на войне – важнейшая тема романа. Русские солдаты и офицеры показаны в различных условиях – в заграничных походах 1805 и 1807 гг. (в сражениях, в быту, во время парадов и смотров), на различных этапах Отечественной войны 1812 года.

Толстой, опираясь на свой воинский опыт, подчеркнул неизменность повседневного походного быта солдат: «Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство» (т. 1, ч. 3, XIV). Обычно жизнь солдат, даже во время войны, ограничивается повседневными бытовыми интересами, что, по мнению Толстого, вполне естественно. Но в их жизни бывают такие мгновения, когда хочется выйти из своего замкнутого мира и приобщиться к тому, что происходит за его пределами. В дни сражений солдаты «прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них» (т. 1, ч. 3, XIV).

Толстой внимательно анализирует моральное состояние русских солдат, боевой дух армии. Под Аустерлицем армия была деморализована: русские войска бежали с поля боя еще до окончания сражения. Накануне Бородинского сражения солдаты и офицеры испытали сильнейший душевный подъем. Их состояние обусловлено «скрытой теплотой патриотизма», чувством единения накануне того «торжественного», что предстояло всем без исключения. Во время молебна перед боем на всех лицах солдат и ополченцев, «однообразно жадно» смотревших на икону, вспыхивало «выражение сознания торжественности наступающей минуты». Пьер в конце дня, проведенного на позициях, после разговора с князем Андреем понял «весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения… Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти» (т. 3, ч. 2, XXV).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.