Послеоктябрьская лирика

Послеоктябрьская лирика

«Последний поэт деревни». Несмотря на необыкновенную цельность есенинского художественного мира, на протяжении творческого пути поэта стиль его «словесной походки» менялся. «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном», – писал поэт в автобиографии («О себе», 1925 г.). «Крестьянский уклон» заключался в том, что Есенин, как и другие поэты, писавшие о крестьянстве (Н. Клюев, П. Орешин, С. Клычков), ожидал от революции освобождения крестьян, превращения России в великую Крестьянскую Республику – благословенную страну Хлеба и Молока. В 1917–1919 гг. Есенин, почти перестав писать лирику, создает цикл революционных поэм: «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Инония» и др. – «Новый Завет новой мужицкой эры». Однако очень скоро стало ясно, что ожидания Есенина не оправдались. Весной 1920 г. в Константинове (поездки на родину обычно бывали «урожайными» на лирику) Есенин пишет единственное стихотворение – «Я последний поэт деревни…»:

Я последний поэт деревни,

Скромен в песнях дощатый мост.

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез.

Если бы мы не знали наверняка, что стихотворение написано ранней весной, когда лист на деревьях едва проклевывается, если бы не было доподлинно известно, что написано оно в Константинове, где нет никаких мостов, – его вполне можно было бы принять за зарисовку с натуры. Но это не пейзаж, а созданный средствами пейзажной живописи образ прощания и с вымирающей – деревянной – деревней, и с ее последним поэтом – еще живым, но уже почувствовавшим, что время его миновало:

Не живые, чужие ладони,

Этим песням при вас не жить!

Только будут колосья-кони

О хозяине старом тужить.

Будет ветер сосать их ржанье,

Панихидный справляя пляс.

Скоро, скоро часы деревянные

Прохрипят мой последний час!

Есенин будто заказывает панихиду по дорогому его сердцу обреченному миру, сам ее в одиночку «справляет», и делает это именно в том Храме, где богослужение можно совершать в любой час и на всяком месте – в храме Природы. Через традиционный для его поэзии «древесный» образный знак («все от дерева – вот религия мысли нашего народа», – считал поэт) выражает он свою самую глубокую боль. Это боль от погибели того быта, где все связано с «деревом», а главное – от вымирания рожденного этой «религией» искусства. Поэтому «скромный» мост, который «последний поэт деревни» строит в песнях, – это «дощатый», из дерева слаженный мост. Поэтому и знаком гибели становится хрип «деревянных» часов луны. Поэтому и служки храма – деревья, «кадящие» осенней листвой. И даже необходимая в обряде поминального действа свеча, как и все, что сплотилось в обреченном протесте против неживых ладоней железного гостя, – свеча живая, из телесного воска сотворенная:

Догорит золотистым пламенем

Из телесного воска свеча,

И луны часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

Есенин стал «последним поэтом» не только деревни, но и всей Руси уходящей, той Руси, миф о которой существовал на протяжении веков. «Мне очень грустно сейчас, история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого» (из письма Есенина, август 1920 г.).

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

<…>Только мне, как псаломщику, петь

Над родимой страной аллилуйя.

(«Сорокоуст», 1920 г.)

Год 1920-й – переломный в творчестве Есенина. Мотивы покинутого дома осложняются у него конфликтом «Русь Советская» – «Русь уходящая». Сам поэт – в «узком промежутке» между ними: «Язык сограждан стал мне как чужой. В своей стране я словно иностранец».

Литературовед Алла Марченко назвала героя лирики Есенина последних лет «разговаривающим Есениным». Стихи 1924–1925 гг. удивительно многоголосы. Сам поэт не знает ответа на вопрос «куда несет нас рок событий?», поэтому он дает право голоса многим своим героям – матери, деду, сестрам, землякам:

Я слушаю. Я в памяти смотрю,

О чем крестьянская судачит голь.

«С Советской властью жить нам по нутрю…

Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»

Как мало надо этим брадачам,

Чья жизнь в сплошном картофеле и хлебе.

(«Русь уходящая»).

Любовная лирика. «Заметался пожар голубой, / Позабылись родимые дали. / В первый раз я запел про любовь, / В первый раз отрекаюсь скандалить». Это строки знаменитого стихотворения из цикла «Любовь хулигана» (1923). Действительно, в раннем творчестве Есенина (до начала 1920-х гг.) стихи о любви были редкостью. Показательно для его поэтического мира стихотворение 1916 г. «Не бродить, не мять в кустах багряных…». Здесь любимая неотделима от природного окружения: у нее «сноп волос овсяных» и «зерна глаз»: «С алым соком ягоды на коже, / Нежная, красивая была / На закат ты розовый похожа / И, как снег, лучиста и светла». Ушедшая возлюбленная, что была «песня и мечта», не исчезла бесследно – она растворилась в окружающем мире:

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,

Имя тонкое растаяло, как звук,

Но остался в складках смятой шали

Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше.

Как котенок, моет лапкой рот,

Говор кроткий о тебе я слышу

Водяных поющих с ветром сот.

Далеко не все стихи цикла «Любовь хулигана» относятся к лучшим творениям Есенина. Скорее – отдельные образы, строфы, строчки:

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Расскажу, как текла былая

Наша жизнь, что былой не была…

Голова ль ты моя удалая,

До чего ж ты меня довела?

(«Вечер черные брови насопил…»).

Любовь – центральная тема «Персидских мотивов» и так называемого «зимнего цикла» (конец 1925 г.). Высокий эмоциональный накал, душевная обнаженность, безоглядная удаль – отличительные черты есенинской любовной лирики. В передаче стихии любовного чувства поэт глубоко индивидуален:

Милая, ты ли? та ли?

Эти уста не устали.

Эти уста, как в струях,

Жизнь утолят в поцелуях.

Милая, ты ли, та ли?

Розы ль мне то нашептали?

(«Море голосов воробьиных…»)

Есенинские стихи о любви подчеркнуто музыкальны. Кажется, что и все очарование знаменитого «Шаганэ ты моя, Шаганэ…» из «Персидских мотивов» именно в удачно найденной повторяющейся строчке – музыкальной теме всего стихотворения.

В одном из ранних стихотворений Есенин изобразил расставание с любимой как прощание с собственной тенью:

Где-то в поле чистом, у межи,

Оторвал я тень свою от тела.

Неодетая она ушла,

Взяв мои изогнутые плечи.

Где-нибудь она теперь далече

И другого нежно обняла.

<…>Но живет по звуку прежних лет,

Что, как эхо, бродит за горами…

(«День ушел, убавилась черта…»)

Обычно редко обращают внимание на то, что в стихах Есенина любимая, как и образ России, – лишь эхо, отзвук, тень, мечта:

Светит месяц. Синь и сонь.

Хорошо копытит конь.

Свет такой таинственный,

Словно для единственной —

Той, в которой тот же свет

И которой в мире нет.

(«Вижу сон. Дорога черная…»)

Благодарное приятие – основной тон в отношении лирического героя к жизни – проявляется и в отношении к женщине – подруге, любимой. Он умеет проститься и расстаться с любимой светло, с благодарностью, без истерической натуги:

Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мне

Как о цветке неповторимом…

(«Цветы мне говорят – прощай…»)

Любимая!

Я мучал вас,

У вас была тоска

В глазах усталых…

(«Письмо к женщине»)

Даже в одном из самых «кабацких», насыщенных вульгаризмами стихотворений («Излюбили тебя, измызгали – / Невтерпеж. / Что ж ты смотришь так синими брызгами? / Иль в морду хошь?») все написано, кажется, ради двух финальных строк:

К вашей своре собачьей

Пора простыть.

Дорогая, я плачу,

Прости… прости…

(«Сыпь, гармоника. Скука…»)

Особенности поэтического стиля. Литературоведы обычно отмечают следующие черты поэтики Есенина:

1) Песенно-фольклорное начало. На фольклорные источники своей поэзии не раз указывал сам Есенин. Это прежде всего песенная мелодичность. Не случайно до сих пор Есенин остается поэтом, которого поют больше, чем кого-либо другого. Ритмический рисунок есенинского стиха сходен с ритмикой народных песен и частушек:

Эх, береза русская!

Путь-дорога узкая.

Эту милую, как сон,

Лишь для той, в кого влюблен,

Удержи ты ветками,

Как руками меткими.

От народной же песни в поэзии Есенина – обилие

повторов и кольцевые обрамления:

Свет вечерний шафранного края,

Тихо розы бегут по полям.

Спой мне песню, моя дорогая,

Ту, которую пел Хайям.

Тихо розы бегут по полям…

– а также постоянные эпитеты и система сквозных лирических образов (клен, черемуха, яблоня, сад, осень), переходящих из стихотворения в стихотворение.

2) Специфическая образность. «Не я выдумал этот образ, он… основа русского духа и глаза». Каждый есенинский образ («сказочный оборотень», по словам поэта) заключает в себе определение какой-то, не всегда легко, с ходу понятной поэтической мысли. В большинстве случаев «фигуральности Есенина», как правило, практически непереводимы на язык понятий. Для того чтобы глубже понять мысль поэта, необходимо учитывать весь контекст его творчества. Так, строка «все пройдет, как с белых яблонь дым» из знаменитого «Не жалею, не зову, не плачу…» скажет гораздо больше, если знаешь, что яблоня у Есенина – это и реальное дерево, и образ души поэта:

Хорошо под осеннюю свежесть

Душу-яблоню ветром стряхать…

<…>Не каждый умеет петь,

Не каждому дано яблоком

Падать к чужим ногам.

Словесный образ Есенина отражает «узловую завязь природы и человека». Отсюда – два любимых художественных приема поэта – олицетворение и метафора, которые нередко совмещаются в одном образе:

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

(«О красном вечере задумалась дорога…»)

Вижу сад в голубых накрапах,

Тихо август прилег ко плетню.

Держат липы в зеленых лапах

Птичий гомон и щебетню.

(«Эта улица мне знакома…»)

Своеобразное открытие Есенина – «олицетворение наоборот», когда происходящее с миром природы отождествляется с состоянием человека. Целиком на таком приеме построено стихотворение «Отговорила роща золотая…» «Роща золотая» – это и сам поэт, и его поэзия. Для Есенина поэзия – прекрасный сад (роща), где слова – листья, а образы – яблоки, стряхиваемые с души, когда нальются соком. Для поэта человек, поэзия и природа – одно нерасчленимое целое. Лирический герой Есенина часто наделяет себя «портретными» признаками деревьев (чаще всего – клена), цветка, листа: «Сам себе казался я таким же кленом, / Только не опавшим, а вовсю зеленым…»; «Я милой голову мою / Отдам, как розу золотую…»

3) Особенности цветовой и световой палитры. Преобладающие цвета в лирике Есенина – синий, голубой, розовый, золотой, серебряный. Часто краски приглушены, смягчены, а пейзаж словно подернут дымкой:

Несказанное, синее, нежное,

Тих мой край после бурь, после гроз,

И душа моя – поле безбрежное —

Дышит запахом меда и роз.

Пейзаж Есенина, как правило, не внешний, с точно схваченными деталями, а внутренний – пейзаж души лирического героя. Интересно, что сторонник изобразительной точности в поэзии Иван Бунин бранил Есенина за пейзажные «неточности» и даже упрекал его в «незнании природы».

Любимые есенинские эпитеты – «синий» и «голубой» – постоянные характеристики матери-родины, Руси и юности поэта: «Стережет голубую Русь / Старый клен на одной ноге…»; «Май мой синий, июнь голубой!»

Показательно, что в поэме «Черный человек» и последнем – «зимнем» – цикле стихов преобладают в основном два цвета – черный и белый:

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И березы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?