МИРРА ЛОХВИЦКАЯ Мария Александровна, в замужестве — ЖИБЕР 19. XI(1.XII).1869, Петербург — 27.VIII(9.IX).1905, Петербург

МИРРА ЛОХВИЦКАЯ

Мария Александровна,

в замужестве — ЖИБЕР

19. XI(1.XII).1869, Петербург — 27.VIII(9.IX).1905, Петербург

У каждого своя судьба. Бенедикт Лившиц был перемолот эпохой. А Мирра Лохвицкая, эта «русская Сафо» («Темноокая, дивная, сладостно-стройная,/ Вдохновений и песен бессмертных полна…»), не дожила до роковых событий. Она умерла в 35 лет. Умерла молодой, как того хотела сама:

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком,

Золотой закатиться звездой,

Облететь неувядшим цветком…

В семье петербургского профессора права Александра Лохвицкого росли две девочки — старшая Мария и младшая Надежда. Обе со временем украсили русскую литературу. Мария, взявшая имя Мирры, прославилась как русская Сафо. Надежда, принявшая псевдоним Тэффи, стала писателем-сатириком. Характер и склонности у сестер были разные: Мирра тяготела к лирическим переживаниям, жизнь воспринимала в романтических тонах. Надежда, напротив, относилась ко всему недоверчиво, скептически и имела явную склонность обличать все и всех. Она любила «бичевать». А старшая — мечтать и страдать.

Если б счастье мое было чудным цветком…

Если б счастье мое было в сердце твоем…

Писать стихи Мирра начала, по ее словам, «с тех пор, как научилась держать перо в руках». Серьезному творчеству «предалась с 15 лет». В литературу Мирру Лохвицкую ввел Всеволод Соловьев, сын историка Сергея Соловьева. С 1889 года Лохвицкая начала сотрудничать в журнале «Север», затем ее стихи появились в журналах «Художник», «Наблюдатель», «Нива», в «Русской мысли», в «Русском обозрении» и т. д. Сборник «Стихотворения» (1896) получил высокую оценку критики и был удостоен половинной Пушкинской премии Академии наук. Еще одной Пушкинской премией увенчан сборник Лохвицкой уже посмертно. Стих Лохвицкой легкий, грациозный, мелодичный, и поэтому не случайно, что около ста ее стихотворений положены на музыку композиторами Глиэром, Танеевым, Ляпуновым, Василенко и другими.

Стихи Лохвицкая писала всю жизнь, упиваясь ими, захлебываясь, отчетливо понимая:

Как пусто, как мертво!.. И в будущем все то же…

Часы летят… а жизнь так коротка!..

Да, это был лишь сон, но призрак мне дороже

Любви живой роскошного цветка…

В письме к Акиму Волынскому Мирра Лохвицкая признавалась 1 декабря 1896 года: «…Я — женщина — в полном смысле этого слова, и — только. С типом писательницы, „синего чулка“, я не имею ничего общего. Я развита крайне узко, односторонне. Все, что не красота (я подразумеваю высшую красоту), все, что не поэзия, не искусство — для меня не существует и значится у меня под одним названием: „Суета сует“. Я разделяю людей на две половины: к одной я бы отнесла такие слова, как: приход, расход, большой шлем, акция, облигация и прочее. К другой: жизнь, смерть, восторг, страдание, вечность…»

Получив хорошее домашнее образование, Мирра Лохвицкая затем закончила Александровский институт в Москве. Вышла замуж за архитектора Жибера. Первые годы замужества провела в провинции (Ярославль, Тихвин). Рожала детей (у нее их было пятеро). Вернулась в Москву, потом перебралась в Петербург.

Блистательный Петербург конца XIX века. Гранитные набережные, державная Нева. Аристократические особняки. И почти в каждом кипит жизнь: приемы, балы, литературные вечера, концерты. Мирра Лохвицкая стала постоянной участницей «пятниц» Константина Случевского, поэта надменного, чопорного и мрачного («В костюме мертвой Коломбины лежала мертвая она…» и тому подобное). Но чем чаще Лохвицкая посещала «пятницы» Случевского, тем больше ей хотелось завести свой собственный салон. В конце концов мечта осуществилась. Муж был богат. Популярность самой Лохвицкой все более возрастала. А к чужой славе и деньгам кто не липнет?..

Но вот что примечательно. В стихах Мирра Лохвицкая являлась жаркой и страстной вакханкой. «Зачем твой взгляд, и бархатный, и жгучий, мою волнует кровь?..» И тут же следуют многообещающие призывы: «Мне нет предела, нет границ…» В стихах Лохвицкая готова пропеть в честь Афродиты «гимн любви», ибо, по ее уверенью, «это счастье — сладострастье». А в жизни… в реальной жизни она была иной, менее «афродистой», более заземленной. И этот контраст между поэтическим имиджем и реальным образом женщины поразил Ивана Алексеевича Бунина:

«Она мать нескольких детей, большая домоседка, по-восточному ленива: часто даже гостей принимает, лежа на софе в капоте, и никогда не говорит с ними с поэтической томностью, а напротив, болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью…»

И поэтому не случайно в дом к Лохвицкой захаживали не изломанные декаденты, но модерниствующие снобы, вполне нормальные люди, интересующиеся литературой не больше, чем самой жизнью. К тому же в доме Лохвицкой было по-домашнему уютно и всегда вкусно потчевали.

Вспоминает Аким Волынский: «В домашнем быту это была скромнейшая и, может быть, целомудреннейшая женщина, всегда при детях, всегда озабоченная своим хозяйством. Она принимала своих гостей совсем на еврейский лад: показывала своих детей, угощала заботливо вареньем и всяческими сладостями. Этот сладостно-гостеприимный оттенок имеет восточно-еврейский отсвет. В Лохвицкой блестящим образом сочетались черты протаарийской женщины с амуреточными импульсами, изливающимися лишь в стихах».

Одевалась Лохвицкая вычурно, отдавая дань петербургской моде и стилю декаданса. Себя она представляла достаточно объективно и четко:

В кудрях каштановых моих

Есть много прядей золотистых —

Видений девственных и чистых

В моих мечтаньях огневых.

Слилось во мне сиянье дня

Со мраком ночи беспросветной, —

Мне мил и солнца луч приветный,

И шорох тайн манит меня.

И суждено мне до конца

Стремиться вверх, скользя над бездной…

Творчество и жизнь Мирры Лохвицкой — это балансирование между высоким и низким, между романтикой чувств и прозаическим бытом, борьба «серафимической» героини («Моя душа — как лотос чистый»/ и демонической/ «Я жрица тайных откровений»), — и все это, «скользя над бездной».

Аким Волынский в журнале «Критика и библиография» в конце 1898 года писал:

«Г-жа Лохвицкая — поэтесса молодая, с огнем чувств в своих по преимуществу любовных стихах. На обыкновенные темы она не пишет. Если искать в современной поэтической литературе особенного стихотворца, то придется остановиться именно на г-же Лохвицкой… она откровенно поет любовь. В ней как бы горит кровь Суламифи. В душе ее как бы звучат отголоски Песни Песней. Не стесняя себя ничем на свете, она смело открывает свое сердце — с таким простодушным порывом, который одновременно и подкупает и удивляет…»

Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,

Как нарцисс, к волне склоненный — блеск и холод сонных вод.

Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,

Как поэт — свое созданье, вознесенное мечтой…

…Я люблю тебя, как любят неразгаданные сны:

Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.

Это в поэзии. А в жизни? В жизни все было скромнее и менее героичней, если не считать романа Лохвицкой с Бальмонтом, которого поэтесса назвала «Лионелем», «певцом луны». Не испытывала особых реформаций и лира Мирры Лохвицкой. По замечанию Брюсова, в ее стихах «слишком много новизны и слишком много в ней старого». Старого было даже больше. Лохвицкая не старалась выйти за рамки классической лирики фетовско-майковской ориентации. Лишь в последние годы, под влиянием болезни (туберкулез) в творчестве Лохвицкой сменились ориентиры: вместо культа красоты и демонстративной чувственности появилась эстетизация зла. Как отметил профессор Семен Венгеров, Лохвицкая «ударилась в средневековую фанатику, в мир ведьм, культ сатаны».

Но это был все же лишь промельк в ее творчестве, в основном — прекрасном и светлом. Мирра Лохвицкая умерла рано, оставив поэтический завет к женщине Серебряного века, хотя он применим, конечно, и ко всем векам: «Умей молчать!.. Умей любить!.. Умей страдать!» Вполне экзистенциальный совет.

Мирра Лохвицкая ушла из жизни в 1905 году, когда Анне Ахматовой исполнилось 16 лет, а Марине Цветаевой и того меньше — 13. И Ахматова, и Цветаева не были продолжателями бурно-чувственной строфики Лохвицкой, но что-то они все-таки взяли из «жречества» Мирры, только добавили в поэзию другие компоненты. Или, говоря иначе, раскрыли настежь окно салонной лирики, куда ворвалась реальная жизнь, с ветрами, бурями, потрясениями и социальными катаклизмами.