ПРИШВИН Михаил Михайлович 23.1(4.II).1877, имение Хрущева близ Ельца Орловской губернии — 16.1.1954, Москва

ПРИШВИН

Михаил Михайлович

23.1(4.II).1877, имение Хрущева близ Ельца Орловской губернии — 16.1.1954, Москва

Когда Лидия Чуковская читала Ахматовой рукопись, где упоминался Пришвин, Анна Андреевна заметила: «Не надо имени Пришвина среди имен первого ряда». Действительно, не Блок и не Бальмонт. «Проигрывает» Пришвин и своим орловским ровесникам — Бунину и Леониду Андрееву. И по личной судьбе, и по творческой. В эмиграции не был. Бунтарских произведений не печатал. В советское время ушел в свою природоведческую нишу и был неприметен. Певец природы. Писал о цветах и снежинках. «Природа любит пахаря, певца и охотника, — говорил Пришвин. — Я охотник за своей собственной душой, которую нахожу, узнаю то в еловых молодых шишках, то в белке, то в папоротнике…»

Естественно, с такой установкой в первый ряд не пробьешься. А начинал свой жизненный путь Пришвин, вроде бы, бойко: в гимназии вступил в конфликт с учителем географии Василием Розановым (в дальнейшем они подружились). Потом последовало увлечение, нет, можно сказать иначе, — обольщение марксизмом, работа в марксистских кружках, арест и одиночное заключение в тюрьме. Но революционера из Пришвина не вышло, ибо с детства в нем было заложено «построить свое поведение не на сострадании, а на той святой радости, лучше которой нет ничего на земле». Отсюда и неудачная попытка соединить социалистическую идею с христианской.

Поучился Пришвин в Германии, в Лейпцигском университете, поработал агрономом и поздно — в 28 лет — начал свою литературную деятельность. В 1905 году стал печататься в газетах, а в 1907 году опубликовал первую свою книгу «В краю непуганых птиц», за ней последовали другие — «За волшебным колобком», «У стен града невидимого», «Черный араб», «Птичье кладбище» и другие.

В 1907 году Пришвин попадает в «гнездо писателей школы Ремизова», становится членом Петербургского религиозно-философского общества, знакомится с Максимом Горьким, который оказался близок Пришвину своей приближенностью к народу, «наивностью» и непосредственностью. Они переписывались друг с другом вплоть до смерти Горького в 1936 году.

Революцию и новую власть Пришвин не принял и стал тихим внутренним эмигрантом, обозначив свое поведение как переворот «от революции к себе». В своих дневниках, а вел он их практически всю жизнь, Пришвин оставил немало оценок, например, об Октябре он высказался так: «В этом действии было наличие какой-то гениальной невменяемости». Или — «Революция — это грабеж личной судьбы человека» (24 ноября 1930). «Новое время, не рабы, а рабочие! По существу то же самое…»

Да, попади пришвинский дневник в руки НКВД, несдобровать бы писателю. Но не попался: то ли Бог хранил, то ли власть считала Михаила Михайловича вполне лояльным — детские книжки писал, добрые, ясные, про лес и зверюшек.

А что внутри, в душе, делалось у Пришвина? В 1930 году в дневнике он формулирует заповедь; «Нельзя открывать своего лица — вот первое условие нашей жизни». Значит, — скрываться, ловчить, мимикрировать? Это тоже не по душе.

«Мое Надо в том, — пишет Пришвин, — что я должен жить самим собой, значит, делать не то, что велят, а то, что мне хочется. Я сам по себе, и быть самим собой — все мое назначение».

Быть самим собой в тоталитарную эпоху — это непозволительная роскошь. В душе-то можно, но вот выйти на улицу «самим собой» уже опасно: власть давила всякое инакомыслие и преследовала «иноверцев».

«Моя свобода, чувствую, давно уже превратилась в волну и разбегается, и ударяется в скалистый берег и рассыпается, и опять собирается» (24 августа 1948 г.).

Десятью годами раньше, 25 августа 1938 года: «Моя задача была во все советское время приспособиться к новой среде и остаться самим собой».

Вряд ли решил Пришвин эту задачу, а если и решил, то только наполовину, о чем свидетельствуют его многолетний автобиографический роман «Кащеева цепь» и собрание сочинений в 8-ми томах. Полнее, чем в своих художественных произведениях, выразил себя Пришвин в дневниках, которые до сих пор полностью не изданы (это примерно 600 печатных листов за полувек, 1905–1954). Вот, к примеру, одна из записей 1930 года:

«Мне хотелось идти по дороге так долго, пока хватит сил, и потом свернуть в лес, лечь в овраг и постепенно умереть. Мысль эта… последнее время живет со мной, и с удивлением вычитал я на днях у Ницше, что это „русский фатализм“».

В другом месте не более утешительное: «Зачем же тебе еще идти в овраг, сообрази, ведь ты уже в овраге».

«Овраг» у Пришвина, «Котлован» у Андрея Платонова…

Время от времени критики набрасывались на Пришвина и ругали его за «бегство» от реальной жизни в мир природы и лирики, а он, знай себе, писал и писал свои исключительно пришвинские вещи: «Лесная капель», «Глаза земли» и прочий «Календарь природы», оставаясь в «скромной должности хранителя ризы земли». Это о Пришвине когда-то писал Евгений Баратынский (точнее, о таких, как он):

С природой одною он жизнью дышал,

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье.

Как писала Вера Инбер о Пришвине: «…его рабочим кабинетом был лес, отделанный дубом и сосной, письменным столом — зеленый луг, устланный цветами».

И, конечно, сочный удивительный русский язык Пришвина. «Прозу Пришвина, — отмечал Константин Паустовский, — можно с полным правом назвать „разнотравьем русского языка“. Слова у Пришвина цветут, сверкают. Они то шелестят, как листья, то бормочут, как родники, то пересвистываются, как птицы, то позванивают, как хрупкий первый ледок, то, наконец, ложатся в нашей памяти медлительным строем, подобно движению звезд над лесным краем».

Но еще задолго до Паустовского, по прочтении первых произведений Пришвина, Александр Блок сказал: «Это, конечно, поэзия, но и еще что-то».

Михаил Пришвин в течение долгих лет писал, путешествовал и жил как бы без особых потрясений, если не считать потрясений, которые происходили в России, как вдруг грянул гром: поздняя любовь. В январе 1940 года 63-летний писатель встретил женщину — Валерию Лебедеву и… Он женат, она замужем и, казалось, какая любовь, когда ей уже под сорок. Но сердцу не прикажешь. Пришвин записывает в недоумении: «Мы с ней пробеседовали с 4 утра до 11 вечера. Что это такое?»

3 февраля 1940 года коротенькая запись: «А если?» Жена Пришвина, естественно, боролась за него, но победить любовь было уже невозможно. Валерия Лебедева стала Валерией Пришвиной, более того, она приняла удивительное предложение Пришвина… стать ему матерью, и Пришвин записывает в дневнике: «Теперь она мать в 51 год, а ее ребенок в 78 лет». Вместе они ведут дневник, который назвали «Мы с тобой. Дневник любви». Остается только глубоко вздохнуть и сказать: Господи, чего только не бывает на этом свете!

Тринадцать лет длилось это счастье. Михаил Пришвин умер, прожив без малого 81 год. Валерия Дмитриевна прожила без него еще 24 года и скончалась в декабре 1979 года.

Вместе они сотворили некую сказку…