Конечно, Достоевский!

Конечно, Достоевский!

Киноповесть

Петербург, июнь. Жарко. Молодой человек, очень худой, небритый, в чёрной кожаной куртке, застёгнутой наглухо, идёт по городу и что-то бормочет про себя. Иногда он останавливается, жестикулирует, смеётся своим интересным мыслишкам.

Тоненькая девушка на высоких каблуках, с длинными тёмными волосами, облокотилась на решётку канала. Смотрит на воду. В воде жизнерадостно плавают отходы цивилизации.

Ветхий старик в длинном старом пальто, с такой же ветхой собачкой, входит в кондитерскую. Там есть несколько столиков, продают кофе и пирожные. Старик, ни на кого не глядя, садится за столик, вынимает из кармана свёрток с печеньем, неряшливо ест. Собака беззвучно лежит у него в ногах.

Звонят колокола Владимирской церкви. Подъезжает такси, из него выходит красивая, дорого одетая женщина с печальным лицом. Перекрестившись, отправляется в церковь.

Чумазая девчонка схватила у торговки с лотка грушу и убежала. Торговка ругается вслед.

Пьяная мамаша ведёт за руку ребёнка лет десяти, мальчика. То есть скорее он её ведёт, тянет домой. Хорошо, что пешеходная зона, и мамаша может выписывать ногами кренделя, не опасаясь машин.

– Федька, чёрт! Здорово, пропащий! – на худого молодого человека в кожанке налетел гладкий, весёлый, увесистый. – В прошлом году всем классом собирались, тебя не было, в позапрошлом не было, звонили – ни фига. Ну, что, как дела-делишки? Ты же вроде в университете? На каком курсе? Что, давай пошли, тут за углом, отметим встречу, а? Года четыре не видались, да? Ты чего тормозишь – не узнал меня, что ли? Я Максим, Максим Травкин. Помнишь, как ты меня ненавидел в десятом классе? Руку мне прокусил – во, гляди. На всю жизнь отметина осталась. Пошли, пивка дёрнем, а?

Несмотря на то, что Федя ничего не отвечает ни на одну реплику Максима, тот его тянет в подвальчик, и Федя идёт.

Старик задремал в кондитерской.

– Эй, дед! – тормошит его уборщица. – Давай домой иди. Хватит тут сидеть. Тут люди сидят, а ты тут… – Заснул, – объясняет она посетителям. – Ну что ты будешь делать. Давай, давай, собирайся.

Две девушки, жующие пирожные, одна вертлявая, модная, стройная и другая – полноватая, но привлекательная, румяная, с длинной косой, вступились за деда.

– Да что он вам, мешает? – сказала та, что с косой. – Пусть посидит.

– Может, он голодный, – добавила модная. – С голоду спит. Вон какой старый. Ещё неизвестно вообще, что с нами будет в таком возрасте.

– Ничего он не голодный, – говорит продавщица. – Мы ему и хлеб даём неликвидный, и печенье, и кофе сколько наливали. Это наш дед, известный.

– Он давно к нам ходит, – подтверждает уборщица. – А мы тоже не без креста, правда, Лариса?

Старик очнулся, смотрит перед собой без выражения.

Красивая женщина с печальным лицом ставит самые дорогие свечи перед образом Божьей матери, что-то шепчет, плачет.

Пьяная мамаша уморилась, села на скамейку. Мальчик сел рядом.

– Ладно, мама, ты посиди, отдохни, и пойдём. Что хорошего? – кот с утра некормленый. Вот он мяучит дома.

– Мяучит, – говорит мамаша. – Кто мяучит?

– Кот наш, мама, дома один, кот голодный.

– Съели кота? – поражается мамаша. – Бабка мне говорила… двух котов съела… в блокаду.

– Мам, пойдём домой.

– Да, Юрочка, сейчас пойдём. Один маленький секунд!

Чумазая девочка, сперевшая грушу, ест её и насмешливо, но и не без сочувствия, смотрит на мальчика и маму.

Тоненькая девушка всё глядит на воду. Рядом останавливается бравый малый, в расхристанном виде и сильном подпитии. Мочится в канал. Девушка оборачивается в удивлении. Её лицо кривит мучительная судорога, почти рвотный спазм.

– О! Пардон, мадам. Культурная столица… кругом памятные места… ни одного туалета, пардон! Не заметил! Пьян, свински пьян и счастлив. О, как давно, как давно не был я в Санкт-Петербурге. Принимай меня, священное чудовище! Не уходите, мадам… мадемуазель… барышня… сударыня! Неужели, неужели вас зовут Настенька?

– Нет, – сердито отвечает девушка. – Никакая я вам не Настенька. Совсем уже. Делает прямо в канал и ещё пристаёт.

– Выродок, – согласился мужчина. – Я выродок. Что делать – вот она, дегенерация! Ещё лет на пятьдесят хватит! Да здравствует великая и могучая русская дегенерация! Боже, как хорошо. Нам уже никуда не надо, понимаете? Не надо нести миру новое слово. Не надо жилы рвать. Книг писать не надо – их никто читать не будет. Новый небывалый социальный строй выдумывать – не надо. Христа русского изобретать – тоже не надо. Мы наконец можем от души пожить. Как кому при… при… как бы это цензурно сказать – прикольнётся.

Девушка решительно поворачивается и уходит.

– Не уходи, прекрасное привидение! – кричит бравый малый. – Возьми меня в свой классический текст!

Старик вдруг понял, что им недовольны, стал поспешно собираться, запихнул остатки печенья в карман, толкает собаку. Девушка с косой (Варя) говорит подруге:

– Ксана, давай купим ему что-нибудь.

– Давай, – соглашается Ксана. – У меня тридцать рублей осталось.

– Дора, Дора, – кличет старик свою псину. – Дора…

– Дедушка, возьмите, – Варя протягивает старику коржик. Тот не замечает, наклонился к собаке. – Дора, Дора…

– Ой, – говорит Варя. – Ой, собачка…

Уборщица наклонилась, пошевелила собаку – та мертва.

– Дед, всё, померла твоя собака. Не дышит.

– Дора, Дора, – продолжает звать старик.

– Маша, что там такое? – спрашивает продавщица.

– Собачка не дышит, – говорит расстроенная Варя с коржиком в руке.

Из разных углов кондитерской стекаются люди, осматривают происшествие.

– Да всё, всё, – машет рукой уборщица. – Кранты. Ну, жалко не жалко, давай, дед, уноси собаку. У нас люди кушают. Чего там. Старая такая. Я бы сама так померла с удовольствием – лёг и не встал.

– Дедушка, мы вам поможем, – говорит Варя. – Отнесём вашу Дору куда скажете.

Старик потрясённо смотрит на окружающих. Потом встаёт и выходит из кондитерской.

– Больной дед, не соображает ничего, – подводит итоги уборщица.

Федя и Максим в пивной.

– Да, здесь простенько, – говорит Максим, – но пиво дают правильное. Сухарики будешь? Ну, значит, откосил от армии, официальный диагноз имею – МДП. Во как! У тебя, наверное, реальный МДП, а у меня зато справка есть. МДП нет, а справка есть. А у тебя МДП есть, а справки нет. Ха-ха-ха! Работаю в папашином бизнесе. Помнишь папашу? Он тебя убивать приходил, когда ты мне руку прокусил. Он ещё толще стал, ха-ха-ха! Сволочь вообще. Но фишку рубит. Да, ты сейчас упадёшь! Женюсь! Невесту зовут – ты сейчас рухнешь – Наташа! Всё равно что никак не зовут, да? Учится на модельера. У её предков дом в Озерках. Не даёт, слушай, травит, что девушка и что после венца только, ничего себе. Я посмотрел на дом в Озерках, думаю – может, врёт, может, нет, надо на всякий случай жениться. Стало интересно.

Фёдор по-прежнему ничего не говорит.

Красивая женщина выходит из церкви, глядит на пожилую попрошайку с жестяной кружкой. Вынимает сто рублей, кладёт в кружку.

– Здравствуй, Клара, – говорит попрошайка. – Что, грехи замаливаешь?

Женщина отшатывается, бежит прочь.

– Что, знакомая? – любопытствует калечный.

– Клара, подружка моя бывшая. Та ещё сука, – объясняет попрошайка. – Вона как шуганулась. Я про неё много чего знаю…

Мамаша закемарила, мальчик толкает её в бок – без успеха. Чумазая подошла.

– Русский, дай рубль, скажу чего делать.

Мальчик вынул рубль, дал.

– Ты руками её за уши, вот так, – чумазая показывает на себе. – Три, три, посильнее. Она очухается.

Мальчик трёт мамаше уши, та и в самом деле открывает глаза.

– Юрочка, тебе что?

– Мама, нам пора домой.

– Пошли домой, маленький.

Встают, идут. Чумазая рядом пошла.

– Спасибо, – говорит мальчик. – Она сегодня плохо себя чувствует. Жарко.

– Да мы знаем, – смеётся чумазая, – как они плохо чувствуют. Я, когда дядьки пьяные, всегда им уши делаю. Дай рубль за лечение.

Мальчик даёт рубль.

– Русский беленький сердитый, весь рублями набитый, – смеётся чумазая.

– Ты цыганка? – спрашивает мальчик.

– А почему сразу цыганка? Может, я испанка!

– Ты по вагонам ходишь?

– Чего! – рассердилась чумазая. – Сам по вагонам ходишь! Мы в Горелове живём, у нас дом есть, три комнаты, лошадь, две собаки! У меня мать не пьёт!

– Тебе повезло, – говорит мальчик.

Чумазая сменила гнев на милость.

– Так дядьки пьют, черти, – смеётся она. – Нас пятнадцать человек живёт в одном доме. Я от них в город на целый день! Меня Эльвира зовут.

– Юра, – отвечает мальчик. – А мы тут рядом живём.

Девушка стучит каблучками, идёт вдоль канала. Поодаль следует бравый господин.

– Я достоин презрения! Дайте мне по морде!

Девушка идёт, не отвечает.

– С утра мечтаю, чтоб мне дали по морде. Появился шанс! Вы можете, я верю! Наконец в мою жизнь вошла женщина, которая может дать мне по морде, и вот она уходит от меня!

Девушка не отвечает, не оборачивается.

– Я капитан Немо! Я поэт и музыкант! Я вчера из Швейцарии! Я сын князя Мышкина от генеральши Епанчиной! Мне сорок пять лет… будет через два года!

Девушка не отвечает, но на самом деле ей уже смешно.

Федя и Максим в пивной.

– Главное, как-то надо подгадать с этой свадьбой, чтоб Лерка не пришла, – рассказывает Максим. – Иначе Наташке крышка. Ты же помнишь Лерку! Я с ней ещё год где-то после школы трепался… нет, вру, больше… а потом она меня достала. И тут пошла другая тема, с Озерками. А Лерка на меня губу давно раскатала… А ты Лерку не видел? Ты же с ума сходил… письма писал… ты на неё прямо чуть не молился! Да, брат, вот правильно говорят – не сотвори себе кумира.

Фёдор молчит.

– Слушай, ты что такой сегодня… какой-то непонятный? – наконец догадался Максим. – Молчишь чего-то. Какие проблемы? Колись, мы же друзья.

– Хочешь, я тебе нос откушу? – спрашивает Фёдор.

Ксана и Варя идут по улице с большой рваной сумкой.

– Варька, мы его не найдём! И будем таскаться с дохлой собакой!

– Найдём. Дед заметный, – отвечает Варя. – У него парадоксальная реакция на стресс. Он не смог овладеть ситуацией и включил механизм вытеснения. Потом будет вторичное переживание, он восстановит картину события, и если катализатор стресса отсутствует, возможен болевой шок…

Девочки спрашивают прохожих, не видели ли они – показывают, кого. Кто не знает, а кто и знает, указывает направление, в котором удалился дед.

Красивая женщина входит в парикмахерскую.

– Нет окошечка на маникюр? – спрашивает она.

Фарида! – зовёт администраторша. Тут все молодые, в парикмахерской.

– Женщину на маникюр возьмёшь?

– А пожалуйста, – соглашается Фарида.

Женщина протягивает руки. Её ногти поломаны, обкусаны.

– Ай, такие красивые ручки мы запустили! – притворно сокрушается Фарида. – Давно не делали, да?

Женщина кивает.

– Я устал, о моя беспощадная дама! – воззвал бравый малый. – Меня зовут Иван Космонавтов! Я засекреченный, меня ищут разведки всего мира… Аглая! Аделаида! Александра! Аграфена! Авдотья! Анна!

Девушка останавливается.

– Хорош орать. Что надо?

– Любви и дружбы, – с готовностью отвечает Иван Космонавтов. – Имя, прошу – имя розы!

– Ну, Лера.

– Нулера? Впервые слышу такое имя – Нулера. Даже красиво…

– Валерия. Ва-ле-ри-я.

– Иван Космонавтов. Это псевдоним. На самом деле… неважно. Не суть! Короче, как мне смыть позор?

Девушка показывает на канал.

– Видишь, какой срач? Всякие свиньи вроде тебя весь город изгадили. Хочешь смыть позор – полезай в воду и поработай. Собери банки, бутылки…

– Гениально, – соглашается Космонавтов. – Где спуск на воду?

– А там, подальше.

– Вперёд! – командует сам себе Космонавтов.

Максим хохочет.

– Нос откушу! Тоже мне терминатор! Слушай, мне кто-то капал на тебя, что ты с этими связался, с эсерами. Ты что, правда стал этот… социалист-революционер? Федька, бросай эту похабень к чёртовой матери. На кой нам революция? Мало тебе этой заварушки в семнадцатом? И правильно вас, придурков, сажают. Люди жить хотят, а вы как нечистая сила колбаситесь. Ты думаешь, мне всё нравится в этой стране? Да мне всё не нравится. Тут, знаешь, везде один сплошной мой папаша! Куда ни ткни – папаша сидит! Во сцепились отцы-молодцы – жопа к жопе, не пробьёшься! Но я папашу сам не буду резать и тебе не дам. Если что, я лягу в Озерках с пулемётом! Ты меня понял? – вдруг довольно угрожающе спросил Максим.

Фёдор молчит.

– Пиво давай пей! – крикнул Максим. – Друга встретил – пиво пей, революционер!

Тихая сомлевшая мамаша, Юра и чумазая вошли во двор, остановились у двери.

– Юрочка, Юрочка, – лепечет мамаша.

– Мы – на втором этаже. Квартира девять…

– Слушай, русский, а ты мамку уложи, кота покорми, и айда на рынок погуляем?

– А ты подождёшь, честно?

– Обижаешь, беленький! Эльвира сказала!

– Я быстро! – обрадовался Юра.

Варя и Ксана поднимаются по лестнице.

– Видишь, его тут все знают, нашего дедулю, – говорит Варя. – Квартира двадцать один. О, гляди, табличка…

Возле обшарпанной двери привинчена пластинка с надписью «Иеремия Браун».

– Имечко! – веселится Ксана. – Иеремия! Ты думаешь, это наш старикан? Интересно, а сокращённо как – Иера? Ерёма?

– Нормальное имя, из Библии. В Англии он был бы Джереми. Мы скажем: господин Браун.

На звонок открыла неказистая девица лет тридцати, с хитрым прищуром.

– Господин Браун? – тоном светской дамы спросила Варя.

– У себя. Третья дверь, – лаконично ответила девица.

Перед дверью в комнату Брауна Варя и Ксана что-то оробели.

– Давай, Варька, ты всю кашу заварила, давай рубись.

Варя стучится.

– Господин Браун!

Молчание.

Фарида обрабатывает руки женщины, рассматривает её кольцо.

– Красивое какое у вас кольцо.

– Да, – отвечает женщина, – от дедушки. Чёрный опал, редкий камень. Приносит несчастье.

– Вы знаете, я вам верю. Хотя трудно. Такой маленький красивый камушек – и вдруг несчастье! Женщины любят всякое такое. Загадки там, тайны. А вообще поговоришь с человеком – и всё понятно. Жизнь! То есть я хочу сказать, что несчастья и без всяких камешков бывают, да? Правильно?

Женщина страдальчески закрывает глаза, вот-вот заплачет.

– А кофейку не хотите? – ласково спрашивает Фарида.

Женщина кивает.

– Простите, – говорит она. – Такой день… Ниточку я сегодня нашла, ниточку…

– Ниточку? – переспрашивает Фарида.

– Потому что надо мне один клубочек размотать. Такой клубочек – двадцать лет наматывала, а теперь мне его размотать надо…

Иван Космонавтов плавает в канале, собирает банки, бутылки, обёртки от мороженого и забрасывает Лере на пристань. Та аккуратно складывает мусор в пластиковый мешок. Граждане начинают интересоваться происходящим.

– Гринпис? – спрашивает компания молодых людей. – Акция протеста?

– Местный актив молодых уборщиков России, – отвечает Лера. – Сокращённо «МУР». Наш девиз – «Убери дерьмо».

– Новеньких берёте? – заинтересовался один юноша.

– А кто главный у вас?

– Всех берём, – отвечает Лера. – Главный – вот он. Зовут Иван Космонавтов.

– Сам чистит! Во молоток! – компании понравилось.

– Сила личного примера, – объясняет Лера.

Ребята переглянулись.

– Ну что, мужики, девиз подходящий. Дерьма всем хватит.

Стали раздеваться.

Варя толкает дверь в комнату господина Брауна.

Это старый мир. В нём нет новых вещей. Мебель и картины начала двадцатого века. Как ни странно, довольно чисто.

Браун лежит за ширмой на кровати.

Варя и Ксана подходят.

– Он вообще живой? – тревожится Ксана.

Старик открывает глаза.

– Добрый вечер, господин Браун, – громко произносит Варя.

Эти слова оживляют Иеремию Брауна. Он садится на постели, смотрит на девочек.

– Варвара Панкратова, Оксана Никитенко, – представляет себя и подругу Варя.

– Очень приятно. Чем обязан? – старик выглядит совсем вменяемым.

– Мы вашу собачку принесли, – говорит Ксана. – Вашу Дору. Мы были в кондитерской, а собачка заснула… совсем. А вы ушли. А уборщица ругалась, что собак дохлых на неё вешают.

– Мы взяли Дору, попросили сумку какую-нибудь и стали спрашивать на улице, кто вас видел. А вас тут все почти знают…

– Короче, вот ваша собачка, а мы пошли, – заключила Ксана.

Старик встал, прошёл к круглому столу, жестом пригласил девочек присесть.

– Вы пионеры? – спросил он. – Или нет – комсомолки? Позвольте записать ваши имена и адрес вашей школы. Я сегодня же направлю благодарность.

Ксана фыркнула. Варя посмотрела на неё строго.

– Нет, господин Браун, мы уже учимся в высших учебных заведениях. Я могу оставить вам свою визитку. Пожалуйста.

– Благодарю. Ещё одна просьба: пожалуйста, эту сумку… возьмите и…

– Закопать где-нибудь? – спросила Ксана. – Мы сами хотели, но надо было хозяина спросить.

– Вы совершенно правы. Всегда следует спрашивать хозяина. С юридической точки зрения вы поступили грамотно.

– А вы юрист? – полюбопытствовала Варя.

– Закончил университет в двадцать третьем году. Адвокат Браун, к вашим услугам.

Ксана что-то считает в уме и смотрит ошарашенно.

– Я девятьсот первого года рождения, – говорит Браун.

– Я запутался, – с тоской объясняет Максим невозмутимому Феде. – Надо взять себя в руки, и всё. Да, я люблю Лерку, ну и что? Любить одно, а жить другое. Не могу я с ней жить! Душит она меня! А ты с ней не встречаешься? Нет? Она тебя не любит. Смеётся над тобой. Этот, говорит, припадочный, в светлых мечтах и в грязных носках! А ты чего в куртке? – сними, жарко.

Тянется к Фёдору, собирается, что ли, куртку ему расстегнуть. Фёдор коротко и сильно бьёт его по лицу.

– О, ребята уже поговорили, – комментируют за соседним столиком.

Юра выбегает во двор, Эльвиры нет. Он туда-сюда посмотрел – нет. Собрался уходить.

– Русский! – пропел голосок. – За помойкой не смотрел?

Юра бежит к мусорному баку, из-за которого вылезает чумазая.

– Ну чего, беленький, свободен?

– Свободен! – смеётся Юра. – Мамка сразу отрубилась.

Идут по городу к рынку.

– Тырить со мной будешь?

– Нет, не могу. Ты давай сама, а я на стрёме.

– А нужна мне стрёма твоя! Я чисто работаю, два раза только замели. Я такую косметику вчера взяла!

– А тебя ничего… отпускают?

– Да кто с нами будет возиться… с испанцами. Я же не беженка, я в Горелове прописана. В школу хожу… ходила. Тут год пропустила. Тебе сколько лет?

– Полных десять.

– А я старше тебя! Мне в марте одиннадцать было. Ну чего, русский, кушать хочешь? Посиди тут.

Иван и ещё двое парней плавают по каналу. Лера машет им.

– Ребята! Хватит! Акция закончена! Нельзя в этой воде долго, шкура облезет!

– Петербург – столица небесной России! – отвечает Иван.

– Да здравствует чистота! – кричит другой парень. – Мы молодые уборщики страны!

– Господин Браун, – говорит Варя, – вам сто четыре года? Это… так нельзя оставлять. Вы, может, старейший житель Петербурга. Я напишу. Я с одной газетой сотрудничаю.

Старик посмотрел на визитку.

– Госпожа… Варвара Панкратова? Благодарю. Простите, что не могу сегодня принять вас как следует. Я… нездоров.

По лицу его вдруг быстро побежали слёзы.

– Простите, извините, – забормотали девочки. – Мы пойдём, спасибо. Мы всё сделаем. Мы место пометим, вам потом можем показать. До свидания.

Вылетели из комнаты. Старик остался один.

– Дора, Дора, – зовёт он. – Дора… Наказание, а не собака. Дора! Ко мне!

Федя на улице, злой. Бормочет: «Гадина… тварь». Заходит в компьютерный центр. Довольно приличный – там даже есть маленькое кафе для общения усталых путешественников. Платит, садится.

Женщина пьёт кофе, держа чашку растопыренными пальцами, – сушит лак.

– Везде была, – говорит она Фариде. В Германии, в Италии, в Америке. На юге Франции прожила четыре года.

– Хорошо там? – спрашивает Фарида.

– Хорошо. Только странно: как будто ты уже умер.

– Умер и в рай попал, да?

– Не то чтобы в рай. Куда-то попал. И это уже не ты. Очень хорошо, а на жизнь не похоже.

– В гости приехали? Я говорю – вы в Питер как, погостить?

– Найти одного человечка, – говорит Клара и темнеет лицом. – Мне человечка найти надо.

Эльвира шустро движется по рынку. Тырит она действительно ловко. Иногда вступает в разговор с продавцами, те сами кидают ей помидор или гранат.

Лера и Космонавтов сидят в сквере. Космонавтов разделся до пояса, поливает себя водой из бутылки.

– Это было в тему, – говорит он. – Вы не сходя с места придумали для людей смысл жизни!

– Себе только не могу придумать. Смысл жизни. Я вот целый день по городу ходила…

– И встретили меня!

– Он женится, – говорит Лера каменным голосом. – В августе. Двадцать первого.

– Чёрт с ним, пусть он женится.

– Нет. Он не имеет права. Он мою жизнь поломал и девочке этой поломает. Девочка хорошая. Я её ненавижу, но она хорошая.

– Какие варианты? – спрашивает Космонавтов. – Кого надо убить?

– Оставьте эту театральщину. Кривляется как шут. Как не надоест.

– Надоело, – соглашается Космонавтов. – Но что делать! Не могу серьёзно с людьми разговаривать!

– Почему?

– Потому что ничего серьёзного больше на свете нет.

– Почему?

– Потому, что всё серьёзное – закончилось. Человек – человек вообще – вырос, сдал экзамены, помните, были всякие экзамены – по религии, по истории, по литературе, ну, всякие, помните, как человечество мучилось. Воевало за веру, создавало империи, строило башни, потрясало сердца глаголом. Ну вот. Человек сдавал экзамены и провалился. И всё закончилось. И человек пошёл вон. Теперь человек свободен. Никто его больше не тронет.

– Первый раз слышу такую чушь.

– Это не чушь. Это откровение Иоанна Космонавтова! Я последний пророк.

– Но я люблю – значит, любовь осталась? А это что, несерьёзно?

– Любви немножко осталось, – соглашается Иван. – Понимаете, человеческий проект постепенно закрывается. (Иван делает соответствующий знак скрещёнными руками). Идёт эвакуация остатков света. Но женщины задержали эвакуацию любви с лица Земли. Они не соглашались без любви дорабатывать историю. Такие упрямые! Так что ваши страдания, Лера, – на вашей совести.

– Нормально. Хорошее мужское рассуждение. Типа «сама виновата».

Варя и Ксана нашли пустынное место с мягкой землёй, зарыли останки. Действовали они руками и столовой ложкой, так что пришлось отмывать руки – тем же способом, что и Космонавтов.

– Спи спокойно, Дора Браун, – подводит итог Варя.

– Сумку вернуть, как думаешь? – спрашивает Ксана.

– Обойдутся, – решает Варя. – Ну вот. Семь часов. В семь часов он туда и приходит. Почти каждый день.

– Пойдём. Я должна наконец посмотреть на него. А ты видела, он в чате сидит или что?

– Не знаю. Боюсь, всего боюсь. Такое лицо! Ну, я так представляю себе Раскольникова. Романтический тип красоты. С демоническим оттенком. Худой, чёрный. Видно, что безумно умный и ужасно несчастный. У него есть в прошлом какая-то тайна…

– Главное – не было б там наркоты, вот что, – говорит Ксана. – Худой, несчастный… Это всё. Это даже не думай.

Девочки идут по городу.

– Варя, я не понимаю, чего ты тормозишь? Подойди, улыбнись, спроси что-нибудь. Или лучше – попроси помочь. Пригласи на чашечку кофе. Он тебя спросит, например, а кто ваш любимый писатель? А ты ответишь: конечно, Достоевский!

– Тоже много ума не надо ответить – «конечно, Достоевский». Как я его боюсь, ты бы знала! Классический невроз. Сама создала сверхценную идею из недостатка информации и сама же теперь дрожу. Я веду дневник наблюдений над своей женской природой. Уже есть сто тысяч знаков с копейками. Может быть сенсацией, если опубликовать.

Девочки подходят к компьютерному центру, где сидит побивший Максима Фёдор.

– Господи, помоги, – шепчет Варя.

Женщина расплатилась в парикмахерской, собралась уходить.

– А вы как работаете? – спрашивает она администраторшу.

– С девяти до девяти, – отвечает та. Пожалуйста, приходите. Лучше записаться, вот телефончик наш. У нас и косметолог есть. Солярий по реальным ценам. Приходите на целый день. Когда женщина занимается собой, у неё всегда улучшается настроение.

– Я всю жизнь только и делаю, что занимаюсь собой, – невесело улыбается Клара. – Не помогло мне это, девочки. Спасибо.

Клара уходит.

– Красивая была в молодости женщина, правда? – спрашивает администраторша Фариду. – На эту похожа… ну, в старой «Клеопатре», помнишь?

– Элизабет Тейлор.

– Ну вот. Ох ты, неизвестно, что с нами будет через двадцать лет… И сейчас-то мужика хорошего не найти…

– Непонятно, что она к нам пришла. Такие, с такими кольцами, в другие места ходят. У неё что-то случилось, – говорит Фарида. – Я же по рукам чувствую. Руки взяла – меня как прямо ударило. Надо было её задержать, поспрашивать. Вот куда она такая пошла?

– Да ладно. Богатая, не пропадёт. Ты про неё не волнуйся, ты про себя волнуйся.

Фарида задумчиво качает головой.

Юра уже заскучал возле пустых ящиков, когда появилась Эльвира.

– Э, беленький, не спи – замёрзнешь. Ну, чего хочешь?

– А где? – спрашивает Юра. У Эльвиры в руках ничего нет.

– Где-где! У меня секретик в юбке есть.

Показывает большие карманы – пришиты изнутри к поясу пёстрой двойной юбки.

Выгружает Юре на колени дары природы.

– Сама придумала, пришила. Мамка ничего шить не умеет. А мне так нравится! Я когда журналы смотрю модельные, думаю – ну и что, я бы лучше сделала. Просила чертей: купите машинку. Семь тысяч всего.

– Всего! – смеётся Юра. – У нас с мамой на месяц четыре тысячи на двоих.

– Плохо. А огород есть?

– Нет. У бабки есть, но она нам редко что даёт. Огурцы с плесенью, варенье, знаешь, старое, с позапрошлого года. Жадная, не любит нас.

– А вы, русские, все не любите друг друга. Связки у вас нет.

– А цыгане любят?

– Я не цыганка, – сказала Эльвира, кусая гранат. – Честно.

– Чеченка? – с некоторым страхом спросил мальчик.

– А что, в ментовку побежишь, да? Террористку нашёл? Да сиди на попе ровно – не чеченка я.

– А кто?

– Ты не знаешь. У нас маленький народ, его никто не знает.

– А где вы живёте?

– Везде! – смеётся Эльвира.

Лера и Космонавтов в летнем кафе. Лера с отвращением смотрит на лежащий перед ней пирожок – сосиску в тесте, – преодолевая тошноту. – Нет, не могу… Ничего не могу… – говорит Лера.

– Напрасно, – отвечает Космонавтов. – Сосиска в тесте – это так эротично! Мня… – он с аппетитом пожирает изделие.

– Меня один странный мальчик любил, – рассказывает Лера. – Интересный, но с такими тараканами! Он сейчас в партии, у этих – социалистов-революционеров.

– Это которые тухлыми яйцами в политиков бросаются?

Лера махнула рукой.

– Они вообще без тормозов. В прошлом году пятерых мальчиков арестовали, вы слышали? Там Федин друг был. У них два плаката есть, на любой случай – «Долой!» и «Позор!». Говорят, больше и не надо – все всегда знают, кого долой и кому позор. Федя у них там как голова. Он молчун, слова не выпросишь, они его там уважают. Он мне письма писал, от руки, представляете?

– С трудом. Письма сохранились?

– Конечно.

– Сдать в музей первобытной культуры, срочно.

– Не сдам. Мне больше никто таких не напишет. Никогда.

– Но вы его не любили…

– Нет. Мне его было жалко.

– Вы полюбили мерзавца…

– Максим не мерзавец. Максим… танк. И я легла под этот танк. Но я его взорву! Не будет он надо мной торжествовать. У меня такой характер: я не выношу унижения.

– Унижение – это великая сила, – говорит Космонавтов. – Не презирайте унижение! Справедливость хороша только тогда, когда она попрана… Красота сияет из-под грязи…Истина должна быть скрыта…

Космонавтов поплыл, размяк. У него подвижное, изменчивое, странное лицо.

Варя и Ксана заходят в компьютерный центр, Варя замирает, глядя на Федю. Ксана толкает её в бок, переспрашивает и начинает дёргаться от сдерживаемого смеха. Вытаскивает Варю на улицу.

– Это вот твой Раскольников? Красота демонического типа? Варька, я сейчас описаюсь, точно. Этот леший к моему брату ходит второй год. Они в партию записались – социалисты-революционеры. Придурки оба. Чуть что – протесты пишут. Федя его зовут, ещё у них такая девица есть страшненькая. Они у нас толкутся, мама ругается.

– Ну и что? – говорит Варя. – Ксана, ты прекрасно разбираешься в практической жизни, но даже на минимальный уровень абстракции тебе не подняться. Я так и думала, что его сознание тяготеет к экстремальным модусам бытия. Революционный тип личности, склонность к избранному товариществу – всё это свидетельствует о необычном личностном потенциале.

– Пошли, познакомлю тебя с этим потенциалом. Он у нас одного чаю выпил цистерну.

Ксана сажает замершую Варю за столик и подходит к Феде.

– Федя, привет! Ты что тут делаешь?

Ксана хотела подглядеть, что там у него на экране, но Федя тут же ловко закрыл окно.

– Привет, Оксана.

– Как дела революционные?

– Всё идёт по плану.

– А мы тут зашли с подругой кое-что посмотреть, я тебя увидела и говорю – о, это друг моего брата из партии эсеров. Она вообще поплыла! Говорит – вот это да, это же герои, наши дети будут их биографии в школе учить, я ими горжусь, я целиком и полностью одобряю их действия! Варя Панкратова, наша звезда, в газетах печатается, в телевизоре была сто раз. Пошли, покажись, кофе выпьем. Это твоей партии пиар будет.

Федя нехотя, но поднимается. Ксана подводит его к Варе.

Ксана (Торжествующе):

– Вот Федя. Это Варя. (Шёпотом, Варе) Дай на кофе, я пустая.

Варя суёт Ксане деньги. Она пытается что-то сказать и не может. Наконец решается.

– Скажите пожалуйста, а сколько членов в вашей партии?

– В местном отделении человек тридцать-сорок.

– Ваша ближайшая акция?

– Приходите в пятницу на Литейный, к Китайскому скверу. В три часа. Будет акция поддержки политзаключённых.

Ксана приносит три чашки кофе.

– Скажите, Фёдор, но ведь в нашем обществе нет революционных настроений, я это говорю как специалист по социальной психологии. А жажда социальной справедливости тает, исчезает даже в низах общества. Никто даже не представляет, как она может выглядеть – социальная справедливость. Где же ваша база?

– Когда академический композитор пишет музыку, а балерина крутит свои тридцать два фуэте, где их база? Их аудитория – десять тысяч человек на всю страну. Но этого достаточно. Наша база – русские революционные традиции. Классические революционные традиции: личная чистота и протест против действительности. Вот наши тридцать два фуэте.

– Личная чистота – это здорово, – восхищённо говорит Варя.

– Они там в партии не пьют, наркотиками не балуются, – вмешивается Ксана. – Мама говорит: если б они властям нервы не трепали, то и Бог с ними.

– Бог с нами, – убеждённо говорит Фёдор. – Мы ни одной капли крови не пролили. Спасибо, девочки, за кофе, мне пора. До встречи.

Фёдор уходит.

– Ну чего? – спрашивает Ксана. – Есть зацепки? Вообще его ничем не прошибёшь. Мне Митя рассказывал – он кого-то любил без взаимности и с тех пор всё, отморозило его. Я один раз по квартире голая ходила – он и не посмотрел.

– Это великий человек, – говорит Варя. – Я не ошиблась. Он позвал меня в пятницу на акцию поддержки политзаключённых.

– Ну, куда ещё революционер может позвать даму… – заключает Ксана.

Клара поднимается по лестнице. Подходит к дверям 21-й квартиры. Смотрит на табличку «Иеремия Браун». Нажимает на звонок.

Удивительно, сколько могут съесть сравнительно небольшие дети. Юра и Эльвира сгрызли кучу яблок, помидоров, редиски, гранатов, винограда. На последний помидор Юра уже не взошёл.

– Я думал, лопну. А всё влезло.

– А у меня ещё много осталось – домой отвезу, там за минуту сожрут. Там, знаешь, сколько народу. У меня два брата, сестра маленькая. Они меня ждут, пасти открыли: чего нашла? Мы так говорим у себя: нашла это, поди найди…

– И твоя мама, и дядьки тоже… что-то находят?

– Находят будь здоров! – смеётся Эльвира.

– А если… посадят?

– Посадят – будем сидеть. А чего делать? Ни фига работы нет, чтоб нормально платили. Я сейчас на рынке рублей на пятьсот нашла. Где бы я столько заработала?

– Учиться надо… – философски заметил Юра.

– Чего учиться? Я читать-писать умею, считаю в уме лучше дядек. Мамка твоя училась?

– Она химический институт закончила.

– Ага, и теперь только на водку хватает.

– Непонятно, – говорит Юра.

– Чего непонятно?

– Такие тачки в городе дорогущие. Откуда люди деньги берут?

– Откуда берут, – отвечает Эльвира, – они тебе хрен скажут.

Кларе открыла та же девица с прищуром.

– Браун… – произносит Клара. – Мне нужен Браун.

Девица смотрит на Клару.

– А вы по какому вопросу?

– Он мой… родственник.

– Его нет дома.

– Когда можно зайти?

– Попробуйте через час.

Девица закрыла дверь. Клара прислушивается.

«Дедушка! – слышно из-за двери. – Кажется, та женщина приходила, про которую вы предупреждали! С глазами!» – и всё, больше ничего не слышно.

Лера толкает поплывшего Космонавтова.

– Ты что – напился? Я тогда ухожу. Ненавижу алкашей.

Космонавтов проясняется.

– Фемина! Фемина сапиена – женщина разумная! Предлагаю выработать план уничтожения твоего танка. Для этого нам следует заручиться поддержкой твоего мечтателя, этого, что ты говорила – рывылюционера, – и вместе мы будем непобедимы.

Лера малость подумала.

– Я сама хотела к нему пойти. Федька? Так. Где он может быть. Зайдём наудачу домой. У него жутко смешная квартирка, тут недалеко…

Клара снова позвонила, и снова возникла та же девица.

– Я вам сказала, – начала девица, но Клара с силой отпихнула её и ворвалась в квартиру.

Она, видно, здесь была когда-то, потому что сразу обнаружила дверь в комнату Брауна. Клара распахнула дверь.

Браун сидит в кресле.

– Дедушка, – говорит из-за спины Клары девица, – она меня толкнула…

– Ступайте, Анжела, – отвечает Браун. – Клара, закройте дверь.

– Мне ничего не надо от тебя, – говорит Клара. – Скажи, где он, и я уйду.

– Присаживайтесь, Клара. Давно ли вы в Санкт-Петербурге? Какими судьбами? Вот видите, я оказался прав, а не вы. Я родился в Петербурге и умру в Петербурге. Я пережил Ленинград! А вы сбежали – чужого киселя хлебать.

– Презирайте меня сколько вам угодно, только скажите, где мой мальчик.

– Ваш мальчик! Вы его бросили двадцать лет назад.

– Иеремия, – говорит Клара. – Ты старый человек. Не бери греха на душу.

– Душа, грех… – пожимает плечами Иеремия Браун. – Не понимаю. Человек делает поступки – я понимаю. Ты распутна. Это самое плохое, что может случиться с женщиной.

– Христос простил… – шепчет женщина.

– Христос тебя простил? – удивляется старик. – Ты с ним встречалась?

Клара молчит.

Лера и Космонавтов поднимаются по крутой узкой лестнице на самый верх старого дома. Наверху, на крошечной площадке, только одна дверь.

Лера стучит.

– Федя! Федя, ты дома? Это я.

Федя открывает.

– Так и знал, что ты придёшь.

– Это со мной, – показывает Лера на Космонавтова. – Прикольный мужик. Хотел с тобой познакомиться.

Космонавтов церемонно раскланивается.

– Брат Иван.

Федя удивлённо поднял брови, но ничего не сказал.

Квартира замечательная: комната десять метров, кухня десять метров, но их разделение условно. Развал, конечно, – книги, бумаги – но без антисанитарии. Есть даже цветы в горшках.

– У меня еды нет никакой, – говорит Федя. – Чай только, хочешь? Можно сбегать вообще на угол.

– Не надо, Федя, – отвечает Лера. – Я сегодня ничего не ела и не хочу.

– Я его видел, – говорит Федя, – в морду дал.

Иван тихо шелестит книжками, внимания на себя не обращает.

– Ты видел Максима?

– Да. Он меня в пивную затащил. Такую блевотину гнал. Я рассердился…

– Сильно побил?

– Один раз.

– Ты всё знаешь?

– Знаю, что он женится.

– Я этого не допущу, – говорит Лера.

– Скажите, – вмешался Космонавтов, – о прекрасная и жестокая госпожа, я стремлюсь понять вас – хотя это совершенно немыслимо, – вы не хотите, чтобы он женился конкретно сейчас, или вы желаете запретить ему жениться вообще, так сказать, ин дженерал? А также я хотел бы узнать, собираетесь ли вы сами замуж за упомянутое побитое сегодня лицо? Это в видах планирования наших действий… Информация – мать стратегии…

– Я хочу проснуться – и чтобы его не было. В голове у меня не было, понимаешь? А это не получается.

Лера бьёт себя по голове.

– Вот тут он сидит! Не выходит!

Федя ласково берёт её руки.

– Не надо, Лера. Хорошая голова…

Иван усаживается на стул с важным видом.

– Скажите, молодой человек, а что пишут наши друзья из Испании? Есть ли настоящая работа?

– Вы о чём?

– Но вы же имеете отношения к заказам, или я ошибся?

– Вы ошиблись, – спокойно отвечает Фёдор.

– Вы не работаете по заказам? У вас что, – смеётся Иван, – самодеятельность?

– Да вроде того, – говорит Федя.

– Это исключено, – Иван делается строг. – Русский филиал вашей организации образован девять лет назад. Или вы будете утверждать, что вы сами придумали движение социалистов-революционеров?

– Вы кто? – спрашивает Федор. – Лера, ты где его взяла?

– На улице, – отвечает Лера. – Он писал в канал пьяный.

– Давай отведём его обратно.

– Прекрасный, добрый юноша! – восклицает Иван. – Обождите минутку! Я так долго мечтал встретить вас! Когда я собрался в Россию, мои друзья отговаривали меня от этого – как они говорили – бесполезного путешествия. Они утверждали, что я больше не найду в наша Раша, в нотр святая Рус ничего из того, что я любил здесь когда-то. Там больше нет – лгали они мне – бледных юношей, мечтающих изменить мир, и никто больше не спорит с Богом о чёрте и не пишет Прекрасной Даме… Клевета, подумал я. Клевета. Хорошая работа никогда не пропадает бесследно, а здесь, в наша Раша, трудились настоящие мастера. Мастер Гоголь! Мастер Достоевский! Мастер Блок! Я не внял наставлениям, и вот я здесь и вижу вас. О счастье, о радость!

– Эмигрант? – коротко спрашивает Федя.

– Пытливый путешественник, – отвечает Иван.

– Слушай, – говорит Варя подруге. – Надо зайти к нашему старику, рассказать, где мы собачку похоронили. Мы обещали.

– Всё, это без меня, – злится Ксана. – Иди сама. Он вообще ничего не соображает, ты что, не поняла?

– Нет, он соображает, но волнами. Волна ясная, волна тёмная. Напоминаю, что мы обещали.

– Я не пойду.

– Очень печально, что нация, к которой я принадлежу, – говорит Варя, – отличается чертами и свойствами, которые я ненавижу. Например: лживость, вороватость и невыполнение обещаний.

– Я, кстати, наполовину украинка. Я наполовину отделилась вообще!

– Да, отвечает Варя, – украинцы меньше врут. От лени. Им лень что-то скрывать, оправдываться. Им не нужно создавать привлекательный образ себя, потому что они уверены, что и так прекрасны. Это заблуждение. Что касается выполнения обещаний…

– Всё, я иду. Достала!

* * *

– Домой пора, – говорит Эльвира Юре. – Животных моих кормить. Пошли на вокзал. Я сегодня с утра бегаю.

– Ты на поезде?

– С Балтийского. Пошли, я там тебе кое-что… найду. Место знаю.

Дети идут к вокзалу.

– А ты всё-таки кто по национальности? Мне без разницы, честно.

– А ты приезжай к нам, я тебе расскажу. На лошади прокачу. У меня тарзанка есть, покрутимся. Ты водку пьёшь?

– Нет, никогда, и не буду.

– У меня две бутылки закопаны. На свадьбе нашла, у нас свадьба была у соседей.

– Ты и у соседей… находишь? Это нельзя – у соседей…

– Да у них столько было! Весь посёлок три дня пил, ещё осталось!

– Нельзя у соседей, – упорствует Юра.

– А на рынке можно? Какая разница? Мы все соседи!

– На рынке им ничего не будет от одного помидора. А у соседей воровать – это вообще…

– Что вообще? Говори, договаривай, – сердится Эльвира.

– Ты на себя переложи. Пришли бы к вам соседи и ваши вещи… нашли. Тебе бы как, понравилось?

– Я с ним как с человеком, – поразилась Эльвира. – Хожу, гуляю… Кормила его… Вот связывайся, с вами, с русскими.

– Русские тебе не нравятся – живи со своими.

– Вы предатели! – крикнула Эльвира. – Знаю я вас! Всё загребут, всех используют, а потом кинут – и ты же сам виноват у них.

– Я пошёл, – отвечает Юра.

– Поверьте, я сам – старый революционер, – говорит Космонавтов. – Диссидент, можно сказать, – прирождённый отщепенец. Я всегда был против. Как что случится – я тут, и я против. Одинокий и гордый, как Люцифер! Но вот что я вам скажу, молодые люди. Есть хорошая эфиопская пословица: не хватай леопарда за хвост, а если схватил, то не отпускай. А вы дёргаете леопарда за хвост, потом отпускаете, и неудивительно, что он вас – хам! – и сжирает. Смелее надо! Проще, грубее и твёрже! Слушайте реальных людей, берите у них реальные бабки и валите власть…

На этом месте речь Космонавтова пресеклась – Фёдор зашёл к нему за спину, нажал пальцами за ушами, и тот вырубился.

– Достали провокаторы, – объяснил Федя Лере. – Пусть отдохнёт. Зачем ты его мне притащила?

– Никакой он не провокатор, – сказала Лера, – просто болтун.

– Ты опускаешься, – говорит Федя, – опускаешься ниже и ниже. Глазам больно смотреть на тебя. Как только связалась с Максимом, стала опускаться. Благородным людям нельзя связываться с низшими организмами. Пойми, Максим из другого мира! Он оттуда, где есть какие-то уик-энды, где кривоногие уроды ездят на джипах не с женщинами, а с тёлками, где говорят на собачьем языке… Там нет, не может быть ничего, что оправдывает жизнь человека, – ни настоящего труда, ни творческого гения, ни поиска веры, ни чистоты, ни благородства! Никто из этих кабанов никогда не мечтал стать хоть на крошечку лучше! Они лопаются от самодовольства! И ты – звезда, божество, сама красота, – ты идёшь к ним учить собачий язык, тратить их поганые бабки на поганые тряпки…

– Ты мне письма писал, а он подошёл и взял, как хозяин. Почему ты меня отдал?

– Я дрался, – отвечает Федя, – руку ему прокусил… Ты мне истерику закатила. Кричала, что любишь его, а я придурок. Лера, брось его. Пусть он женится и сидит с пулемётом в Озерках.

– Федя, я не могу, – отвечает Лера. – Ты не знаешь… Я беременна, мне завтра в больницу на аборт… Он мне даже денег не дал! Нашла по дешёвке…

– Он говорил– вы давно не встречаетесь.

– Врёт. Наглая свинья. Глазки маленькие, тухлые… Ненавижу! У меня вот тут всё запеклось от боли. Нельзя, чтоб вышло, как он хочет. Не должен он рулить. Ты с властями борешься, а он и есть настоящая власть! Пойдём к его девушке, к родителям, устроим скандал…

– Стыдно, Лера!

– Ничего не стыдно! С подлецами надо, как они делают, так им делать, и ещё круче!

– До сих пор кривые методы борьбы были запрещены вашей команде, – подал голос Космонавтов. – Добро должно было быть чистеньким, а злу разрешалось всё. Игра скоренько, всего за два тысячелетия, зашла в тупик. Что делать? Разрешить добру тоже мухлевать? Но тогда исчезнет разница между командами… Сложный вопрос! Нехорошо, юноша, вы поступили со мной, русским писателем-фантастом, ослабшим от алкоголя и новых впечатлений.

– Быстро вы очнулись, – удивляется Федя.

– Я расплатилась по полной программе, за всё расплатилась… – говорит Клара. – У меня больше не было детей… Когда я уезжала, мальчику исполнилось три года. Я была уверена, что с Анной ему будет гораздо лучше, чем со мной. С мужем мы скоро расстались, я вышла замуж за другого, он сильно болел последнее время… Я не могла приехать… Я посылала деньги, три раза. Я не знала, что Анна умерла! Дедушка, умоляю…

– Не называй меня «дедушкой». Я вычеркнул тебя из своей жизни.

– Но это правда! Я дочь твоей дочери Эммы, сестра Анны, и этого ты не можешь зачеркнуть!

– Могу, – ответил Иеремия. – Я зачеркнул в уме советскую власть, и она закончилась. Я зачеркнул мысль о… конце жизни, и я живу. Мой правнук думает, что Анна, его мать, умерла. Для чего ему какая-то распутница из-за границы? Или ты надеешься соблазнить его своими грязными деньгами? Он серьёзный, чистый мальчик.

– Как он выглядит? Он красивый? Он учится?

– Тебе незачем это знать. Ты давно сделала свой выбор. И не изображай из себя героиню трагедии. Небось когти свои она покрасить не забыла! – Иеремия указывает на свежий Кларин маникюр.

Варя и Ксана снова у дверей 21-й квартиры. Открывает та же девушка.

– Ну вы опять? – удивляется она. – У дедушки гости. Ладно, проходите. Про вас никаких не было инструкций. А то пришла такая, и прёт как таран. У него сидит.

– Может, в другой раз? – норовит отвертеться Ксана.

– Пришли уже, – коротко отрезает Варя. – План захоронения давай.

Эльвира догоняет Юру.

– Нормальные ребята так не поступают! – говорит она. – Надо спасибо сказать!

– Спасибо.

– Да мне тебя жалко стало! Я видела, как ты мамку тащил. Такой худой, некормленый…

– Я нормальный.

– Да я ничего у соседей не беру, – примирительно говорит Эльвира. – Водку только. Думала, дядькам дам, чтоб качели сделали. Год прошу качели. Ну что ты будешь делать – вот такая жизнь, даром никто ничего. Чёрт с тобой, пошли тебя до дому доведу.

– Ты не обижайся, но это, правда, такой закон – у соседей нельзя. Я в коммуналке живу, знаешь, если бы мы все начали…

– Хватит, русский, грузить, я всосала уже.

– Слушайте, как вас…

– Брат Иван, – с готовностью отзывается Космонавтов. – Представляю из себя русское бунтарское начало, вечное сомнение, богоискательство, муки гордой совести.

– Вы не могли бы помучиться совестью где-нибудь в другом месте, кроме моей квартиры? – интересуется Фёдор. – Мне кажется, вы провокатор. А мне идти надо. Лера, я сегодня к Саше Гейнрихсу обещал зайти. Он что-то совсем плохой стал.

– Возьмите меня! – умоляюще вскинулся Космонавтов. – Я просто шутил… Я десять лет в Швейцарии… Писать совершенно не о чем. Тени, тени вместо людей! Только сейчас чувствую, как оживаю. Целый рой прекрасных образов проносится в бедной голове! И кто, кто поможет вам уничтожить пулемётного Максима? Только Иван Космонавтов!

– Космонавтов? – переспрашивает Федя. – Да вы в самом деле, кажется, писатель… Я что-то слышал…

– Давай возьмём его к Саше, – просит Лера. – Он в канале плавал… Прикольный.

– Сначала писал, а потом плавал?!

– Прикольный я, прикольный, – радуется Космонавтов. – Берите меня к Гейнрихсу, который стал плохой, – и ваш Гейнрихс станет совсем хороший! Кстати, я и денежный. Коньяк, виски, джин? В гости-то?

– Саша не пьёт, – ответил Федя. – У него другие проблемы.

– Кокер? Герыч? Мария-хуан-анна?

– Да нет. Там тяжёлый случай. У Сашки идея…

– Одна? – пугается Иван.

– Да. Одна.

– Я знал, я знал… – шепчет Иван. – Вот и сбылось.

– Что у вас сбылось?

– Мечта жизни. Я всю жизнь мечтал встретить русского человека об одной идее.

– Где ты видишь когти? – спросила Клара. – Я всё до крови обгрызла… В церковь зашла сегодня, Божью матерь попросить, чтоб она твоё каменное сердце смягчила…

Девочки стучатся в дверь. – Господин Браун! Это Варя Панкратова и Оксана Никитенко.

– Открой, Клара.

– Кто это?

– Пионеры.

Клара открыла, и явились Варя с Ксаной.

– Господин Браун! – торжественно говорит Варя. – Мы всё сделали, как обещали. Вот план захоронения.

– У него собака сегодня… – делает жест Ксана, тихо объясняя Кларе происходящее. – Собака Дора… Мы закопали…

– Дора? – говорит Браун. – Где Дора? Дора!

Замолкает, глядя перед собой.

– Я всё поняла, – шепчет Варя Ксане. – Это кодовое слово: Дора. Он сразу отключается.