Преступление солнца

Преступление солнца

Киноповесть

– Миша, ну ты скоро? Миша! – маленькая симпатичная молодая женщина из породы «мамочка-жёнушка» нетерпеливо стучит в дверь совмещённого санузла.

– Лен, всё, последние полянки сбриваю и бежим. – отвечает Миша из-за двери.

– Костя уже час сидит при полном при параде, – наставительно замечает Лена.

Миша, Лена и их пятилетняя дочка Даша живут в однокомнатной съёмной квартире. Мишин двоюродный брат Костя, двадцатилетний верзила, нацепив голубую рубашку с красным галстуком, мрачно сидит в кухне и слушает радио. Даша, в нарядном платьице с жабо, с важным видом раскладывает пасьянс.

– Костя, я забывала, как твой город называется, откуда ты у нас живёшь?

– Ярославль.

– А это плохой город?

– Хороший. Там же папа твой родился, разве папа мог в плохом городе родиться?

Даша смеётся. Папа не мог родиться в плохом городе. Вот он выходит из санузла – красивый тридцатилетний мужчина плотного телосложения, в белой майке и с крестиком на груди. Завидев Дашу, изображает невероятный восторг: Царевна Лебедь! При виде Лены Миша восторга не изображает.

Лена уже надела свой скромный милый наряд – чёрные брючки, блузку. А Миша стоит возле шкафа, думает.

– Миша, ну что, давай быстренько. Звали к семи. А уже полседьмого.

Появляется Костя, чья мрачность возрастает с каждой минутой.

– Мишаня, я что думаю – я думаю, мне не надо с вами идти. Что хорошего – родственник из провинции. Засмеют они меня.

– Костян, я провёл переговоры на высшем уровне. Говорю: брательник двоюродный у меня живёт, надо его в люди выводить. Конечно, говорит Ирина Леонидовна, никаких проблем. Не робей, воробей, пойдём всей командой.

– Вообще-то не очень удобно, – вмешивается Лена, подправляя макияж. Костя её немного раздражает. – Воспитатель внука на новоселье к чужой бабушке прибывает всем семейством плюс братец из Ярославля. Я бы сама не пошла, но так интересно посмотреть на квартиру. Хоть бы помечтать. Никогда не было своей квартиры и неизвестно… Всю жизнь по углам. Хорошо, я маленькая, мне много места не надо.

– Нет, я не пойду, – говорит убитый Костян.

– Костя, оставь нас на минутку, – медным голосом просит Миша.

– Что я сказала? Я ничего не сказала!

– Лена. Я зарабатываю столько, сколько в моих силах. Ты выходила за меня замуж в здравом уме и приняла на себя определённые обязательства, как их принял и я. Я люблю тебя и Дашу, я умру за вас, если надо, но если ты будешь унижать моих родственников и пилить меня из-за денег и квартиры, нам придётся расстаться.

Когда Миша впадает в наставительный тон, Лена цепенеет.

– Ну, Миша, не ворчи, я так просто… Ты красный свитер решил, да? – бормочет Лена. – У него там дырочка на локте…

Едут в машине, Миша за рулём, Лена рядом, Костя и Даша сзади, с цветами.

– Миш, я забыл, ты давно машину брал?

– Два года. Ещё тетка Полина жива была, приезжала, я её как раз на машине вёз.

– Да, мама тебя хвалила – говорит, молодец ты, аккуратный такой, спокойный.

– Миша спокойный? – делает Лена большие глаза. – Миша псих и не лечится.

– Папа псих? – удивляется Даша.

Миша начинает разворачиваться в противоположном направлении.

– Миша, ты куда? – вопит Лена.

– Домой, – отвечает Миша спокойно. – Съездили в гости, развлеклись.

Машина стоит у обочины, и видно, как обитатели её кричат, жестикулируют. Наконец, видимо, решение принято, едут в нужном направлении.

Молчат.

Даша вздыхает и говорит тихо и утвердительно:

– Да, папа псих.

Подъехали к большому новому дому. Дом многоквартирный, с лоджиями и террасами, подземным гаражом, башенками. Только что испечён, с иголочки.

– Во домище! – поразился Костян.

Миша набирает номер. – Ирина Леонидовна, добрый вечер. Это Миша Трофимов. Вот, подъехали мы к дому, какие будут распоряжения? Ага. Ага. Четвёртый этаж, ясно. Уже не работает лифт, да вы что? Всё, идём.

– Наверное, турки строили, – комментирует Костян.

– Костян, ты от таких реплик там воздержись, ладно? – просит Миша. – Мы к образованным людям пришли.

– Ну и что? – сердится Лена. – Что он сказал-то? Предположил, что лифт не работает, потому что турки строили. Конечно, Ирина Леонидовна профессор, а мы серость, дурачки…

Высаживаются из своей неказистой машины, притулившейся возле ослепительных монстров.

– Во машинища! – говорит Костя, глядя на чей-то джип.

Поднимаются по лестнице, и тут вступает голос.

Чистый, свежий голос – точно ветер с моря. Кто-то поёт там, наверху. Женщина, сирена:

– Снился мне сад в подвенечном уборе,

В этом саду мы с тобою вдвоём…

Звёзды на небе, звёзды на море…

– Кто-то поёт, – сообщает Костян.

Голос приближается:

– Листьев ли шелест иль ветра порывы

Жадной душою я нежно ловлю.

– А это куда мы идём, там, наверно, поют! – радуется Костян.

На лице у Миши тревога и волнени. Он даже остановился.

– Очи бездонны, уста молчаливы…

Милая, друг мой, люблю!

– Миша, какой номер квартиры, – спрашивает Лена. – Ты что встал?

Но там открыта дверь, сомневаться не приходится. Голос доносится из квартиры.

– Миша, сюда, здесь открыто, – кричит Лена. Миша стоит возле стены. – Что с тобой?

Откуда он знает, что с ним. Не идут ноги, и всё.

– Снился мне сад…

Лена, оставив Дашу Косте, сбегает к Мише. – Что за дела?

– В этом саду мы с тобою вдвоём…

– Миша, раз-два-три, ёлочка, гори, включайся, эй, очнись…

Миша преодолел наваждение, встряхнулся.

– Что-то меня повело от этого пения. Давно живого голоса не слышал.

В новой, двухуровневой квартире Ирина Леонидовна, фасонистая пожилая женщина с прямой спиной, принимала гостей. Гости только что перестали аплодировать певице. Она стоит возле рояля, поправляет рыжие волосы, улыбается довольно.

Да, вот «от таких и погибали люди». Крупная, женственная, стройная, в синем платье с живой розой, приколотой булавкой на груди, – Маша Горенко.

– Машенька, спасибо, детка, – говорит Ирина Леонидовна и, продолжая прерванный разговор, обращается к гостям. – Вот он сейчас придёт, звонил уже снизу. Это не воспитатель, это золото. Сильный, умный, спокойный. И красавец.

Возле Маши крутится неказистый, чернявый, слова Ирины Леонидовны его тревожат.

– Это как-то всё слишком для одного человека. Может, он хотя бы гомосексуалист, с таким букетом добродетелей?

– Юра… – укоризненно шепчет хозяйка.

Среди гостей ведь находится и её двенадцатилетний внук Матвей, прелестный, только что-то сердитый мальчик. Гостей немного: Маша с Юрой, две пожилые подруги, пожилой господин артистического вида (он и был за роялем, аккомпанировал Маше) и очень полная женщина средних лет, которая тихо и прилежно ест – молча.

– Миша женат, у него ребёнок, дочка, – говорит Ирина Леонидовна.

– А сколько лет вашему красавцу? – спрашивает Маша.

– Мала дытына. Лет тридцать.

– Что же он, ничего лучше не придумал, как гувернёром служить?

– Напрасно вы так, Маша, – заметил пожилой господин. – Работа хорошая и очень важная. Школа наша погибает от припадочных тёток. Возле мальчика должен быть сильный умный мужчина-воспитатель. Ирина молодец. Всегда знает, что ей нужно, – и всегда находит. Как это важно – точность желаний… Я вот какой-то расплывчатый… Не умею формулировать…

– Всё ты умеешь, не кокетничай, Алик. А что мне было делать, если детки оставили мне, старушке, своего мальчика – на три года? Я понимаю, отказываться от Немецкой оперы нельзя. У них там всё в порядке…

– Судя по квартире, более чем, – заметила одна подруга.

Ту т и появляется Миша.

– Мир вам, и мы к вам! Со всем двором опричь хором!

Объятия, рукопожатия… Мальчик Матвей сразу перестал быть сердитым – видно, крепко полюбил своего гувернёра. Миша, конечно, сразу увидел Машу и старается не смотреть в её сторону.

– Инна Лазаревна, Вера Михайловна, Альберт Сергеевич, Катя, Юра – наши друзья… Маша Горенко – невероятная певица…

Миша преодолел растерянность, поцеловал Маше руку. – Мы шли по лестнице и слышали ваш чудесный голос.

– Очень приятно. Какая у вас очаровательная дочка.

Костян стоит в дверном проёме, как статуя. Огромная гостиная его парализовала.

– А у вас много комнат? – спрашивает Даша.

– Мотя, покажи даме квартиру, – просит Ирина Леонидовна.

Косте тоже хочется посмотреть, но он боится показаться развязным и с тоской смотрит на Мотю и Дашу. Лена с трудом доводит его до круглого стола, усаживает.

– Костя – мой двоюродный брат из Ярославля, – объясняет Миша, – удивительно играет на гармошке. Но только дома. Талант, не выносящий экспорта.

– Печальный факт для русского человека, – говорит Юра. – Нашего музыканта теперь только заграница и спасает.

– Я для себя играю, – набычился Костя.

– Так все играют для себя. Но надо ведь это себя пищей кормить, правда? Вот Маша – гений, уникум, пять октав в диапазоне, и кому она тут нужна, в стране победившей фанеры? Мы с Машей удавились бы от счастья, если бы получили такой контракт, как Ольга.

– Ольга – дочь моя, третий сезон поёт в Берлине, в Немецкой опере, – пояснила Ирина Леонидовна Лене и Даше.

Миша с трудом проглотил Юрино «Мы с Машей», но уж известие, что Маша с удовольствием уедет, стало в горле комом. Кстати, полная молодая дама Катя заметила – между Машей и Мишей что-то происходит. Смещаются воздушные и энергетические потоки. Она внимательно смотрит то на одного, то на другую.

Мотя и Даша осматривают квартиру – просторную ванную, Мотину комнату с компьютером и спортивными снарядами.

– Много комнат, – грустно говорит Даша. – А у нас всего одна. Ты богатый, а я бедная. Тебе надо на мне жениться.

– Я подумаю, – серьёзно отвечает Мотя. – Ты красивая и умная. Если вырастешь и будешь доброй, я женюсь, точно.

– Такого не бывает, – говорит Даша. – Это только папа умеет. Я вырасту и буду злая.

Мотя смеётся. – Давай побьём грушу? Это настоящая боксёрская. Я тебе перчатки дам.

За столом разливают шампанское. – С новосельем, Ирина Леонидовна! Поздравляем! Дети вернутся – а на Родине всё в порядке, тыл обеспечен!

Дети бьют грушу.

– Вот ты говоришь, много комнат. А зато у меня родители за границей, считай, что их нет. А у тебя и папа, и мама, и дядя. Комната одна, зато родителей много. Значит, если мы умножаем комнаты на родителей и делим на возраст, то ты не хуже меня. Двое родителей на одну комнату – два, делить на… сколько тебе? – на пять. Получается ноль целых, четыре десятых. А у меня пять комнат умножить на одну бабушку и делить на двенадцать. Тоже ноль четыре примерно.

Даша смотрит на Мотю с восторгом и печалью.

– Ты тоже умный. Нельзя нам жениться. Умные вместе не живут.

Внизу Ирина Леонидовна просит Машу спеть. Маша соглашается легко, хотя её Юра и бурчит: «Надо бы голос поберечь».

– Будет у тебя свой голос – вот и береги его.

Шепчутся с Альбертом Сергеевичем, и Маша поёт «На Муромской дорожке».

Костя закоченел от восхищения. Ближе к концу песни Миша встаёт и выходит. Запирается в уборной, пускает воду и смотрит на своё лицо. «Ну, вот и всё, – думает Миша. – Когда-нибудь это должно было случиться. Пришла беда – отворяй ворота».

Лена вышла посмотреть, что там Миша, стучится.

– Миша, всё хорошо?

– Да. – Отвечает Миша, преодолевая рвотные спазмы.

Миша прошёл не в гостиную, а в столовую, где нет людей. Сел на подоконник. К нему явился засланный Леной Костян.

– А, ты тут. А там она пела, – сказал Костян.

Она быстрыми, лёгкими шагами вошла в столовую с двумя бокалами шампанского.

– Вам совсем не понравилось, как я пою?

– Понравилось до того, что бедное моё тело взбунтовалось от восторга и потянуло меня вниз, заземлиться.

Костян от греха подальше сразу сел на пол.

– Хотите шампанского?

– Спасибо, я за рулём. А, ладно, глоточек можно.

Маша тоже присела на подоконник. Посмотрели друг на друга, засмеялись.

– Миша, а что вы делаете с Мотей? Как вы его это самое… воспитываете?

– А вот так, как идеальный папа-мама. Встречаю из школы, уроки делаем, разговариваем, я даю всякие задания. Гуляем по городу. На бокс вожу. У меня вообще-то педагогическое образование.

– Так ведь можно пойти работать в какую-нибудь гимназию, в колледж…

– Вы знаете, а я вот предпочитаю мучить одного человека.

Маша улыбнулась. – Конечно, это легче и, наверное, платят больше, чем в школе.

– Да, мне деньги нужны. Мы снимаем квартиру, Лена пока не работает. В общем, жизнь пчёл трудовых. Ничего интересного. Днём с Мотей, вечером через день я в охране работаю, в одном кафе. По ночам разве свободен – пишу, знаете, что-то вроде романа.

– Про любовь?

– Про любовь тоже. Такая хорошая может быть штука. Приключенческий роман – вот для таких парней, как Мотя.

– Приключенческий? Про пиратов?

– Почему – про пиратов?

– Вы на пирата похожи.

– Костян, скажи – клевета? Не похож я на пирата.

Косте уже давно не нравится происходящее. Он убирается из столовой чуть ли не на карачках.

– Побежал, доносчик. Сейчас сам полководец явится.

Маша поняла, хохотнула.

– Меня никакие жёны не любят. У них сразу такие лица… «Что, гадюка, пришла за нашими мужчинами? Не отдадим!» Господи, думаешь, да кому ваши куркули нужны? Ой, я это не про вас.

– Конечно, не про меня. Я вам понравился.

Появилась не Лена, а Юра. Он и сам понимает, что текст «А что это вы тут… разговариваете?» идиотский, но что делать.

– Да, Юрочка, мы тут разговариваем. Я вот тут говорю Мише, что наши мужчины боятся сильных женщин и женятся как правило на мышах. Ну такие есть женские мышки, в телескоп не видно. Так и портится русская порода. От мышей что может родиться? Мышата.

– А я возражаю, – поддержал интересный разговор Миша. – Порода портится, когда девчонки без любви, без желания выходят за уродов с кошельком. Или спят с кем попало от нечего делать.

– А ты, Юрочка, как думаешь?

Они сидят на подоконнике рядышком, спокойные, облитые вечерним солнцем.

– Там просят, чтобы ты спела, – нашёлся Юра.

– Ладно, спою, только без слов. Миша, вам нравится, когда без слов?

– Если вы, то всё равно.

Мотя прибежал к гостям – схватить вкусного для себя и Даши.

– Вы что там делаете, Мотя? – спрашивает Ирина Леонидовна.

– Кино смотрим, – отвечает весёлый Мотя.

И тут Лена не выдерживает.

– Можно, я… посмотрю, как Даша?

– Господи, конечно, зачем вы спрашиваете, – говорит Ирина Леонидовна, соображая, как зовут жену Миши, – тщетно.

Лена, прихватив Костяна, который от смущения уже выпил несколько бокалов шампанского подряд, идёт наверх.

Маша поёт сложный вокализ, без аккомпанемента. Это вообще уже что-то космическое. Так, наверное, воют забытые кометы, так беснуется лава, скрытая в недрах земли.

Лена осматривает верх квартиры. Она трогает, щупает, нюхает, вглядывается – как зверёк. Под космический вокализ.

Юра ревниво присматривает за гостями – все ли в восторге, или есть отщепенцы. Отщепенцы есть: полная женщина продолжает есть. Как ни в чём не бывало.

Даша и Мотя смотрят кино, жуя сласти. Голос проникает и сюда.

– Это рыжая тётя поёт? – спрашивает Даша.

– Да, тётя Маша Горенко. Бабушка говорит, это феномен.

– Фено-мен? – удивляется Даша.

– Феномен – это редкое, чудесное явление, то, чего не может быть, но что есть.

– Очень красивая, – задумчиво говорит Даша. – Так нельзя, – и красивая, и поёт.

– А вот Бог тебя не спросил, – объясняет Мотя. – Взял и сделал такую Машу для своего удовольствия.

– Бог? – переспрашивает Даша. – Бог может всё. – И добавляет старательно, явно с чужого голоса, – «яко благ и человеколюбец».

Мотя смеётся.

– Это папа говорит, – объясняет Даша. – А мама сердится – говорит, ни фига себе человеколюбец.

Миша обычно, в минуты сильного раздражения, давит ногтём большого пальца тонкую кожицу у основания ногтей, кутикулу – по-научному. Слушая Машу, он надавил кутикулу до крови. Спохватился, пришлось зализать ранку.

Лена нашла Дашу, обняла, что-то поправляет на ней – мамочки любят прихорашивать дочушек.

Маша внезапно обрывает пение, пожимает плечами. – Ну, и дальше в том же роде.

Гости аплодируют, полная женщина нежданно открывает рот.

– Это пение несовместимо с жизнью, – говорит она.

– Почему – несовместимо? – злится Юра. – Вы слушали и кушали, и ничего с вами не случилось.

– Со мной вообще ничего не может случиться, – сказала женщина. – Я давно умерла. А вот некоторым, которые ещё живы, надо бежать. Быстро-быстро.

– Мама, я устала, – вдруг говорит Даша капризно. – Хочу домой. Хочу домой.

Хорошенькое личико Даши кривится, краснеет.

– Устала! Даша устала!

– Даша, ты что? – удивляется Мотя. – Всё хорошо было, – объясняет он Лене.

– Конечно, доченька, сейчас поедем, – отвечает Лена. – Это с ней бывает, она ведь маленькая (это Моте). Поедем. Идём, скажи папе, что ты устала. Костя, ты где? Нам пора.

А внизу спорят о пении Маши.

– С таким голосом можно всё! – горячится Юра.

– Всего никогда нельзя, – наставительно замечает одна приятельница Ирины Леонидовны. – Талант – это ответственность.

– Она может петь где угодно – в кабаке, в Королевской опере, на эстраде, на берегу моря…

– Лучше всего – на берегу моря, – говорит Миша.

– Юра, – объясняет Ирина Леонидовна. – Мы знаем Машины возможности. Я, как вы думаете, наверное, что-то знаю об этом, правда? У меня дочь певица. Понимаете, опасность в том, что Маша – за рамками. Есть такие надёжные, хорошие рамки у каждой профессии. А Маша – за ними. Любой хозяин – хозяин ресторана, эстрады, театра – послушает и… у него вот тут, где у них пустое место обычно (Ирина Леонидовна показывает на грудь), – что-то защемит. Тревога, тоска, страх – не знаю.

– Может быть, любовь? – спрашивает Альберт Сергеевич.

– Они называют это «любовью», ну а мы назовём это желанием заграбастать себе диковину. Забрать и на цепь посадить. А Маша разве позволит себя на цепь посадить?

– А я знаю? – смеётся Маша. – Пока никто не сажал. Может, мне понравится.

Спускаются Лена с Дашей, подходят к Мише, шепчутся.

– Странно всё это, – говорит Альберт Сергеевич. – Такой голос – явление Бога. Его не на цепь надо сажать, на него молиться надо.

– А вы разве не замечаете, что сейчас это всё равно – голос, не голос, – отвечает полная женщина. – Кто это понимает? Три с половиной чудака. Остальным по барабану – кто рот откроет, тот и певец. Что талант, что бездарность – всё равно. Наш Бог– успех, мани-мани. Талант больше не нужен.

– Этого не может быть, – отвечает Альберт Сергеевич. – Это значит, Бог не нужен.

– Вот вы и сказали, – хмыкнула Катя.

Миша не стал колебаться.

– Ирина Леонидовна, позвольте вас поблагодарить и откланяться. Дашенька что-то устала.

– Ах, как жаль, – отвечает хозяйка.

– Лена, где Костян? – спрашивает Миша. – Сейчас приведу, – шепчет Лена. – Он там наверху бродит.

Прибегает Мотя, отводит Дашу в сторонку, даёт ей пакет. – Только чур смотреть дома!

Миша раскланивается с гостями, напоследок подходит к Маше.

– Не ожидал такого счастья – встретить вас сегодня.

– А я много слышала про вас от Ирины и давно хотела познакомиться.

– Я вас не разочаровал?

– Пока нет.

Лена нашла сомлевшего Костяна, запершегося в ванной, стучится, ругает его. С трудом вывела.

– Скажите, вы где-нибудь выступаете? Я бы сам пришёл и друзей привёл.

– Я пою в «Свободной опере», послезавтра «Кармен». Хотите – приходите, я оставлю место.

– «Свободная опера»?

– А, такой новый, полусамодеятельный театрик, но живенько так, живенько. Ехать неудобно, правда. Вот возьмите визитку, там есть адрес. Придёте?

– Приду.

– Один или… с друзьями? Сколько мест оставлять?

Миша, глядя ей прямо в глаза, не стал лицемерить.

– Одно место, если можно – поближе.

Миша, Костян, Лена и Даша возвращаются домой. Даша не утерпела, вскрыла пакет и держит теперь у груди отличного медвежонка.

– Не знаю, не знаю, – говорит Лена. – Вот я что-то не люблю цветной кафель в ванной. Вот как-то меня утомляет. Я бы положила белый и немножко зеркального, для прикола.

– Нормальные люди, – изрекает Костян. – Не злые, без понтов. И эта тётка – как из сказки.

– Какая тётка? – переспросила Лена.

– Ну, певица.

– Почему из сказки?

– Там, где жар-птица и рыжая лисица, – отвечает Костя. – А потом царь-девица. А она всё сразу – и птица, и лисица, и девица.

Миша улыбается.

– Уж прямо растаял, – сердится Лена. – Конечно, повезло, дал Бог голос. Ну и что, это в личной жизни ничего хорошего. Все артистки несчастные. Я вот читала тут про Марию Каллас, это кошмар!

– Ты права, Леночка, не надо выделяться из пейзажа – и сто лет проживёшь, – говорит Миша. – А эти таланты только воду мутят. Зовут куда-то. А нам никуда не надо. Покушал – спать ложись. Встал – умылся – на работку пошёл.

– Я пять лет в музыкальной школе училась, – злится Лена. – И английский знаю лучше тебя. Я вот устроюсь на хорошую работу и покажу тебе, что я не дура, как ты воображаешь.

– Лена, я никогда не считал тебя дурой.

– Я всё про тебя понимаю. Я вижу, как у тебя мысли в голове двигаются!

– Интересно. Расскажи, какие у меня мысли в голове двигаются.

– А у тебя сейчас только одна мысль. Рыжего цвета. В синем платье, – холодно отвечает Лена.

Юра и Маша возвращаются домой, Маша сидит сзади.

– Май какой холодный, – говорит Юра. – Надоело мёрзнуть.

– Завтра будет тепло, – сообщает Маша.

– Точно?

– Когда я ошибалась?

– До чего же Ирина Леонидовна всё-таки ревнивая, – продолжает Юра, – и ведь она искренне любит тебя, а всё-таки всё время сравнивает тебя с Ольгой и злится, что ты круче её доченьки.

– Зачем сравнивать? Ольга хороша сама по себе. Классическая певица, с большим вкусом и трудяга такая.

– Ирина могла и тебе помочь с немецким контрактом, нет, жаба задушила.

– Против жабы не попрёшь, Юрочка. Родная жаба человеку милей чужой коровы.

– А чего ты так прилипла к этому гувернёру?

– А чтоб тебе нервы потрепать.

– Получилось.

– Так с тобой одно удовольствие работать: дела на копейку, эффект на рубль.

– Я знаю, что ты меня бросишь, – говорит Юра. – Это ясно. Но учти: малой кровью ты не обойдёшься. Я буду драться. Я маленькое злое животное. Гувернёра я вообще съем.

– Он сейчас домой едет, а жена его пилит, – засмеялась Маша. – Завтра эта жена побежит в парикмахерскую, готовиться к бою за своего Мишу.

– Она выиграет.

– Да, в конце концов выиграет. Только она получит на руки инвалида.

У Ирины Леонидовны уже все разошлись, кроме Кати – она помогает хозяйке прибирать.

– Да бросьте вы, Катя, – говорит Ирина Леонидовна. – Завтра Наташа с утра, она мигом всё вымоет.

– Не волнуйтесь, Ирина, у меня это просто рефлекс на любой бардак в доме. Как автомат: увидел – убрал. А потом я больше всех съела, а всякое преступление требует чего? Наказания. И кто будет мыть посуду, не ваша ведь Маша?

– Маша, кстати, простая хорошая девочка из Севастополя. И готовить умеет, и посуду, если надо, моет.

– Эта хорошая девочка раздавит и не заметит. Как она вашего воспитателя сделала!

– Что она сделала? – удивилась Ирина Леонидовна.

– Да то – пропал ваш Миша. И правильно. Давай, Маша, сделай их всех, отомсти за нас!

– А, вот вы о чём, – улыбнулась Ирина Леонидовна. – Конечно, я заметила, что Маша произвела на Мишу – а правда, смешно, Миша и Маша? – сильное впечатление. Но вы ошибаетесь. Маша не может раздавить, нет. Если бы она была холодной стервой – да, но у таких женщин нет такого голоса. Понимаете, тут природа, солнце, тут старые боги ворожат. У неё у самой горячее сердечко. Я помню, как в консерватории, ещё на первом курсе, она влюбилась неудачно, несчастливо – и девочки говорили, чуть не отравилась… А Миша, что Миша? Обыкновенный мужчина, психика у него здоровая, дай Бог каждому, женщины в его жизни занимают строго отведённый угол, так что – поматросит и бросит. Нет, если что у них случится, это не Миша пропал, это Маша пропала.

– Значит, они оба пропали, – заключает Катя.

Ирина всё-таки была хоть и пожилой, но настоящей женщиной и мигом сбросила тон и вид всезнающей гранд-дамы.

– А вам, Катя, что – завидно? – спрашивает она понимающе.

Катя отвернулась, не отвечает. В её глазах стоят злые слёзы.

Мише ночью не спалось, пришёл на кухню воды попить. Костя лежит на раскладушке, тоже что-то ворочается.

– Миш…

– Что тебе, дракон моей жизни?

– Я вот думаю…

– Прекрати немедленно. Тебе думать вредно. Ты утратишь цельность своего образа.

– Ага, понятно. Так я дурак, и на моём фоне ты умный.

– Ты не дурак, Костя, ты свежий человек, ещё новенький.

– Я спросить хотел… если в такую женщину вот влюбиться, то что делать? В моём положении. Ей ведь нужно что-нибудь особенное.

– Денежные знаки в большом количестве ей нужны, и она их скоро найдёт.

– Она не такая.

– Не такие в монастырь уходят.

– Вот гад какой, – расстроился Костя. – Сам на неё запал и сам себе зубы заговариваешь. Что вот это не для меня и всё равно ей только деньги нужны. А ты откуда знаешь, что ей нужно?

– А у вас в Ярославле, значит, ещё мечтают о Прекрасной Даме?

Костя ответил твёрдо и серьёзно:

– Да, мечтают о Прекрасной Даме. А что хорошего, когда одни бляди кругом?

– Ну теперь слушай сюда, Костян. Ты проявляешь железную волю. Становишься олигархом, футболистом и артистом одновременно. Покоряешь свою Даму. А она оказывается блядью. Твои действия?

Нокаут. Костян молчит. Потом находит решение.

– Так я пока мечтал про Даму, я работал, у меня была цель, я шёл вперёд! Я верил! Я любил! А что хорошего всю жизнь жить с такой, как твоя Лена? Удавиться от скуки. Всё уже известно вперёд: кафель белый, тоска зелёная.

Миша свирепо хватает Костю за грудки.

– Ещё раз вякнешь про мою жену, вылетишь как пробка из Москвы. Понял?

Маша перед зеркалом, расчёсывает волосы на ночь. Напевает тихо для собственного удовольствия.

Лена в парикмахерской. Смотрит на себя в зеркало.

– Только не очень коротко, – говорит она мастерице. – И потом я хотела бы окраску. Что-нибудь такое золотистое.

Мастерица приносит альбом.

– Вот, выбирайте, пожалуйста.

Лена листает альбом, и ей всё мерещится, что на картинках Маша, с разными прическами, смотрит насмешливо.

Миша сидит у входа в кафе – бистро средней руки, но довольно популярное. Кто не знает этих сильных мужчин в камуфляже, спокойно скучающих, сидя или стоя, в мирной жизни. Молодая, приятная, худенькая женщина с усталым лицом возит шваброй по полу.

– Полинка! – весело говорит Миша. – Когда на рыбалку поедем? Дед звонил?

– Ой, Миш, дед совсем стал плохой. В июне отпуск возьму, поеду… Не говори, каждый день снится, что я по своей тропинке на речку бегу. Да ты всё шутишь, второй год говоришь – поеду…

– Москва держит, – объясняет Миша, – она в кого вцепится, так это намертво. Я, значит, ей нужен.

– Да кому мы тут, Миша, нужны? Если, как у меня, близких нет, так хуже, чем в лесу. Да что я, в лесу, в лесу хорошо, там всё живое, а тут…

– А тут всё суперживое! Смотри, сколько жизни! На каждом шагу – кафе, рестораны, столовки, закусочные, и всюду живые – едят. Днём едят, ночью едят…

– Едят – это ещё не значит, что живые, – резонно замечает Полинка, продолжая свой вечный труд.

Вбегает молодой парень крепкого телосложения.

– Миш, ты что – телефон отключил?

– Дома забыл. Что, Паш, случилось что?

– Христа ради выручай. Завтра подежурь за меня – ну, позарез как надо!

– Не могу. Честно – никак.

– Миш, я клянусь, это форс-мажор.

– И как зовут наш форс-мажор? Анжела или Снежана?

– Это не то, что ты думаешь. Миша, прошу как друг! Вопреки звериному оскалу капитализма – поддержи товарища!

– У меня, Паша, тоже – форс-мажор.

– У тебя?? – изумляется Паша. – Всё, убил. Если у тебя, то я пас. Пойду Сашку искать… А твой форс-мажор как зовут? Да понятно, что под пытками не скажешь. Всё, привет!

Полина слышала разговор, полюбопытствовала:

– Миша, это он на что намекал? У тебя завтра свиданка? Отдыхаем от семейной жизни? Правильно, гуляй пока молодой. А то уж очень ты долго примерного мужа изображаешь.

– Я, Полина Викторовна, ничего не изображаю, а какой есть, такой есть. И свиданки никакой у меня нет. Я… в оперу иду, билет купил. «Кармен» называется.

– Кармен? – улыбнулась Полина. – «Когда я полюблю, не знаю я сама… Быть может, никогда – иль завтра…»

– Слушай, ты образованная женщина, оказывается.

Полина хмыкнула, опять взялась за швабру.

– Лямур, лямур… – пропела она. – В лесу волки сдохли, Миша в оперу пошёл.

«Свободная опера», авангардное детище неутомимого Льва Герцеля, помещалось в задней части большого торгового центра. Труппа и оркестр «Свободной оперы» были до неприличия молоды. Перед каждым спектаклем Герцель метался за кулисами, заражая артистов избыточным нервным оживлением.

– Маша! – влетел Герцель в тесную гримёрку. – Мы вчера не доспорили. Ты не права. Должна быть злость. Это, понимаешь, первобытный мир. Здесь всё впервые, здесь цельные люди – люди из дерева, из камня, из огня. Кармен ненавидит слабость, всё это жалкое, мелкое, водянистое ей противно.

– Разве огонь кого-нибудь ненавидит, Лев Давидович? – спрашивает полуодетая Маша.

– Я думаю, да, – отвечает Герцель.

– Не знаю, – немного сердится Маша. – Вам бы только женщину обидеть. Кармен – хорошая девчонка, всех любила. А её взяли и зарезали. Зарезали и говорят: сама виновата. Вообще не грузите певицу концептом. Я человек простой, мне главное – в ноты попасть.

Девчонки, гримирующиеся с Машей, хихикают.

– Тогда прошу тебя как друга, – говорит Герцель, – не ломай мне творческий мир. Дай немного злости. Ну просто как красочку.

– Красочку дам, – заверяет Маша.

Мише понравился и маленький оркестр, и скромные декорации из холстинки, и внимательная и притом непринуждённая публика. Маша, конечно, надула режиссёра, и «красочки» злости в ней никакой не было. Чудная, вольная стихия разливалась по маленькой сцене – там смеялось и пело лёгкое, счастливое дитя другого мира. Откуда она могла знать, когда и кого она полюбит? Её любовь была даром, счастьем, милостью Божьей. А дети земли любили мрачно и зло. «Моя Кармен!» – «Нет, моя!» А она была – ничья, Божья. Миша боялся, что Маша вдруг сделает что-нибудь не так, пошло, безвкусно, неправильно, – но она всё делала «так», легко и правильно.

Публика Машу оценила, видно, уже были специальные, «на Машу» пришедшие зрители.

Миша принёс с собой букет роз и всё не знал, куда его девать – то на коленях подержит, то на пол положит.

Маша Мишу на поклонах узнала, подмигнула и сделала жест рукой – мол, заходи.

Миша стучится в гримёрку.

– Уно моменто, синьоре! – кричат девичьи голоса, – заходите.

Маша уже переоделась, стирает грим.

– Вот молодец! – ободряет она Мишу. – Обещал – и пришёл. Уважаю я таких людей!

Миша протягивает букет.

– Сто лет не был в опере и ещё сто лет не пойду, чтобы не стирать впечатление.

– Был кайф?

– От вас – каждую секунду.

Девочки жужжат, хихикают, разглядывают Мишу.

– Мужчина, что вы делаете сегодня вечером? – спрашивает одна весёлым басом.

– Цыц, развратницы, – говорит Маша. – Это не спонсор.

Вбегает Герцель:

– Надула, зарезала! – и он целует Маше руку. – Победила. Будем спорить! Завтра в одиннадцать, – и убегает. Мише он не понравился, посмотрел волком.

– Это режиссёр, Лев Герцель, – объясняет Маша. – Как вам постановка?

– Много фокусов. Я бы сделал проще, раз есть такое чудо, как вы, – зачем выдумывать фокусы?

– Вы попробуйте, скажите это режиссёрам. Вы старомодный учитель.

– Да, я консерватор.

Заглядывают ещё лица, хотят видеть Машу.

– Позвольте пригласить вас на ужин, – говорит Миша.

– На ужин? Вы на машине?

– Да.

– Тогда едем. Только с людьми раскланяюсь, хорошо?

Маша кидает цветы на заднее сиденье, усаживается рядом с Мишей.

– Куда едем?

– На Ленинградке одно местечко мне как-то приглянулось.

– А вы рядом живёте?

– Наоборот, в другом конце.

– А, правильно, подальше от семьи. О, кстати о семье. Чуть не забыла.

Маша включает мобильный, набирает номер.

– Привет, зайчик. Да только включила. Сейчас заеду в одно местечко и часа через два буду дома. Прошло? Что прошло? Карменка? Как всегда. Будешь приставать – вообще приду утром. Или совсем не приду. А нечего связываться с нами, с Карменами. Живи с Иолантами. Пока.

– Коротко и ясно, – фыркнул Миша.

– Это у меня, знаете, мужчина переходного периода.

– Муж? Тот Юра, что был у Ирины Леонидовны?

– Ну да. Только он не муж, а как теперь говорят – как бы муж.

– Типа муж.

– Ага, – смеётся Маша. – Моими делами занимается.

– Типа директор.

– Мне нужен покой, – говорит Маша, – покой и воля. Мне любить нельзя.

– Мне тоже, – спокойно отвечает Миша.

– Но мы ведь ничего такого и не собираемся, правда?

Миша резко тормозит машину у обочины и целует Машу. Она отстраняет его – далеко не сразу.

– Это что такое? Это теперь так принято у педагогов? Схватил, слова не сказал. Ещё я понимаю после ужина. Но до ужина – это я не понимаю. Приставать к усталой, голодной певице! Как не стыдно! Чему ты научишь Мотю?

Миша молча смотрит ей в глаза.

Миша и Маша в просторном пивном ресторане.

– А, пропадать – так с музыкой, – говорит Маша, – давай ещё по кружечке. Мне совсем пива нельзя. Сразу вес набираю.

– Говорят, голос надо кормить и поить. Помнишь, раньше певицы были какие… убедительные.

– Да это вообще вопрос денег. Я имею в виду внешность… А у меня пока с деньгами напряжёнка, так если позволю себе что вечером – приходится назавтра, как в старину, пост-молитва… Ну, так давай дальше рассказывай. Вернулся ты из армии в Саратов…

– Вернулся из армии, добил университет и завёл, знаешь, такой кружок не кружок, клуб не клуб – для умных ребят. У меня своя методика. Стали мои ребятки высоко забирать – выделяться стали, понимаешь. Тут приехал понтовый парень из Москвы, сманил меня в столицу. Организуем, говорит, колледж, лучший в мире, ты директор, нет – подумал, говорит, директора я тебе дам, крепкого хозяйственника, а ты будешь заместитель по всем учебным и творческим делам…

– Кинул?

Миша машет рукой.

– Это не рассказать! Как я влип, ты бы знала. Чуть уголовного дела на меня не завели. Афёра чистая… Крепкий хозяйственник два года получил. Ну, тут я… с Леной познакомился, Даша родилась…

– Старая, старая сказка, – засмеялась Маша.

– Нет, я не собираюсь погрязать в быту.

– На книжку свою надеешься?

– И на книжку надеюсь, и на Бога надеюсь, и сам не плошаю. А тебе надо в театр, в настоящий.

– О, Миша, – говорит Маша. – Ты наших дел не знаешь. Ты думаешь: раз голос, так все прямо в обморок от счастья упали? Да я сколько уже прослушивалась… В одном месте крутом – не скажу где, – я пою, а почти вся комиссия встаёт и выходит! Баб сразу от меня перекашивает на все стороны. А мужики… чего-то прикинут в уме, и тоже думают: э, тут беспокойство намечается… Вот ты ругаешь нашего Герцеля, а он единственный, кто сам в меня вцепился.

– Такие в тебя и будут вцепляться, как ваш Герцель или этот – типа мужа который. Надо, Маша, строже выбирать.

– Мне защита нужна. Ты не понимаешь, как я беззащитна.

– Ты? – удивляется Миша. – С такой силищей?

– У меня нет силы. У меня есть дар.

– Сколько раз я видел и всё удивляюсь, – говорит Миша, – что сам человек ни черта про себя не понимает. У тебя нет силы! Да ты можешь человека расплющить в пыль, и не заметишь.

Маша отрицательно качает головой.

– Никогда этим не занималась. Никогда. Ты нарочно себе это придумал – что я сильная. Чтобы потом совесть свою успокоить: а, она сильная, что с ней будет, ничего не будет, справится.

– Ты, кстати, когда мы познакомились, решила меня уколоть: вот, значит, мужчины боятся умных и сильных женщин, на мышах женятся… Я тогда не сообразил, а потом понял, что тебе ответить. За всех не скажу, но многие мужчины ничего не имеют против женского ума и силы. Они просто интересуются насчёт любви и верности. Потому что, если тебя не любят и тебе не верны, много ли радости знать, что это делает умный и сильный человек?

– Верность, – фыркнула Маша. – Я, по-моему, уже сто лет и слова такого не слышала. Ты верен своей жене?

– Нет, – отвечает Миша. – А что это доказывает? Когда человек ворует, он оправдывает себя своими нуждами, но он же не утверждает, что воровство – это хорошо и прекрасно, и всем так надо делать. Я неверен, грешен, слаб, но разве это уменьшает ценность верности вообще?

– Ты не волнуйся, – говорит Маша, внутренне разозлившись, – со мной у тебя греха не будет. Воровать не придётся.

– Я совсем о другом говорил! Совершенно тебя не имел в виду… Такое общее рассуждение…

– Мы ведь, Миша, говорим сейчас с тобой не о том, о чём говорим, правда? Ты это знаешь, и я это знаю. Давай закругляться, я устала. Мне пора домой.

– Счёт, пожалуйста! – говорит Миша официанту. – Маша, я вижу, ты на что-то обиделась. Прости Бога ради. Я дурак. Я поглупел от счастья, что ты со мной.

Официант приносит счёт. Маша берёт его и всматривается.

– Так, два пива и колбаски… с меня триста пятьдесят…

– Маша, ты не в театре. Перестань, пожалуйста.

– Что такое? – удивляется Маша. – Ты собираешься за меня платить? С какой стати? Надо беречь семейные деньги, Мишенька.

– Я сейчас стол переверну. Или разобью что-нибудь, – тихо и разъярённо говорит Миша.

– Оу, – отвечает Маша, но идёт на попятный. – Всё, проехали. Давай плати, озверевший учитель. Прямо слово ему не скажи.

Миша и Маша едут в машине, молчат.

– На Кутузовском какой дом? – спрашивает Миша.

– В районе сороковых номеров останови.

Подъехали.

– Спасибо за приятный вечер, – говорит Маша. – Надеюсь, он не повторится.

Миша с коротким стоном хватает её и целует.

– Я не знаю, что мне, драться с тобой? – говорит Маша.

– Ударило меня, стукнуло, как я тебя увидел. Пропал я, Маша, как заяц. Только ты моя, ты – моя, понимаешь?

– Пока, воспитатель, – говорит Маша, забирая цветы. – Опять не высплюсь, репетиция в одиннадцать. Хорошо, хоть спектакля нет вечером.

– Поехали куда-нибудь?

– Там видно будет.

– Где твой подъезд? – я провожу.

– Бога ради, оставайся здесь. Он любит во двор смотреть – откуда я подъехала да кто со мной.

– А, вот что, – помрачнел Миша. – Тогда счастливо тебе.

Маша машет ему рукой, уходит. Миша смотрит ей вслед.

Миша гонит машину по ночной Москве, смеётся и даже мурлыкает что-то себе под нос. Слуха у него нет никакого.

Маша возвращается домой. Юра стоит на лестничной площадке.

– Маша! Сколько просил – не ходи одна. Трудно было позвонить? Тыщу раз тебе объяснял – мне по барабану твои поклонники, и ревность тут ни при чём. Я к тебе приставлен беречь тебя, ты понимаешь? И телефон отключила!

– Да меня достаёт, что все орут по своим мобилам, как будто они в лесу. Знаешь, у меня аллергия на некоторые звуки, на противные голоса…

Маша и Юра снимают двухкомнатную квартиру, в которой уже есть следы начинающегося достатка: хорошая аппаратура. Но шкафа нет, и Машины платьица весят на кронштейнах.

– Ты ужинала? – спрашивает Юра, возясь с цветами – разобрать, расставить.

– Ну конечно. Ужинала с поклонником. Есть и в нашей горькой актёрской жизни свои маленькие бонусы…

Маша переодевается в шёлковый халатик и приходит на кухню к Юре.

– О, вот эти отдельно поставь, – говорит она, вычленяя Мишин букет из общей массы.

– Давай лучше все розы вместе, – предлагает Юра.

– Все розы вместе, а эти отдельно.

Юра что-то соображает про себя.

– А что за поклонник?

– Ты не знаешь.

– Молодой?

– Средний.

– При деньгах?

– Не знаю.

– А где вы ужинали?

Маша машет рукой.

– Тебе не всё равно? Юра, я спать пойду. Ты забыл? – я Кармен отпахала. И не лезь ко мне сегодня. Я мёртвая.

– Поцеловать-то тебя можно на сон грядущий?

Маша подставляет щёку. Юра её целует.

– Спокойной ночи, моё солнышко.

Маша собирается уходить и вдруг поворачивается к Юре, как будто хочет что-то сказать.

– Юра, а что, если…

Она видит лицо Юры – лицо человека, который с давним ужасом и отчаянием ждёт этих роковых слов.

– Что, Машенька? Случилось что-нибудь?

– Нет, ничего. Я хотела сказать, а что, если нам с тобой завтра поужинать где-нибудь в хорошем месте?

Юра переводит дух.

– Да нет вопросов!

– Ну вот, тогда придумай что-нибудь весёленькое, а я спать, спать…

Миша добрался до дому, осторожно прошёл на кухню – там лежат его тетрадки, черновики, книги. Миша листает, читает. Входит Лена. Она подстрижена и покрашена в золотисто-рыжий цвет.

– Миша, ты давно пришёл?

– Только что. А где Костян?

– Домой поехал, документы какие-то собирать. Он вроде на работу устроился.

– Куда?

– Я не поняла, он что-то темнит. Миша, а ты ничего не замечаешь?

Миша смотрит на неё с недоумением. Лена проводит рукой по голове.

– А! – догадался Миша. – Ты подстриглась.

– И покрасилась.

– Ну что, очень мило, – бормочет Миша. – Выглядишь такой свеженькой. В следующий раз можно попробовать что-нибудь посветлее. Чтоб совсем блондинка была.

– А этот цвет тебе не нравится?

– Очень нравится. Я так, на будущее говорю. Если ты уж решила экспериментировать…

Лена обнимает его, целует.

– Миша. Ну что мы с тобой так приземлились? Давай придумаем что-нибудь, оторвёмся, а?

Миша растроганно гладит её руки.

– Дурочка моя крашеная. Пойдём поужинаем завтра, Дашку возьмём. Я до семи часов с Мотькой, а потом пожалуйста, весь твой… Я посмотрю сейчас свои бумажки и приду, хорошо?

– Ты меня лю?

– Я тебя лю.

Мише снится сон. Будто идёт он по берегу моря и видит издалека Машу. Маша поёт. Он спешит к ней, выбивается из сил, но когда подходит, Маша оборачивается – а лицо у неё страшное, морщинистое. Лицо старой ведьмы.

А Маше снится, что она стоит на крыльце маленького дома и ждёт приближающегося всадника. Слышен цокот копыт. Всадник лихо осаживает коня. Это бравый Миша. Он спешивается, обнимает Машу, и тут его лицо меняется. Оно становится злым, мерзким. Миша сдавливает Маше горло, душит её…

Нечего и говорить, что оба среди ночи просыпаются с криками.

Миша в вестибюле гимназии. Выбегает, как и все ребята, Мотя. Они же спокойно ходить по школе не умеют. Матвей схватил в гардеробе свою курточку, подскочил к Мише.

– Михаил Иванович, боец Матвей Порошин по вашему приказанию явился!

– Вольно, – командует Миша. – Одеваться.

Миша и Мотя выходят из школы, садятся в Мишину машину.

– Рапортуйте, боец, о своих делах.

– По русскому четвёрка, и по истории.

– Принято. Хотя, друг мой, скажу тебе, как говорил не раз: есть две безусловные оценки, два и пять. И две условные: три и четыре. Я люблю, когда ты получаешь безусловные оценки. Тогда понятно направление работы… Так. Значит, сегодня займёмся русским. Прямо скажем, это мой любимый язык.

– Михаил Иванович, а в эрудит сыграем?

– Сыграем.

– Ура! – радуется Мотя. – А как ваша дочка поживает?

– Хорошо. Она у меня, знаешь, раннего развития. Читает, даже пишет. На танцы ходит в кружок.

– А возьмите её как-нибудь с собой, ладно?

– Ладно. Она теперь с твоим медведем в обнимку спит. Не жалко было эдакого зверя отдавать?

– Ничего не жалко. У меня куча всякого пушного зверья. Мама как приедет – везёт мешок, как будто я маленький. Не понимает, что уже всё.

– А что – уже всё? – юмористически пугается Миша.

– Сами знаете, Михаил Иванович, двенадцать лет – переходный возраст.

– Знаю, боец Порошин. Но разве только маленькие дети любят игрушки? Все любят, только зачем-то стесняются своей любви. А вот в хороших кукольных театрах работают умные люди, которые не стесняются. Давай сегодня устроим маленький театр, и я тебе покажу, что мамины игрушки – отличная вещь.

– Давайте! – соглашается Мотя.

– Итак, наши действия: обед – уроки – вольные упражнения – эрудит – бокс – театр.

– Принято, – говорит довольный Мотя.

Маша на репетиции в «Свободной опере», спорит с Герцелем.

– Лев Давидович, как хотите – это пошлость.

– Почему пошлость? Это жизнь! Девушка пишет любовное письмо. Она полна огня, мечты, она возбуждена. Я хочу, чтобы зритель почувствовал, как она возбуждена, что такое – волшебный яд желаний!

– Это не девушка из ларька. Это Татьяна Ларина. Это идеал великого поэта и великого композитора.

– На сцене не может быть идеалов. На сцене живые люди. И Татьяна Ларина, и девушка из ларька подвержены одним и тем же законам природы. Надо сбить этот сладкий умильный пафос, уничтожить карамель. Ночь, любовные мечтания, начало страсти – и она предвкушает счастье, ласкает себя, да! Это не надо делать пошло, вот и не будет пошлости.

– Может, мне ещё руку сюда сунуть? – Маша зло показывает, куда.

– Не утрируйте, Маша! Я этого не просил! – сердится Герцель.

– Да? А что такого? У нас свободная опера! Одной рукой Татьяна пишет письмо, а другой… Маша показывает, как это будет происходить, и поёт: Везде! Везде! Передо мной! Образ желанный, дорогой, везде везде! Он предо мною! – Всё, девушка кончила. И письмо написала.

Артисты приглушённо веселятся.

– Репетиция закончена, – медным голосом говорит Герцель. – Все свободны.

Миша и Мотя играют в эрудит.

– Так, – говорит Миша. – А вот я к твоей марке добавляю ноту «ре» и получается отличное слово – «ремарка».

– А что это?

– Мотя, дружище, ты что же, никогда пьес не читал?

– Не-а.

– Ремарка – примечание драматурга. Например, он пишет: входит высокий мужчина средних лет. Откашливается. Становится на голову. Говорит: хорошее настроение у меня сегодня. Вот всё, что до слов «хорошее настроение…» – это ремарка…

Звонит Мишин телефон.

– Да, Ленчик, – отвечает Миша. – Через час буду. Обещал – значит, буду. Всё, не бурли попусту.

– Домой надо? – грустно спрашивает Мотя.

– Да видишь, братец ты мой, мы с тобой закопались с уроками, а я обещал семью сводить поужинать.

– Так идите, Михаил Иванович. Пускай тогда театр в другой раз… А то вы со мной, а у вас своя дочка есть…

– Принято, боец Порошин.

– Михаил Иванович, я забыл спросить, а вы ходили в оперу к тёте Маше?

– Ходил.

– А мы тоже ходили. Бабушке не понравилось, а мне понравилось. Все певицы так выходят на сцену важно, показывают – сейчас я буду петь, а тётя Маша ничего не показывает…

– Просто поёт.

– Она совсем ни на кого не похожа и никогда не притворяется, – говорит Мотя. – Как вы.

– Так не бывает… – бормочет Миша, – никогда не притворяется…

– Она вам разве не понравилась? – удивляется Мотя.

– Нет, почему не понравилась… – сконфузился Миша, – понравилась… Ну, Мотя, до свидания, братец мой. Помни: нам нужны безусловные оценки.

Маша и Юра входят в тот же пивной ресторанчик, где вчера Маша ужинала с Мишей.

– И что ты меня сюда потащила? – недоумевает Юра. – Кабак себе и кабак.

– Да тут кормят хорошо, – отвечает Маша.

В глубине зала сидит Миша с семейством. Миша и Маша заметили друг друга, разозлились и развеселились одновременно.

Маша помахала рукой Мише, подходить не стала. Уселась с Юрой подальше, но в пределах видимости.

– Смотри, певица пришла, которая у Ирины выступала, – напряглась Лена.

– Мам, я хочу пива, – заныла Даша. – Почему вы пьёте, а мне нельзя? Оно вкусное?

Миша двигает к Даше свою кружку.

– На.

– Миша, ни в коем случае… – протестует Лена.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.