VI Академия
VI
Академия
Академия встретила Сурикова очень неприветливо. «А где же Ваши рисунки?» – спросил инспектор Шренцер, когда он явился с трепетом немедленно по приезде в Академию.
Суриков объяснил, что рисунки в свое время были посланы губернатором Замятиным и должны находиться в Академии.
Шренцер долго рылся, нашел папку и внимательно перелистал эти детские работы, сделанные в Красноярске с таким творческим рвением, любовью, слезами и муками, «что не выйдет». Тонкие карандашные рисунки, подцвеченные акварелью «от себя» («Я по приезде в Петербург сейчас же пошел в Казанский собор – Боровиковского посмотреть, ведь похожи краски у меня – угадал»), рисунки, в которых были с таким тщанием переданы и «складки, что так тонко сделаны», и «ручка, что так тонко лепится».
Просмотрев всё, инспектор Академии изрек:
«Это ваши работы? Да за такие рисунки вам даже мимо Академии надо запретить ходить».
«Так у него все эти рисунки и пропали, – прибавлял Суриков с сокрушением, рассказывая об этом, – а дивные, помню, рисунки были. У меня только три сохранилось».
В апреле были экзамены. На экзамене он провалился. Академик Бруни велел в приеме отказать. Но это не обескуражило. День был весенний и радостный. Лед на Неве прошел. Была вера в себя и в свои силы. Он вышел на набережную, неудачный свой рисунок разорвал и по реке пустил.
После этого он поступил в школу Поощрения и там в течение всего лета рисовал гипсы у художника Дьяконова. Старался рисовать во всевозможных ракурсах, нарочно выбирая самые трудные.
За три месяца он прошел три года курса и осенью выдержал экзамены в Академию прямо в головной класс. Ему был 21 год.
В Академии он работал со страстью, стараясь впитать всё, что было возможно. В головном классе еще не задавались композиции. Но он слушал, какие задаются в натурном, и тоже подавал. Еще в Сибири в снимках с картин старых мастеров его больше всего волновала законченность композиции, и он приучался всюду ее видеть и наблюдать в природе.
В Академии он занимался больше всего композицией. Дома сам себе задавал задачи и разрешал. На улицах всегда наблюдал группировку людей, а по возвращении домой сейчас же зарисовывал, как они комбинируются в натуре. Приучался ценить случайность, замечать то, что нельзя выдумать.
Очень любил ракурсы в толпе и всегда старался всё передать в ракурсах, находя, что они придают большую красоту композиции.
Товарищи по Академии смеялись над этой страстью и звали его «композитором».
Наравне с живописными классами он проходил и научные. Но страшная жажда знаний, с которой он приехал из Сибири, находила себе мало удовлетворения.
О своих академических профессорах Суриков отзывался так:
«Горностаев у нас по истории искусств читал. Мы очень любили его слушать. Прекрасный рисовальщик был: нарисует фигуру мелом – одной линией Аполлона или Фавна, – мы ее целую неделю с доски не стирали.
Гетнер читал начертательную геометрию. Эвальд – русскую словесность.
А профессора… Нефф и по-русски-то плохо говорил. А Шамшин только и говорил: „Поковыряйте-ка в носу… Покопайте-ка в ухе“.
Я в живописи только колоритную сторону изучал, а рисунок у меня был не строгий – всегда подчинялся колоритным задачам.
Павел Петрович Чистяков очень развивал меня. Я это еще и в Сибири любил, а здесь он мне указал путь истинного колориста.
Кроме меня, в Академии в то время только у единственного ученика – у Лучшева колоритные задачи были. Но он рано умер».
Первая композиция, поданная Суриковым в Академии, была «Убиение Дмитрия Самозванца».
За композицию «Пир Валтасара» он получил первую премию. Она обратила на него внимание и была воспроизведена в «Иллюстрации».26
В 73 году он получил четыре серебряные медали. В 74-м кончил научные курсы. На малую золотую медаль конкурировал «Милосердным самаритянином»27. Медаль получил, а картину подарил в благодарность Кузнецову. Теперь она находится в Красноярском музее.
Первая собственная картина в то время была «Памятник Петра Первого при лунном освещении».28 Он долго ходил на Сенатскую площадь наблюдать блики соседних фонарей на полированной бронзе коня. Картину эту тогда же купил Кузнецов, и теперь она тоже находится в Красноярском музее.
Жизнь в Петербурге протекала при сносных материальных условиях. Кузнецов выдавал стипендию до самого окончания Академии. Часто удавалось брать премии на конкурсах – то пятьдесят, то сто рублей. Так что в деньгах не нуждался и ни у матери, ни у брата ничего не брал.
Из Петербурга так и не выезжал с 1869 года, а летом жил у товарища на Черной речке. Но петербургский климат был очень вреден для здоровья, и начала было развиваться грудная болезнь.
Тогда в 1873 году Кузнецов взял Сурикова в свое имение в Минусинскую степь на промыслы. Он прожил там всё лето и совсем поправился.
В 1875 году он написал «Апостола Павла перед судом Ирода-Антипы» на большую золотую медаль29. Медаль ему присудили, но денег на заграничную поездку в академической кассе не оказалось: в это время в Академии обнаружились сильные хищения и растраты, в результате которых казначея Исеева судили и сослали в Сибирь.
Тогда Сурикову вместо заграничной поездки предложили большую работу в храме Христа Спасителя в Москве: написать первые четыре Вселенских собора.
«И слава Богу! – говорил Суриков. – Ведь у меня какая мысль была в то время: царицу Клеопатру написать – „Египетские ночи“. Ведь что бы со мной было! Но классике я всё-таки очень благодарен. Мне она очень полезна была в техническом смысле, и в колорите, и в композиции».
Работа в храме Спасителя была продолжением академических композиций на заданные темы, и в четырех картинах, написанных им, нет ни одной черты, ни одного намека на суриковское искусство.
«Трудно было для храма Спасителя работать. Я хотел туда живых лиц ввести, греков искал. Но мне сказали: если так будете писать – нам не нужно. Ну, я уж писал так, как требовали. Мне нужно было денег, чтобы стать свободным и начать свое».