Герой поэмы без героя

Герой поэмы без героя

Сергей Беляков. Гумилев сын Гумилева. М.: Астрель

Название этой увесистой книги — пример отличного маркетинга. Читатель заранее заинтригован. Отсутствие на обложке положенного знака препинания еще можно списать на нерадивость корректора, но в нарочитой тавтологии, когда знаменитая фамилия повторена дважды, чудится потаенный смысл, дразнящая загадка. Ну как если бы, например, все мы считали отцом главного персонажа вовсе не автора «Пути конквистадоров» (а, скажем, автора «Тихого Дона»), и лишь теперь С. Беляков поразил нас открытием: Лев Николаевич, представьте, и на самом деле отпрыск Николая Степановича…

Уже с первых строк, однако, делается очевидно, что новая биография Льва Гумилева — вполне традиционная, без всякого глумливого постмодернизма. Никакой сенсационной бульварщины нет, смысл названия прост: автор, видимо, хочет подчеркнуть духовную близость старшего и младшего Гумилевых. Постоянно возвращаясь к этой теме, биограф повествует о «достойном сыне своего мужественного отца», о «природном (отцовском) оптимизме», о «генетической любви» героя к «дальним экзотическим странам», о том, что взгляд на войну у сына «отцовский, романтический и несколько легкомысленный», и даже о том, что судьба «посылала отцу и сыну одни и те же испытания».

Если о папе своего героя биограф пишет с упоением, то его маме — по закону сохранения энергии — достается куда меньше авторского сочувствия. «Любила Леву, но не умела помочь ему в жизни», «привыкла мелкие бытовые неурядицы поднимать до уровня несчастья, беды, катастрофы», «скупая и суровая к сыну», «приносила в жертву своему дару многое, в том числе и счастье сына». И так далее, с подробностями — про «эгоцентризм гения» и «сосредоточенность Ахматовой на себе». Левушка-Гумилевушка, маленький мальчик, ждет ее в Бежецке, она не приезжает. Лев Николаевич, узник ГУЛАГа, просит прислать необходимые ему научные книги, а она не шлет либо шлет не те. В то время, когда сын ворочает бревна в Норильлаге, мать — «веселая, счастливая дама в нарядном платье» — получает «допуск в закрытый распределитель», «лечится в лучшем кардиологическом санатории», и даже из блокадного Ленинграда ее эвакуировали «специальным самолетом, который охраняли истребители». Биограф сторонится явных кухонных свар в духе печально известной «Анти-Ахматовой», но повествует о матери Льва с укоризненными как минимум интонациями. А чего стоит леденящая душу история о том, как Анна Андреевна оклеветала подругу Льва, обвинив ее в стукачестве!..

Справедливости ради заметим, что и к самому Льву Николаевичу его биограф относится без особого фанатизма. Более того: сквозь толщу уважительных эпитетов, которыми сопровождается рассказ о многих (но отнюдь не всех!) гумилевских сочинениях, порой прорывается раздражение. «Ученые, особенно ученые талантливые, — вообще не слишком мирный и толерантный народ», — признает автор и подкрепляет этот тезис конкретными примерами из жизни Гумилева. Тот, как выясняется, был человеком малоприятным, если не сказать сильнее. «Он легко оставлял друзей и возлюбленных», «довольно быстро забывал оказанные услуги», «благодарность никогда не была добродетелью Гумилева», «скромность — не гумилевская добродетель», он «бывал необязателен во всем, что не касалось науки». Прибавьте к этому упомянутый биографом в отдельной главе почти карикатурный антисемитизм героя и его манию преследования (ему «часто казалось, будто коллеги ему мешают, вставляют палки в колеса»), мстительность и грубость — и вы получите классического социопата, эдакого «безумного ученого» (Mad Scientist) из голливудских страшилок.

Впрочем, и с ученостью у главного героя не все было гладко: как выясняется, он «не так уж хорошо знал даже европейские языки», в научных монографиях, «случалось, мешал правду с фантазией», «предположение, гипотезу, догадку Гумилев, увлекаясь, часто выдавал за истину», «редко отказывался от полюбившейся идеи, даже если она входила в противоречие с фактами» и вообще любил «превращать историческое исследование в первосортный детектив». Главное гумилевское детище, теорию этногенеза, «до сих пор не признает большинство историков и этнологов», а нынешние адепты считают ее чем-то вроде религиозной философии и до краев нагружают неудобоваримой мистикой…

Дочитав до конца книгу, мы знаем, что главный ее персонаж бросал любимых женщин и не любил евреев, писал скверные стихи и дурно знал иностранные языки, был плохим другом и ненадежным мемуаристом, а науку превращал в научную фантастику… Так, выходит, чуть ли не единственное достоинство Льва Гумилева — именно в том, что он сын Николая Степановича? Это неплохо для брошюры страничек в тридцать, но для восьмисотстраничного тома маловато. Может, С. Белякову при таком отношении к своему герою следовало не о сыне писать, а об отце?