Красная Шапочка и Серый Вервольф

Красная Шапочка и Серый Вервольф

Алексей Биргер. По ту сторону волков. Журнал «Искусство кино»

Наверное, в географии все дело. В особом тонком шарме англоязычных названий, американских имен и не нашего антуража. Попробуйте переименовать кинговский Касл-Рок в какой-нибудь Балашов Саратовской области – и саспенс немедленно сморщится, истает, станет тряпочкой, словно воздушный шарик Винни-Пуха, напоровшийся на сучок. На наших просторах слишком много противоестественного, чтобы хватило места на что-то сверхъестественное. Поэт Олег Чухонцев, сочинивший вдруг предисловие к тексту А. Биргера (неисповедимы пути Господни), застенчиво признался в любви к «готическому» направлению приключенческого романа и тут же сообщил, будто «По ту сторону волков» находится «на полпути от криминальной повести к готической». Это вполне поэтичное утверждение верно, однако, лишь в том единственном случае, когда все желаемое действительно и писательские намерения можно априори полагать неким результатом. Если же вернуться к прозе, следует признать, что в Балашове по определению не может быть никакой готики и никаких, следовательно, хищных вервольфов, по ночам откусывающих головы бедным балашовским самаритянам. То есть самаритяне и в этих местах (как, впрочем, и по всей России) имеют шанс расстаться с головами и иными конечностями – однако без всякой мистики. Оксюморон с провинциальными вервольфами возможен только в искусстве соц-арта, где вообще возможно все, но тогда повесть А. Биргера написана с неподобающе серьезными интонациями. В свое время Михаил Успенский предложил достроить американский научно-фантастический фильм-саспенс «Киборг-убийца» еще парочкой киносиквелов. Типа «Комсорг-убийца» и «Парторг-убийца». Заметим, что это невинное предложение мгновенно дематериализовало фантастический фундамент фильма ужасов, воздвигнув на его месте основу для нормального постсоветского фарса. У того же Стивена Кинга в «Круге оборотня» зловещий пастор-вервольф имел законное право без вреда для сюжета (напротив, с пользой) ночью оборачиваться серым волком и карать грешных американских сестриц Аленушек (Элленушек) лично, не прибегая к дополнительной помощи слова Божьего. Зато у нашего автора никакой комсомольский активист, ворошиловский стрелок и комендант общежития Тяпов органически не способен сыграть роль полноценного героя саспенса. У привычного читателя подобный герой вызывает ужас скорее в ипостаси коменданта и активиста, нежели в образе оборотня-людоеда. Атрибуты советской эпохи, активно используемые А. Биргером по прямому назначению, вольно или невольно возвращают автора к сугубо рационалистической (криминальной) стороне сюжета, отсекая все возможности сделать лишний шаг в сторону вожделенной готики.

Что касается самой детективной стороны повествования, лишенной мистического флера, то и здесь писатель, увы, не на высоте принятых на себя авторских обязательств. Он волен, конечно, избрать временем действия повести суровые послевоенные годы (что и делает). Но тогда молодому сельскому участковому Сергею Матвеевичу Высику не следует разглагольствовать о «механических инструментах власти», «психологическом барьере» или «идеологических препонах для восприятия» – рискуя нарваться на подозрение, что он вовсе не бывший батальонный разведчик, но как минимум недоразоблаченный профессор-интеллигент. Вместо того чтобы на пару с положительным героем в фуражке с красным околышем расследовать секреты неохраняемых складов, читатель повести автоматически принужден приглядывать за подозрительным милиционером. Когда в финале выясняется, что герой наш по оплошности автора путает пулю с пистолетным патроном и легко заряжает табельное оружие найденной серебряной пулей (словно ТТ – пищаль или мушкет), читатель еще больше укрепляется в уверенности, что милиционер и есть главный злоумышленник, вервольф и убийца. Только шесть финальных страниц сухих и подробных разъяснений, «как все было на самом деле», реабилитируют героя, но окончательно ставят крест не только на саспенсе, но и даже на детективе: возникшие вдруг имена Лаврентия Берии и Василия Сталина превращают неловкий приключенческий пастиш в нечто угрюмо-разоблачительное на тему былого произвола власть предержащих. На фоне Большого Лаврентия жалкий заштатный вервольф автоматически становится мишенью, просто ничтожной для разоблачителя. Потому-то, несмотря на обстоятельный «разбор полетов» в конце, сюжетная конструкция продолжает оставаться неустойчивой и хаотичной. И даже вопросительные интонации финала (дескать, а был ли вервольф? или померещился?) не вызывают рассчитанного интереса: мистические приключения вытесняются Берией с НКВД, а уж те-то гарантированно были.

1994