3

С тех пор прошло 10 лет. Но и после 10 дней, опрозрачненных, или осиянных, или озаренных, я ответил бы то же, что отвечу нынче на вопрос: что было с тобою?

Со мною было –

а) - по внешнему (зрительному и слуховому и обонятельному) признаку - психологическая гроза: тело облистали молнии, гром огремел, наполнив звучанием, длительным, протяжным, как гул раковины, ветры овеяли семянными, цветущими и мудрыми запахами существования.

б) - по внутреннему (кровеносному, железистому, мускульному) - «физиологичское» познание - именно изнутри естества в мозговое, а не обратно - всеединства как камня краеугольного мира - и жизне-тканья. Внешним молниям, облиставшим меня, соответствовали внутренние: вся нервная система вспыхивала ветвистыми молниями с голубыми ослепительными шаровидными нервных узлов и сплетений, освещая ярко и вечно-убедительно сомнамбулическое мое я и всё его окружающее. При этом божественном магнии мгновенно освещались символические образы жизни и смерти, зла и блага, боли и наслаждения, благополучия и крушения, я и не я, и сознание фотографировало истинный единодвуликий образ каждой этой пары (на одну пластинку попарно). Заблуждением было «и», делящее, противопоставляющее две части одного.

в) - по растущему, продолжающему жизнь, текучему признаку не перестающего изменяться тела, относиться к другим телам, в семье которых продолжали совершаться его движения - в поле влияния встречающихся тел, это была - есть единственное первобытное название - благая мудрость. Если бы неиссловимая причина и воля жизни могла быть как-либо не названа, но восчувствована человеком, - ощущение ее должно было бы быть такою благою мудростью, умноженной на тысячу жизней и возведенной в степени психологических молний и обожествленных создателей религий.

Область Неиссловимого - безмолвие.

Совершенно спелая гроздь мудрости, погруженная в синие волны Индийского океана - земли божественного воплощения Кришны[345] и Татагаты-Бодхисатвы-Будды[346], вдохновенно создавшая тысячи тысяч распевных мудростей в?д (не вед же, п.ч. от одного корня с в?д?ти и тысячи тысяч мантра-брахмана-молитвотолкований, певуче-безмолвная страна неисчислимых богоявлений, богооткровений, богоозарений - на ее буйной, раскаленной травяным пламенем земле - пещи солнечной - были возложены дхармы-скрижали, тяготы неудобоносимые на плечи ничего не понимающего и никакого божественного начала не сознающего человеческого стадка. Прародитель Одем[347], впервые увидевший свой образ в желтых водах райского истока Эвфрата, гонимый песчаным раскаленным дыханием страсти пустынь - жалами скорпионов, - бежал за облачно-пенные Гималаи в индийские блаженные долины и здесь, окруженный внуками сыновей своих, рослым потомством ев и адамов, патриархом Ману-Самхита[348] продиктовал человечеству все пять тысяч законов ученичества-плодородия-погружения-свободы.

Он вышел из божественного лона, где зачаты в начале веков все откровения, озарения и вдохновения, должные воплотиться до самого конца жизни планеты. Он был как бы опрозрачнен этим неизрекаемым светом, как зрелая гроздь винограда, лежащая против солнца. Ему была известна первобытная истина единства Жизнесмерти, Злаблага, Болинаслаждения, Благодатипозора и Ямира. Сосредоточившись, законодатель Самхита сидел, возвышаясь, теменем сливаясь с небом, сединами - с облаками, и когда адамы приблизились к нему с молитвою и почитанием, он в благом милосердии захотел оставить им свое в?д?ние – не растворить в воздухе с дыханием, но завещать Земле. Он призвал гениев. Крылатые гиганты, они пришли с Иранского плоскогорья и научили людей письму деванагари, тайне сокровищницы мудрости - книги. Видя бессилие первобытного человечества понять его, Ману продиктовал свои знания и их законы, заключив в душистые хранильницы папирусных и кожаных переплетов для иных поколений. Книга была окружена курениями жертв и кадильниц, укрыта в храмах, высеченных в скалах, заклята тайными знаками от демонов Незнания и Коловратности. Но беспокойство законодателя продолжало тревожить сердце Ману-Самхита. Ночью он приблизился к самому юному из адамов и, коснувшись грудной впадины его тела, рассек его надвое: часть адамову и часть евину. И в кровь евиной части вложил Беспокойство, и в кровь адамовой - то, чего не было в руке человеческой: Не-из-ре-ка-е-мо-е, что-начертано-быть-не-может.

Запечатленные книги законов лежали мертвым сокровищем. Люди возлагали на себя книжную тяжесть и носили ее, не умея прочесть ее знаков. Но, побуждаемый беспокойством евиного влечения, адам моментами молнийно обретал знание, из которого родились все законы и произошли существования. При вспышках первобытной мудрости он втелялся[349] в гигантское существо Самхита, вырастая до неба, поглощая все светила и страны света. Древние люди удивлялись ему и звали богом, новые ему смеются и зовут ничтожеством, и нет высшему могуществу его простой скромной силы раздать себя по частицам, расширить и увеличить всех до своей широты и роста.

Одиночество - ему имя, м.б. самое точное, самое кровное и мудрое.

Нельзя не мечтать даже святому. И святость, мечтая, извечно создает одно и то же: тоску по проповеди, пустыне, идущей на завоевание жизни. Но уже давно (тут надо мерить веками) должно было стать ясно: Бог может быть только внушен. Теперь же даже я, маленький, чувствовал: и это - мечта. Какое-то количество божества пребывает в мире, и прибавить или убавить его не в силах человеческих. Что я мог с моим пятиминутным космическим сиянием. Две недели я искал пустырей, чтобы на них скрывать от мира восторженные славы, а потом, когда «умное сияние» потухло, показаться людям таким же бепомощным и бездарным. Свет этот был сказочным червонцем, который превращается в угли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.