Боевая разновидность

Боевая разновидность

Слова взяли на учет, как разновидность боевую.

Н. Тихонов[394]

Муза с лирой в руке напрасно взывает к поэтам: один из них прочищает винтовку, другой чистит скребницей коня, третий ораторствует с трибуны, четвертый согнулся над заводским станком. И вот, опомнившись, поэты обращаются к музе с призывами и серенадами под гармонику и патефон. Вотще - муза исчезла. Там, где она стояла, лежит одна лира с порванными струнами...

Всё это изображено в злободневной карикатуре «Литературного Ленинграда». Эпиграфом к ней - цитата из «поэтической дискуссии», где говорится, что советские поэты, два года тому назад отвергавшие личную лирику, сейчас все одновременно взялись за «создание любовных стихов».

«Вековые лирические традиции», к «защите» от коих некогда призывал Маяковский, теперь наспех возрождаются. Три кита, а на них по лефовскому замыслу должна была держаться новая пролетарская поэзия - «литература факта, агитационная лирика и социальный заказ», преданы проклятию. Бухарин на всесоюзном съезде писателей ясно потребовал от поэтов переключиться на лирику. То же, что главная задача советской поэзии - состоит в том, чтобы «развернуть образ человека нашего времени», поэты окончательно поняли после слов великого Сталина, произнесенных в памятную, благодаря им, дату - 4 мая 1935 года:

       Внимание человеку!

Советские поэты поспешили наперебой записаться в лирики чистейшей воды. У некоторых «перековка» прошла быстро и легко, и сама критика остановилась в недоумении перед совершившейся метаморфозой.

Например, поэт Браун, еще недавно писавший на таком языке:

Тогда, как месть, как меч Дамокла

Над грудой царственных обуз,

Он самый прошлому, как жмоту,

В хайло вгонявший пули груз,

Прошел в обшарканных обмотках,

В дырявой жути рыжих буц...

Ныне внезапно обрел дар человеческой речи:

Ты уйдешь. Будет северный май

Над бессонной моей столицей.

Я скажу: «До свиданья!»

Ты скажешь: «Прощай!»

Больше голос мне твой не приснится[395].

Благодаря дискуссии о лирике ожили литературные организации. «Лирические речи» потекли в набитый лирикою зал. На одном из таких собраний, проходившем в петроградском Доме писателя, в «защиту» любовной (именно любовной) лирики выступила Е. Полонская. Между прочим, выводы свои она пояснила такими любопытными подробностями советского литературного быта:

– Когда молодой начинающий автор, придя в литконсультацию, начинает читать трескучие производительные[396] стихи, где каждый образ штампован, опытный работник консультации, прослушав немного, прерывает начинающего автора: «Ну теперь прочти что-нибудь свое любовное». И тогда юноша или девушка, смущаясь, начинает читать совсем другие, иногда очень наивные стишки, но именно по этим стишкам можно узнать, есть ли у молодого автора проблески поэтического дарования. Здесь пошляк покажет свое лицо сразу. И это относится не только к начинающим, но и к более маститым поэтам, потому что любовная поэзия является подлинной пробой для поэта.

При всем своем рвении перед начальством, Полонская[397] высказала святую истину. В большинстве советские поэты, культурный уровень которых в общем невысок, выезжали на этих испытанных штампах «производительной» литературы. Теперь же, когда им пришлось говорить просто, на человеческом языке, в большинстве случаев пошляк действительно «показал свое лицо».

Так, например, известный сов. поэт В. Гусев в новом своем сборнике[398] так описывает семейную идиллию летчика, возвращающегося на землю:

Он входит с женою, смеясь и шутя,

Он час для земли и для отдыха выбрал,

И в каждой руке у него - дитя

Еще незначительного калибра.

Невольно на память приходит бессмертный капитан Лебядкин. И только подумать, что эти «незначительного калибра дети» отпечатаны в количестве 5200 экземпляров.

Меч, 1936, №?8, 23 февраля, стр.5. Подп.: Л.Г.