5.

5.

В начале 2010 года, когда первая волна ажитации спала, а вторая, пониже, еще не поднялась, неожиданно пришла просьба об интервью из журнала «русско-украинской роскоши» с названием «Платинум». Я хотел было отказаться под благовидным предлогом, но Марина Козленко, чрезвычайно любезный их репортер, с готовностью приняла мое казавшееся мне неисполнимым в сем случае условие печатать по русскому правописанью, и я согласился. Номер с моими ответами задержался выходом, как оказалось, отчасти оттого, что художнику пришлось специально рисовать «ять» для наборной гарнитуры! Услышав об этом, я почувствовал себя неловко, как привередливый гость, зная загодя об аллергии которого его добрые хозяева должны были переменить все шторы в доме и запереть в чулане кошку на время его гощения. Наконец в мае книжка журнала появилась, действительно на роскошной бумаге, где это интервью помещено между молодым Наполеоном, рекламирующим часы Брегета за год до рождения Пушкина, и духами «Императорское величество» (четверть миллиона долларов за флакон), — Лаура Вайльд оценила бы это единственное в своем роде соседство.

«Лаура и ее оригинал» — не первая книга Владимира Набокова, над переводом которой вы работали. Расскажите, пожалуйста, что еще из наследия классика вы перевели?

Не первая, вы правы, и однако нужно сказать, что я занимаюсь переводами между прочимъ и время отъ времени. Я читаю лекціи по русской литератур? въ одномъ казенномъ университет? и, какъ положено американскому профессору, пишу ученыя статьи, д?лаю доклады и т. д. Кром? того я сочиняю въ стихахъ и проз?. Переводы служатъ отличнымъ пособіемъ и въ научномъ изсл?дованіи, т. к. н?тъ бол?е надежнаго способа досконально изучить произведеніе словеснаго искусства, и въ художественномъ, ибо переводъ служить отличнымъ шлифовальнымъ станкомъ для оттачиванія слога и средствъ выраженія.

Больше двадцати пяти л?тъ тому назадъ я издалъ въ Америк? русскій переводъ «Пнина», начатый еще въ Москв?, до эмиграціи изъ совдепіи. Его редактировала вдова Набокова, съ которой мы обсуждали едва ли не каждое слово: въ письмахъ и во время моихъ прі?здовъ въ Монтре, гд? мы съ ней, бывало, сид?ли часами надъ рукописью, несмотря на ея уже преклонный возрастъ. «Преклонный» и въ буквальномъ смысл? тоже, такъ какъ ее сгибалъ остеопорозъ и ей нелегко было подолгу сид?ть. Четверть в?ка спустя я издалъ «Пнина» заново, начисто его перед?лавъ. Кром? того, я перевелъ вс? девять англійскихъ разсказовъ Набокова, романъ «Истинная жизнь Севастьяна Найта» и его предисловія къ англійскимъ переводамъ его старыхъ русскихъ книгъ.

Почему вашим выбором стал именно этот писатель и его богатые, изощренные, витиеватые, вычурные, полные отсылок и аналогий тексты?

Первые два, а можетъ быть и три прилагательныхъ изъ этого ряда отчасти сами отв?чаютъ на вашъ вопросъ; посл?днее есть только частное сл?дствіе перваго, а четвертое къ Набокову неприм?нимо, потому что узорчатость его письма отнюдь не производное прихоти или шаблона (въ искусств? первое часто не противоречить второму), но, напротивъ, есть результатъ строгаго разсчета и наивысшаго пониманія художественной задачи.

Набоковъ принадлежитъ вовсе не къ такъ называемымъ «классикамъ», какъ вы его назвали: такихъ теперь прудъ пруди. Онъ занимаетъ очень высокое м?сто въ очень избранномъ и очень разобщенномъ въ пространств? и времени международномъ обществ? сильн?йшихъ художниковъ выше-нобелевскаго, такъ сказать, класса. Ихъ очень мало, и списокъ ихъ именъ отнюдь не ц?ликомъ совпадаетъ съ общепризнаннымъ перечнемъ классическихъ именъ. Средній читатель в?дь невзыскателенъ, и его вкусъ несамостоятеленъ. Чтобы серьезно и съ пользой читать Набокова, не довольно обычнаго литературнаго опыта; тутъ нужно высшее читательское образованіе.

Сила Набокова не столько въ словесномъ искусств?, сколько въ искусств? композиціи, гд? ему н?тъ равныхъ. Подъ композиціей я разум?ю соотношеніе частей книги, сквозное движеніе темы, системы взаимод?йствія тематическихъ ходовъ, координацію конца и начала, общую топографію книги и т. д. Онъ какъ никто ум?лъ съ равнымъ мастерствомъ называть и описывать въ поразительныхъ подробностяхъ и тварный мірь, доступный вс?мъ пяти чувствамъ (и особенно зр?нію), и незримый міръ ощущеній и эмоцій. Бол?е того, во многихъ своихъ романахъ онъ пытался тонкими, незам?тными даже искушенному читателю пріемами изсл?довать недоступную ни чувствамъ, ни умопостиженію область, которую можно назвать метафизической. Такой посл?довательно и разсчетливо трехъярусной литературы, такого сочетания испытующаго артистическаго взгляда сверху внизъ и одновременно снизу вверх — нигд? больше не встр?тишь.

С какими сложностями Вы столкнулись, работая над «Лаурой и ее оригиналом»? В чем специфика работы переводчика с текстами Набокова и «Лаурой...» в частности?

Вообще переводъ любой книги Набокова на любой языкъ — весьма трудное д?ло всл?дствіе колоссальнаго богатства и разнообразія его лексики и чрезвычайной аналитической тонкости изобразительной и выразительной техники. Но переводить его англійскія сочиненія на русскій языкъ трудн?е всего, потому что его родного языка больше н?тъ въ живыхъ, а тотъ, на которомъ теперь пишутъ и говорятъ, называя его русскимъ, представляетъ собой отдаленное и оскуд?вшее подобіе. То наречие, которое теперь въ общемъ употребленіи и которое Набоковъ называлъ «сов?тскимъ говоркомъ», такъ же мало пригодно для перевода его прозы, какъ малярная кисть для портретной живописи.

…По состоянію русскаго языка можно многое сказать не только о состояніи, но и о состав? народа, на немъ говорящаго и пишущаго. Страшное об?дн?ніе словаря съ одновременнымъ его испакощеніемъ блатной лексикой, политическими штампами и непереваренными заимствованіями; искромсанное большевицкимъ декретомъ 1918 года правописаніе, т?мъ самымъ исказившее историческую фонетику и грамматику; чудовищныя новообразованія, «компютерный языкъ» и телеграфныя сокращенія; безцензурная площадная брань и вообще всякаго рода сквернословіе и гнилословіе — все это, сд?лавшись едва ли не нормой даже въ печати, не говоря уже о пиксельной эфемеріи и мало ч?мъ отъ нея отличающейся теперь р?чи, неимов?рно затрудняетъ переводъ русскаго писателя Набокова на его родной языкъ. Я никоимъ образомъ не могу сказать, что мн? удалось сд?лать это удовлетворительно. Но я по крайней м?р? ясно сознаю этотъ ограничительный порокъ средствъ выраженія и пытаюсь восполнить его, изучая и усваивая сколько возможно старые образцы.

Дополнительная трудность перевода «Лауры» заключается вовсе не въ ея фрагментарности, но въ значительно большей свобод? и лексическомъ разнообразіи англійскаго языка по сравненію съ русскимъ во всемъ, что касается области любовныхъ, и особенно относящихся къ сфер? пола, терминовъ и описаній. Русскій языкъ образованныхъ людей (разум?ю тутъ языкъ К. Д. Лёвина, а не П. Е. Левина) сравнительно ц?ломудренъ и такихъ описаній изб?гаетъ.

Известно, что Набоков не хотел, чтобы «Лаура…» публиковалась. Он не успел закончить книгу и поэтому просил жену уничтожить записи. Она ослушалась, и вот сын и наследник Набокова объявил о своем решении обнародовать черновики. Если не секрет, какова ваша роль в этой истории?

В?ра Набокова сказала мн? о существованіи рукописи и о томъ, что не можетъ пока р?шиться исполнить волю покойнаго мужа спустя четыре года посл? его смерти, въ гостиниц? Паласъ въ Монтрё, гд? мы занимались русскимъ «Пнинымъ». Больше объ этомъ р?чи между нами не было. Въ своемъ посл?словіи къ русскому изданію «Лауры» я привожу м?сто изъ письма сестры Набокова Елены Сикорской, из котораго сл?дуетъ, что и она не знала о содержаніи карточекъ съ записаннымъ текстомъ. Когда въ март? 2008 года Дмитрій Набрковъ обдумывалъ вопросъ, печатать или н?тъ, я былъ среди т?хъ, къ кому онъ обратился за сов?томъ, предварительно приславъ манускриптъ для изученія.

Если бы судьба «Лауры...» была в вашей власти, что бы сделали вы — опубликовали бы текст или уничтожили его? Как вы думаете, что важнее в данном случае — мнение общественности (т. е. желание поклонников прочитать роман) или воля автора?

Между публикаціей и уничтоженіемъ есть м?сто для неуничтоженія безъ публикаціи, т. е. того состоянія, въ которомъ рукопись пребывала тридцать два года.

На вашъ прямой вопросъ прямо отв?тить и легко и трудно. Легко, потому что «мн?ніе общественности» безусловно не можетъ тутъ им?ть ни мал?йшаго значенія. Воля умирающаго автора, конечно, совсемъ другое д?ло, и тутъ трудность мучительная. Объ этомъ я пишу въ самомъ конц? своего посл?словія къ русскому изданію.

Что до моего мн?нія, то будучи сугубо частнымъ, оно не можетъ быть интересно публик?. Но можетъ быть, на м?ст? сына я поддался бы соблазну сохранить н?которыя м?ста, вставивъ въ спеціально сочиненную съ этой ц?лью пов?сть, можетъ быть тайно пом?тивъ симпатическими чернилами стиля или композиціи эти инкрустаціи, такъ чтобы ихъ видно было только при нагр?в? или на просв?тъ.

Насколько мы знаем, единственное, что осталось издателям и, соответственно, вам как переводчику, — это полторы сотни каталожных карточек с набросками. Как повлияла на вашу работу незавершенность «Лауры…»? Этот нюанс упростил или усложнил перевод?

Пожалуй, легче переводить отрывки, потому что тутъ не нужно постоянно св?ряться съ чертежами, пригонять углы, прикладывать отв?съ къ ст?намъ, пытаясь воспроизвести ц?лостную стройность законченнаго оригинала.

Как вы думаете, кто станет читателем «Лауры…» (кроме рьяных почитателей Набокова)? Чем роман может заинтересовать молодых русскоязычных читателей, привыкших больше читать френдленты и твиттеры, нежели сложные и по смыслу, и по художественной форме тексты?

На второй вопросъ отв?тить легко: нич?мъ, и такъ оно и должно быть. Литература этого высшаго разряда — не для нихъ, и, бол?е того, даже и не для людей привыкшихъ читать «вообще беллетристику». Зд?сь н?тъ высоком?рія нравственнаго, хотя есть ремесленное, но оно не должно быть никому въ обиду, т. к. любое художество ограничиваетъ доступъ къ тайнамъ своего искусства т?мъ больше, ч?мъ оно искусн?е, т. е. ч?мъ больше таланта и усилій надобно для его постиженія. Такого рода сегрегація существуетъ въ самыхъ разныхъ формахъ, и нечванливыми людьми обычно принимается какъ сама собой разум?ющаяся разница въ склонности, способности, пониманіи, навык?, опыт?. Скажемъ, одни вовсе не ум?ютъ играть въ шахматы, другіе «знаютъ ходы», третьи иногда играютъ съ племянникомъ (но берутъ ходы назадъ и вообще предпочитаютъ шашки), четвертые — недурные любители, пятые — сильные практическіе игроки, дающіе фору простакамъ на бульвар? по ц?лковому за партію, и т. д. по восходящей. И есть про-фессіональные мастера, которые изучаютъ шахматы вглубьи практикуютъ игру съ д?тства, и ихъ знаніе началъ и концовъ, пониманіе типическихъ позицій въ разныхъ стадіяхъ партіи, дальнобойный разсчетъ ходовъ, и т. д. отличаются отъ любителя шахматъ т?мъ же кореннымъ образомъ, какимъ отличается музыкальное пониманіе піаниста отъ пониманія любителя популярныхъ п?сенъ: одинъ, читая партитуру сонаты, наслаждается стройностью композиціи и фразировки, другой дергаетъ кол?номъ въ тактъ знакомой мелодіи, пульсирующей между наушниками, и зеваетъ до слезъ въ зале концертной, куда его затащила подружка (а той отдала билеты товарка, которая выиграла ихъ въ лотерею у себя въ редакціи). Все это никому не обидно и само собой разум?ется. И только въ литератур? отчего-то завелось р?дко обсуждаемое правило, что школьная грамотность, и ужъ т?мъ бол?е такъ называемое «высшее образованіе», въ какой бы то ни было области, позволяетъ челов?ку постигать произведете искусства любой художественной сложности и высоты и, мало того, им?ть и даже высказывать о немъ сужденіе. Это, конечно, см?шное заблужденіе. Серьезная литература точно такъ же элитарна, какъ и серьезная музыка или высшая математика, и для ея пониманія и о ней сужденія требуются склонность, способности, спеціальныя знанія, многол?тній навыкъ чтенія и тонкій, разборчивый вкусъ. Набоковъ писалъ именно для такихъ читателей.

Это не значить, что вс?мъ остальнымъ входъ въ міръ его книгъ заказанъ, но это значитъ, что случайные или неприготовленные пос?тители увидятъ только то, что бросается въ глаза, а у Набокова это чаще всего поставлено именно для отвода глазъ — отвода отъ очень важныхъ и даже можетъ быть полезныхъ ископаемыхъ, доступныхъ только опытнымъ старателямъ.

Разъ ужъ я упомянулъ шахматы и музыку, позвольте привести изъ книги, гд? дв? эти темы сплетены, два прим?ра тонкой психологической подтушевки, разсчитанной на чуткое вниманіе опытнаго читателя. Въ «Защит? Лужина» безымянная (какъ и большинство главныхъ персонажей), тетка Лужина говорить ему: «Какой ты всё-таки хорошій мальчикъ». Это едва зам?тное «всё-таки» безъ объясненій пріоткрываетъ благодарному разв?дчику тайный ходъ за сцену, гд? невидимо для зрителя проходить одна изъ главныхъ темъ книги. У отца Лужина романъ съ этой тетей, двоюродной сестрой жены, и очевидно тамъ, за сценой, онъ ей жаловался на угрюмый, не отзывчивый характеръ сына. Толстой бы все это непрем?нно растолковалъ, т. к. считалъ своего читателя неспособнымъ безъ его подсказки понимать такія вещи. Набоковъ же ставить своего читателя очень высоко, на то же м?сто, гд? самъ стоялъ, когда писалъ.

Я хочу на этомъ прим?р? показать, что, въ то время какъ виртуозное мастерство письма Набокова зам?тно всякому (хотя не многіе понимаютъ, въ чемъ оно состоитъ), мастерства его психологической аппликатуры и несравненной композиціонной техники обычно не зам?чаютъ. О метафизик? н?чего и говорить.

Что до «Лауры», то в?дь это скор?е бол?е, ч?мъ мен?е загадочное собраніе отрывковъ, и оттого можно говорить только о достоинствахъ слога въ н?которыхъ доступныхъ глазу или воображенію описанияхъ. Н?тъ зданія, только начатыя тамъ и сямъ работы; н?тъ даже архитектурныхъ чертежей, только см?ты и н?сколько эскизовъ. Поэтому одни читатели этой книги будут недоум?вать (большинство), другіе же (сравнительно немногочисленные спеціалисты), въ зависимости отъ своего общаго отношенія къ Набокову, будутъ качать головой или потирать руки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.