ГЛАВА X. РОМАН — ХРОНИКА ЛЕСКОВА (И. В. Столярова)

ГЛАВА X. РОМАН — ХРОНИКА ЛЕСКОВА (И. В. Столярова)

1

Среди русских писателей второй половины XIX века, которые разнообразными, часто весьма несходными путями двигались к созданию широких эпических полотен из народной жизни, выдающееся место принадлежит Н. С. Лескову.

Писатель исключительного разнообразия тем и жанров, Лесков, по справедливому замечанию современного исследователя, «неизменно сохранял творческий интерес к жизни русского народа. Это чувство обусловило глубокое знание им своей страны, ее нравов, истории, поэзии и языка. Старая Россия, крепостная и пореформенная, раскрылась в его произведениях не только со всеми недугами и ранами, но и в замечательной красоте ее тружеников, героев и „праведников“».[428] Эта общая характеристика творчества Лескова применима и к его произведениям, написанным в жанре романа.

Творческий путь Лескова — романиста отличается большой внутренней сложностью. Высшим его достижением на этом пути был созданный писателем в конце 60–х — начале 70–х годов яркий и красочный жанр романа- хроники. Именно жанр романа — хроники, в котором получили свое выражение присущее писателю исключительное знание быта и нравов провинциальной, уездной России, характерное для него искусство «сказа», особая, повышенная чуткость к разнообразным пластам живой разговорной и старинной книжной речи, мастерство художественной стилизации, юмор, умение искусными, предельно скупыми и неповторимыми средствами раскрыть душевный мир простого русского человека, явился итогом исканий Лескова в жанре романа. От романов — хроник Лескова тянется нить к романам — хроникам Горького, созданным в иную историческую эпоху, в начале XX века, когда изображенная Лесковым уездная, провинциальная Русь переживала период пробуждения и крутой исторической ломки в годы первой русской революции и после нее.

Однако к столь плодотворному для русского романа жанру хроники Лесков пришел далеко не сразу. Рождению нового жанра в творчестве писателя предшествовал период постепенного овладения им самой формой романа, освобождения писателя от влияния традиционных схем и шаблонов авантюрной беллетристики, и в частности от шаблонов антинигилистического романа, наложивших свою печать на первые опыты Лескова в жанре романа. Эволюция Лескова от первых его романов (изобиловавших мелодраматическими характерами и ситуациями и во многом приближавшихся по своим идеологическим мотивам к реакционной антинигилистической беллетристике 60–70–х годов) к последующим романам — хроникам была обусловлена не только созреванием его литературного мастерства, но и углублением его мировоззрения, ростом критического отношения к официальной помещичье — монархической России и его усиливающимся вниманием к народу.

После первых рассказов и небольших повестей Лесков предпринял в 1863–1864 годы попытку написать свой первый роман, с искренним желанием быть не только художником, но и мыслителем, судьей, гражданским наставником молодого поколения. Однако у писателя не было ни верного понимания соотношения сил в развертывающейся идеологической борьбе, ни своего собственного четкого представления о путях преодоления противоречий пореформенной русской действительности. Расходясь с либералами и консерваторами, деятельность которых представлялась Лескову противоречащей народным интересам, он с самого начала своей литературной деятельности вел напряженную полемику и с революционными демократами. Близко увиденные им во время коммерческой службы отсталость, пассивность, невежество крепостного крестьянства навсегда поселили в писателе неверие в революцию, страх перед единственно возможным, по его убеждению, проявлением ее в форме стихийного кровопролитного бунта. С этим связано стремление Лескова представить революционеров уже в своих первых произведениях людьми исключительно книжных, абстрактных представлений о жизни, не знающими народа.

Преимущественно с этих же позиций полемизирует он с революционной демократией и в своих так называемых антинигилистических романах, однако здесь в содержании полемики и в художественных формах ее выражения происходят значительные изменения.

В замечательном рассказе «Овцебык» (1863) нравственная ценность личности героя — революционера но подлежит ни малейшему сомнению. При всей своей внешней угрюмости и грубоватой бесцеремонности это человек большого душевного благородства и затаенной нежности к людям. Именно любовь к ним и заставила его стать революционным агитатором, готовым на героическое самопожертвование ради осуществления социалистического идеала.

Иное дело в первом романе Лескова «Некуда», написанном год спустя после названного рассказа. И революционеры, и люди умеренно либерального образа мыслей в подавляющем большинстве своем представлены в романе одинаково самодовольными ничтожествами, тунеядцами, фразерами, спекулирующими на общественном энтузиазме. В противоположность Овцебыку они не только не руководствуются соображениями гуманности, но, наоборот, с удивительным цинизмом рассуждают об огневом зареве над Москвой и вселенской резне, в которой якобы не страшно погубить миллионы людей.

Этот поворот в изображении писателем передовой части русского общества был вызван как общеисторическими факторами, так и особыми причинами, связанными с индивидуальными чертами мировоззрения Лескова. Известные петербургские пожары 1862 года и польское восстание обострили у него чувство страха перед революцией, которая до этого не представлялась ему столь реальной и близкой. Роман Чернышевского «Что делать?», с его идеями женской эмансипации, коренной ломки семейных отношений, построенных на традициях домостроевской морали, также способствовал обострению полемики Лескова с революционной демократией. Вызванное влиянием романа массовое увлечение коммунами, о которых ходили самые темные слухи, бурные дискуссии в молодежной среде вокруг вопросов семьи и брака, учащающиеся случаи фиктивных браков — все это подтверждало, в глазах Лескова, высказанные им ранее предположения о пагубном нравственном влиянии эмансипационных идей и поэтому заставило его с еще большим пристрастием, чем раньше, отнестись к их поборникам. Не случайно проблема женской эмансипации — одна из центральных в первом и последующих романах Лескова.

Опубликованный в 1864 году в «Библиотеке для чтения» роман «Некуда» явился одним из первых в ряду антинигилистических романов 60–х годов. Естественно, что вся радикальная критика приняла «Некуда» в штыки, а имя его автора стало ходячим синонимом ретроградства. Широкую известность приобрела уничтожающая оценка этого романа Писаревым («Прогулка по садам российской словесности», 1865). Салтыков- Щедрин в своей анонимной рецензии на «Повести М. Стебницкого». (1869) также отрицательно отнесся к роману, заявив, что отказывается считать его литературным произведением.

Многое в этих чрезвычайно резких приговорах шло от уже определившегося отношения к Лескову как автору «пожарной» статьи и бывшему постоянному сотруднику «Северной пчелы». Немалую роль в обостренно критическом восприятии романа сыграла и его едва завуалированная направленность против широко известных тогда участников демократического движения (В. А. Слепцова, А. И. Ничипоренко, А. Н. Левитова, гр, Салиас и др.).

По своему основному идейному пафосу роман «Некуда» стоит в одном ряду с антинигилистическими романами, однако он и существенно отличается от них своеобразием общественной позиции автора.

Русское освободительное движение 60–х годов не представляется Лескову одним только «маревом», как Клюшникову, или чем?то наносным и скоропреходящим, как Писемскому. В представлении Лескова русское освободительное движение имело реальные корни в самой действительности, оно явилось естественной реакцией пробуждающегося общественного самосознания против застойно — патриархального образа жизни.

Особенно показательна в этом смысле первая книга романа, посвященная описанию глухого провинциального городка, где томятся две еще совсем юные героини повествования — Лиза Бахарева и ее подруга Женни. Лесков вводит читателя в душную атмосферу семейных ссор и обывательских дрязг, знакомит его с сонным бытом уездного города, самое высокое здание в котором — каменный острог, а самый уважаемый человек — купец Никон Родионович Масленников, самодур и деспот, напоминающий собой героев Островского.

Вслед за Островским и Добролюбовым Лесков называет этот коснеющий в духовном оцепенении провинциальный мир темным царством: «Мертва казалась ей книга природы, — с сочувствием пишет он о Лизе, — на ее вопросы не давали ей ответа темные люди темного царства».[429]

Неудовлетворенность Лизы, ее мучительные поиски жизни более осмысленной и нравственно чистой, исполненной высокого гражданского горения, представляются Лескову совершенно естественным протестом против мира пошлости и застоя.

Однако в то же время разлад Лизы с окружающей ее средой кажется писателю глубоко трагичным, ибо людей, которых она жаждет найти — честных энтузиастов, искренне увлеченных высокими идеалами, по его убеждению, почти нет среди участников освободительного движения, которое якобы очень быстро переродилось, нерасчетливо допустив в свои ряды массу «шутов и дураков». Отсюда символическое заглавие романа, разъясняемое в предсмертном монологе самой Лизы. Вся ее сознательная жизнь ушла на настойчивые поиски «новых людей», и перед смертью она с глубокой горечью вынуждена сознаться, что пе нашла пх.

Сама Лиза, столь болезненно переживающая нравственную ущербность окружающих ее людей, в изображении автора оказывается небезупречной. От природы она пылкая, добрая, отзывчивая девушка, однако, по мысли Лескова, стоило ей уйти от окружающей действительности в мир социальных исканий, как она незаметно отъединяется даже от самых близких ей людей, перестает замечать их, замыкается в самой себе, что дает право ее старому другу — доктору Розанову сказать ей в минуту окончательного разрыва горькие слова о душевной черствости, эгоистическом равнодушии к самым преданным ей людям.

Эта мысль о якобы неизбежной связанности революционной устремленности с индивидуалистической замкнутостью, высокомерным отношением к людям была очень важна для Лескова, подходящего к решению всех социальных проблем времени с позиций абстрактного христианского гуманизма; именно она легла в основу его последующих романов, главными героями которых по контрасту с нигилистами явились «маленькие люди с большими сердцами». В известной степени мысль эта сближала Лескова с Достоевским, который утверждал, что гуманизм всякого рода социальных реформаторов всегда оборачивается, подчас неожиданно для них самих, презрением к тем людям, ради счастья которых они хотят насильственно изменить жизнь.

Однако некоторые слабости главных героев романа «Некуда» — душевная суровость Лизы и детская наивность Райнера, совершенно оторванного от русской национальной стихии, — ни в коей степени не должны закрывать от нас существенного отличия этих образов от всех других персонажей, представляющих в романе передовой общественный лагерь. И Лиза, и Райнер исключительно искренни в своих увлечениях, оба они готовы на подвиг самоотвержения ради служения своей высокой мечте, и оба, каждый по — своему, совершают его, обнаруживая перед смертью поразительное душевное мужество, вызывающее даже у их идейных врагов невольное уважение к ним. Последние слова Лизы, умирающей от чахотки, полны жгучей ненависти к защитникам старой застойной жизни и звучат как предсмертная клятва верности одушевляющему ее с юности социалистическому идеалу. Лесков недаром впоследствии особенно гордился именно этими образами «безупречных и чистых нигилистов»,[430] сознавая в то же время слабость других персонажей романа, в которых он видел марионеток, а не живые типы нигилистического склада. В ходе бесед с А. И. Фаресовым писатель не без горечи заявлял: «Пусть укажут мне в русской литературе другое произведение, где бы настоящие, а не самозванные нигилисты были так беспристрастно и симпатично оценены?. Разве „Маркушка“ Гончарова, „Бесы“ Достоевского, „Полояровщина“ Крестовского или „импотенты“ Тургенева в „Нови“ лучше моих страдальцев?».[431]

Многое в этих словах продиктовано оскорбленным авторским самолюбием, однако следует сказать, что в антинигилистической литературе 60–х годов действительно невозможно найти подобных лесковским образов «честных» нигилистов, и это глубоко закономерно. Истолковывая нигилизм не как исторически неизбежное явление, а как результат влияния чужеземной агитации, ни Клюшников, ни Писемский, ни Крестовский не могли представить его поборников людьми столь нравственно чистыми и убежденными, как любимые герои Лескова — Лиза и Райнер. В изображении этих писателей «честные жертвы» освободительного движения предстают как люди слабовольные, идейно обработанные прокравшимися в Россию польскими агитаторами, очень быстро убеждающиеся в лож ности революционных убеждений и затем либо изменяющие им, либо трагически гибнущие.

Чрезвычайно важно, что не только сам Лесков видел отличие главных героев «Некуда» от обычных шаблонных типов нигилистов в литературе 60–70–х годов, но и критик радикального журнала «Дело» Н. Шелгунов в самый разгар полемики вокруг антинигилистических романов в своей статье «Люди сороковых и шестидесятых годов» признал историческую достоверность образов главных героев «Некуда». Особое значение придавал он образу Лизы Бахаревой. С его точки зрения, это «истинный тип девушки шестидесятых годов», рядом с которым героини Тургенева «не больше как невинные институтки».[432] Высоко оценивался критиком и образ Райнера, в котором он видел дальнейшее развитие базаров- ского характера.

Однако образы «честных, симпатичных нигилистов» еще не исчерпывают собой принципиального отличия романа Лескова от других романов с явно выраженной антинигилистической тенденцией. Чрезвычайно важно то обстоятельство, что Лесков не только показывает в финале «Некуда» поразительное душевное мужество Лизы и Райнера, но и открыто признает их нравственное превосходство над своими «программными» героями — Жеини, Вязмитиновым, Лобачевским и даже Розановым, которому он на протяжении всего романа доверяет выражать свои собственные мысли и убеждения. В сопоставлении с Лизой и Райнером все более и более обнаруживается очевидная духовная ограниченность этих людей, крайняя узость их интересов, скучно монотонный характер их жизни. Как точно работающий механизм исполняет свои рабочие обязанности Лобачевский, спокойно и уверенно движется по лестнице своей служебной карьеры Вязмитинов, с удручающей монотонностью проходят в домашних заботах дни Женни. Наиболее чуткие из этих лиц — Жеини и Розанов — сами испытывают чувство внутреннего недовольства собой, сознают неполноценность своего благополучного существования.

Это понимание ограниченности своих так называемых положительных персонажей также существенно отличало Лескова от целого ряда записных авторов антинигилистических романов, печатаемых, как правило, в «Русском вестнике» Каткова. Все они строились обычно на безусловном противопоставлении разночинцев — демократов добродетельным помещикам — посте- пеновцам, безукоризненным в своих нравственных качествах и назидательно счастливым в своей личной жизни. В. И. Ленин впоследствии с иронией писал о банальной схематичности этих романов «Русского вестника» «с описанием благородных представителей дворянства, благодушных и довольных мужичков, недовольных извергов, негодяев и чудовищ — револю- ционеров».[433]

Два последующие романа Лескова — «Обойденные» и «Островитяне», мало оригинальные по содержанию и художественной форме, прошли почти незамеченными, и Лесков продолжал оставаться в глазах критики и читающей публики автором нашумевшего романа «Некуда».

Между тем в связи с новым обострением внутреннего положения в стране, вызванным известным процессом Нечаева, Лесков задумывает новый злободневный роман, главными героями которого снова выступают революционеры — нигилисты. В соответствии с изменившейся исторической ситуацией они рисуются писателем уже совершенно иными красками, чем в «Некуда». Массовое ренегатство либералов в период общественной реакции второй половины 60–годов, широко охватившая Россию горячка капиталистического предпринимательства, а также глубоко порочные методы общественной борьбы, практиковавшиеся Нечаевым, — эти реальные исторические явления, несмотря на их внутреннюю разнородность, объединяются в политически ограниченном сознании Лескова и поселяют в нем ложное убеждение в деградации демократического движения, утрате его участниками идейности, в перерождении их в шайку убийц и мошенников. Это крайне реакционное заключение является главной идеей романа «На ножах». В этом отношении очень характерен диалог между героями романа Гордаиовым и Ванскок о деньгах, которые они собираются содрать с ростовщика Кишенского. «Вы все заберете себе?», — спрашивает Гор- данова Ванскок. — «Нет, клянусь вам богом… клянусь вам… не знаю чем вам клясться». — «Нам нечем клясться». — «Да, это прескверно, что нам нечем клясться, но я вас не обману»,[434] — заявляет этот прожженный жулик, выдаваемый автором за главу нигилистического кружка.

Вследствие своей душевной опустошенности не только Горданов, но и почти все остальные нигилисты в романе Лескова — аморальные, внутренне ничтожные люди. Таковы разбогатевший на темных делах ростовщик Кишенский, замышляющая убийство своего мужа Глафира Бодро- стина, пустая, легкомысленная Лариса Висленева и др.

Только очень немногие из нигилистов, по мысли Лескова, устояли против этого общего идейного и морального перерождения. Такими исключениями из общей массы представлены в романе Ванскок и Форов.

Ванскок (сокращенное имя от Анны Скоковой, — Ред.), возглавляющая партию беспокойных староверов нигилизма, — наиболее живой и яркий образ романа. Как и Бертольди в «Некуда», она неумна и ограниченна и поэтому выглядит несколько смешной в своем неукоснительном следовании нигилистическим принципам. Однако ее искренняя преданность идеям, нигилизма, строгое следование им в собственном поведении, самоотверженность и бескорыстие, бесконечное участие и детская доверчивость к своим бывшим товарищам делают ее образ трогательным и героическим одновременно. При этом она вызывает тем большее уважение к себе, что прямота и безапелляционность ее суждений составляет резкий контраст с гибкостью беспринципной гордановской мысли. Недаром честный, благородный Форов относится к Ванскок с бесконечным преклонением перед нравственной чистотой и цельностью ее личности. Ф. М. Достоевский еще в 1871 году писал А. Н. Майкову: «Читаете ли Вы роман Лескова в Русском вестнике? — Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, но зато отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее… Это гениально!.; Удивительная судьба этого Стебницкого (псевдоним Лескова, — Ред.) в нашей литературе. Ведь такое явление, как Стеб- ницкий, стоило бы разобрать критически, да и посерьезнее».[435] М. Горький, в целом считавший роман «На ножах» самым слабым произведением Лескова, также высоко оценил образ Ванскок. «Эта девица — тип, мастерски выхваченный из жизни рукою художника, изображенный удивительно искусно, жизненный до обмана, — таких Ванскок русское революционное движение создавало десятками… Этот человек — орудие, но это и святой человек, смешной, но прекрасный, точно добрая фея сказки, человек, воспламененный неугасимой, трепетной любовью к людям — священной любовью, хотя она и напоминает слепую привязанность собаки… Величайшая заслуга Лескова в том, что он прекрасно чувствовал этих людей и великолепно изображал их».[436]

Увлеченный образом Ванскок, Горький в своей эпопее «Жизнь Клима Самгина» создал образ русской революционерки Любаши Сомовой, в ха рактере которой, несмотря на все различие эпох, проступают черты любимой героини Лескова.[437]

Не только нигилисты выступают в романе «На ножах» носителями разъединяющей общество вражды и ненависти. Обобщение писателя, лаконично сформулированное в заглавии произведения, распространяется на все современное ему общество. «На ножах», т. е. в состоянии враждебного разъединения, находятся в романе и крупные официальные лица правительственной партии, и рядовые чиновники департаментов, и промышлен- ники — предприниматели, и многие другие.

Однако в романе «На ножах» эта мысль о всеобщей вражде и ненависти осталась в значительной степени авторской декларацией. Главным объектом критики Лескова снова явились нигилисты, что не только сузило полемический пафос произведения, но и сделало его политически реакционным.

Миру враждебной разъединенности, мошеннических интриг и спекуляций в романе, как всегда у Лескова, противостоит мир любви и единения «маленьких людей», воодушевленных в своей деятельности идеей христианского служения людям. Это отец Евангел, его кроткая жена и добрая, отзывчивая майорша Форова. Открыто симпатизируя им, Лесков в то же время сознает их бессилие изменить существующие отношения, указать молодому поколению новые формы жизни. Вопрос об идеале, о положительном герое снова в значительной мере остается открытым, хотя некоторые его черты не подлежат сомнению: это подлинная гуманность, доходящая до самоотвержения, и близость к народной, национальной стихии.

Еще более тенденциозный, чем «Некуда», роман «На ножах» окончательно закрепил за его автором репутацию реакционного писателя. Однако и этот роман Лескова существенно отличался от обычных реакционных романов, печатавшихся в «Русском вестнике», что особенно очевидно при сопоставлении «На ножах» с «Панурговым стадом» В. В. Крестовского. В романе Крестовского критика нигилизма не исчерпывается обличением мнимой нравственной распущенности нигилистов; как правильно отметил в свое время рецензент этого романа, передовое движение 60–х годов Крестовский рассматривает главным образом со стороны политической.[438] В его романе очень большое место занимает официозная проповедь, в которой под видом защиты патриотических интересов автор развивает реакционные идеи о глубоком, органическом единении царя и народа, о якобы антинародных замыслах революционеров — демократов, виновных, по утверждению автора, в знаменитых июньских пожарах, о будто бы непреодолимом противоречии национальных интересов России и Польши, о необходимости строгого надзора за поляками и т. п. Роман Лескова свободен от подобной официозной политической агитации.

По своему критическому пафосу он более близок к «Бесам» Достоевского. Для современников Лескова идейная общность этих романов была тем заметнее, что оба они печатались почти одновременно в журнале Каткова. Рецензент «Дела» ядовито писал о «Бесах» и «На ножах» как об одном цельном произведении «Лескова — Достоевского — Стебницкого».[439]

Обостренно полемическая направленность антинигилистических романов Лескова, тенденциозная упрощенность изображенных в них характеров определили художественный строй этих произведений.

Прежде всего бросается в глаза стремление Лескова акцентировать основную идею своих романов. Этим объясняются, в частности, их символические названия, выражающие главную мысль. На протяжении по-

вествования писатель не раз заставляет героев обстоятельно развивать ту же самую мысль в своих монологах. Так, предсмертный монолог Лизы Бахаревой служит непосредственным комментарием символическому заглавию первого романа Лескова. В романе «На ножах» много раз повторяется вынесенная в его заглавие обобщающая формула, означающая и перерождение нигилистов в банду уголовных преступников, и враждебный характер личных взаимоотношений между героями романа, и общий процесс разрушения общественных связей. По ходу романа постепенно раскрывается политический смысл этой формулы, настойчиво разъясняемый автором.

Открытая авторская тенденциозность сказалась и в изображении Лесковым внутренней жизни его героев. Писатель отказывается от психологического раскрытия процесса становления их оппозиционной общественной настроенности, заменяя художественный анализ формулами публициста-. ческого характера. Так, о важном переломе в духовной жизни Лизы Бахаревой Лесков сообщает следующим образом: «Семья не поняла ее чистых порывов; люди их перетолковывали; друзья старались их усыпить; мать кошек чесала; отец младенчествовал. Все обрывалось. Некуда было деться… живых людей по мысли не находилось, и началось беспорядочное чтение… Лиза порешила, что окружающие ее люди — „мразь“, и определила, что настоящие ее дни есть приготовительный термин ко вступлению в жизнь с настоящими представителями бескорыстного человечества, живущего единственно для водворения общей высокой правды» (II, 172–173). Часто это стремление Лескова к максимальной логической четкости в выражении своих идей приводит к разрушению впечатления непосредственности художественного образа, делает его роман неким публицистическим трактатом, иллюстрируемым художественными сценками.

Полемическая направленность определила собой и четкость композиционной расстановки образов в романах Лескова, доходящую до схематизма. В каяэдом из них открыто противостоят друг другу два мира: мир разъединенности людей, претендующих на роль передовых деятелей, и мир любви и взаимного дойерия «маленьких людей с большими сердцами».

В результате такого контрастного изображения героев — носителей противоположных идейных начал — одни из них предстают в романах Лескова беспринципными мошенниками, а другие— «умными дураками», детски непосредственными и наивными. Поэтому естественно, что в романах писателя почти отсутствуют идейные споры, а их место занимают декларации (от лица автора), существенно искажающие сущность передовых идей 60–х годов. Главным художественным средством изображения персонажей становится портрет, рисуемый Лесковым резко тенденциозно: все герои, не входящие в разряд общественных деятелей, имеют приятную, благообразную внешность, все «деятели» — не только отталкивающую, но и явно шаржированную.

В этом отношении интересно сопоставить друг с другом портреты Розанова и организатора петербургской коммуны Белоярцева. Портрет Розанова рисуется Лесковым следующим образом: «… на пороге залы показался человек лет тридцати двух, невысокого роста, немного сутуловатый, но весьма пропорционально сложенный, с очень хорошим лицом, в котором крупность черт выгодно выкупалась силою выражения. В этом лице выражалась какая?то весьма приятная смесь энергии, ума, прямоты, силы и русского безволья и распущенности» (II, 74). А вот портрет Белоярцева: «Черты лица его были тонки и правильны, но холодны и дышали эгоизмом и безучастностью. Вообще физиономия этого красивого господина тоже говорила „не тронь меня“; в ней, видимо, преобладали цинизм и половая чувственность, мелкая завистливость и злобная мстительность исподтишка» (И, 297–298).

Не менее выразительна и портретная зарисовка Бычкова во время пения им разбойничьей песни: «Выражение его рыжей физиономии до отвращения верно напоминало морду борзой собаки, лижущей в окровавленные уста молодую лань, загнанную и загрызенную ради бесчеловечной человеческой потехи» (11,307–308).

Таким образом, часто художественное изображение идейных противников автора предельно упрощается, приобретает фельетонный характер, в результате чего грубо окарикатуренные персонажи теряют всякую убедительность, превращаются в марионеток.

В последнем антинигилистическом романе Лескова — «На ножах» наряду с портретом важнейшим средством выявления характера героев становится действие, развивающееся здесь необыкновенно динамично. Авантюрный сюжет позволяет писателю лучше продемонстрировать мошеннические наклонности героев, а также сделать свой роман интересным для чтения (как известно, на эту сторону свой работы Лесков всегда обращал большое внимание). Отсюда не только предельная сгущенность событий и происшествий в романе, но и особый композиционный принцип их развития: как правило, естественное следование событий нарушается, сначала изображается следствие какого?либо действия и лишь потом само это действие и обстоятельства, его вызвавшие (см., например, главу XIII; сначала в ней сообщается, что Глафира, расстроенная поведением своего спутника Висленева, не вошла в вагон в момент отправления поезда со станции, далее подробно описывается отчаяние Висленева, считающего себя виновником ее неожиданной гибели, и лишь после этого следует объяснение загадки: Глафира, не желая видеть Висленева, ехала на площадке). Однако сюжетная напряженность и даже мистический колорит ряда сцен не производят желаемого автором эффекта, они только усиливают ощущение искусственного повествования. Очевидно с тем, чтобы усилить эмоциональную выразительность монологов своих героев, Лесков в романах впервые обращается к ритмической прозе. Иногда переход к ритмической речи имеет свое объяснение в необычном, приподнятом душевном состоянии персонажей, но в большинстве случаев он художественно неоправдан.

Тенденциозное истолкование в романах Лескова характеров нигилистов, фельетонная манера изложения, стилевой разнобой — все это привело писателя к творческому поражению, осознанному впоследствии и им самим.

2

Хроники Лескова, повествующие не о злободневных событиях современности, а о далеком и недавнем прошлом, на первый взгляд занимают обособленное положение среди прочих произведений писателя 60–70–х годов. Поэтому, как правило, в работах о творчестве Лескова они рассматриваются довольно бегло и главным образом как мастерские зарисовки старого русского быта. Пафос обращения писателя к истории при таком рассмотрении остается нераскрытым, а потому и место этих хроник в общем литературном потоке 60–70–х годов недостаточно определено. Обращение Лескова к истории не было уходом от злободневных проблем. Напротив, оно носило полемический характер и в своих конечных устремлениях служило выражением возраставшего с годами критического отношения к пореформенной русской жизни.

Отношение писателя к окружающей его действительности отличалось своеобразным нигилизмом. Отрицание современности с ее противоборствующими партиями естественно влекло за собой полемическое противопоставление ее дореформенному «доброму старому времени». Так в публицистике Лескова возникла историческая тема, нашедшая наиболее полное художественное воплощение в хрониках писателя. Лесков отказывается в них от поисков идеального лица в окружающей действительности. С горечью наблюдая нравственное оскудение современного ему общества, поглощенного торгашескими расчетами, он обращается к прошедшему и как бы в укор своим современникам там находит цельные героические характеры, одушевленные в своей деятельности высоким стремлением к идеалу. Так возникают хроники Лескова «Старые годы в селе Плодомасове» (1869), «Соборяне» (1872), «Захудалый род» (1874).

По самому своему полемическому замыслу произведения Лескова о прошлом не могли уложиться в традиционные формы повести и романа, основывающихся в своем сюжетном развитии на любовной завязке. Главным движущим стимулом деятельности их героев должна была служить не любовь в общепринятом смысле этого слова, а высокая душевная устремленность их к нравственному идеалу. Поэтому писатель полностью отказывается от введения в сюжет этих произведений каких?либо обычных традиционных для романа мотивов и строит свои хроники на иных коллизиях — нравственной противоположности героев окружающей среде. В этом смысле хроники Лескова явились в гораздо большей степени новаторскими произведениями, чем предшествующие им тенденциозные романы писателя. Автор живо сознавал этот оригинальный характер своих хроник и стремился подчеркнуть его изменением обычного жанрового подзаголовка, настаивая, чтобы при опубликовании они были названы именно хрониками, а не романами (X, 260).

В обращении Лескова к жанру хроники сказались и живо ощущаемое им общее стремление литературы к поиску новых художественных форм, и собственная неудовлетворенность формой романа с канонической любовной интригой, не отвечающего, по его убеждению, изменившемуся содержанию жизни и стесняющего творческие возможности необходимостью строгой организации сюжета. Первым законченным произведением Лескова в новом жанре явились знаменитые «Соборяне». По выходе книги критики единодушно отметили новизну среды, изображенной автором: героями хроники, как показывает самое ее название, оказались духовные лица провинциального причта. Правда, писатели — шестидесятники, сами вышедшие в большинстве своем из среды бедных сельских священников, уже создавали в это время произведения, живописующие быт и нравы духовенства, однако они преследовали в них другие цели — цели разоблачения затхлости идейной атмосферы этой среды, губительной для развития одаренной от природы личности.

Изображение провинциального духовенства у Лескова имело иной смысл. Стремясь противопоставить своим нищим духом современникам людей минувшей исторической эпохи с их высокой душевной настроенностью, писатель обращается к раскрытию внутреннего мира лучших представителей духовенства, близких к народной среде и несущих в себе ее нравственные качества.

Главных действующих лиц своей хроники автор располагает по своего рода иерархии, отражающей не столько их официальное положение, сколько внутреннюю значимость личности каждого из них. Наверху этой иерархии находится протопоп Туберозов, личность исключительная по своей нравственной чистоте, силе интеллекта и душевному мужеству. Следует особо остановиться на этом образе, выражающем собой заветные устремления автора хроники.

Более всего в колоритной фигуре опального протопопа поражает живая, горячая страстность его веры, безмерная преданность его христианскому идеалу, служению которому он самоотверженно посвящает всю свою жизнь. Тревожен и неспокоен душевный мир внешне сдержанного и невозмутимого протопопа, и все волнения и огорчения его вызываются не мелкими житейскими дрязгами, а высокой тревогой за судьбы дорогого ему идеала, который, по его наблюдениям, все более и более теряет свое значение в душах его сограждан. Он возмущается нравственным оскудением своих современников, все более заражающихся карьеризмом и приспособленчеством, возмущается не только как христианин, но и как патриот, озабоченный судьбой отечества: «Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… Это… это сгубит Россию», — говорит он в сильнейшем душевном волнении своему собеседнику Туганову, который советует ему мириться с окружающим (IV, 183).

Не приемля этого совета, Туберозов стремится к активному вмешательству в жизнь, к открытому противоборству с духом неверия и сомнения и потому строит свои проповеди не на библейских, а на конкретных житейских примерах, допуская при этом намеки на отдельных лиц. Однако церковное начальство строго наказывает протопопа за отступление от канонических форм церковного проповедничества и предупреждает, «дабы в проповедях прямого отношения к жизни делать опасался» (IV, 30).

Близко наблюдая жизнь прихожан, Туберозов с особым участием относится к простому народу, которому живется необыкновенно трудно. Движимый христианским чувством любви и сострадания, он смело вступается перед начальством за крепостных крестьян, вынужденных всю неделю трудиться на барщине и не имеющих времени обработать свои участки. В ответ неугомонный протопоп получает новое взыскание, а положение дел нисколько не изменяется. Глубокой горечью дышат страницы дневника Савелия Туберозова, в котором он методически отмечает новые и новые разочарования, которые приносит ему жизнь. Однако душевные силы не покидают его, он мужественно продолжает борьбу за дорогой ему идеал. Уже на склоне своей жизни Туберозов решается пойти на подвиг самоотвержения, чтобы, говоря его словами, «возжечь сами гасильники», «возбудить упавший дух собратий», спасти христианский идеал от угрожающего ему забвения. Он, всеми уважаемый старец, имеющий возможность тихо и беззаботно дожить свои последние дни, публично произносит слова сурового обличения, адресуя их самым именитым городским чиновникам, заблаговременно приглашенным им на эту проповедь, и на следующий день, как он этого и ожидал, его арестовывают и увозят из города. С этого момента, по его собственному выражению, жизнь его кончилась и началось житие.

В литературе о Лескове указывалось, что в колоритном образе непокорного протопопа Савелия Туберозова заметно проступают характерные черты мужественной личности протопопа Аввакума, как она отразилась в его знаменитом «Житии».[440] Неколебимая нравственная твердость Аввакума, его страстный темперамент борца и ежеминутная готовность пострадать за одушевляющий его идеал — все эти замечательные черты религиозного бунтаря были чрезвычайно дороги Лескову, и характер главного героя «Соборян» он сознательно строил «по образу и подобию» опального раскольнического протопопа. От своего реального исторического прототипа Туберозов унаследовал не только подвижнический стоицизм и пламенность веры, но и трогательную любовь к преданной ему жене, и крутую властность, и нежную заботливость о своих друзьях, и ожесточенную ненависть к врагам. Лескова вообще всегда привлекали яркие, самобытные характеры людей, способных на высокое душевное горение, и, наоборот, с нескрываемым презрением писал он обычно о тех, кто, говоря словами евангелия, «ни холоден, ни горяч».

Итак, искренне и горячо верующий Савелий Туберозов, как и протопоп Аввакум, на всем протяжении своей сознательной жизни оказывается в состоянии постоянного нравственного бунта против «князей церкви», своего церковного начальства, которое, по его убеждению, своими инструкциями только губит живое дело веры. В сущности, к концу своей жизни он уже близок к тому, чтобы совсем порвать с церковностью. Он смертельно пугает причащающего его кроткого отца Захария, отказываясь даже перед смертью простить притесняющее его начальство, и писатель не скрывает сочувствия этому высокому бунтарству своего героя. Известно, что только по настоянию редактора (М. Н. Каткова) Лесков заставил протопопа в самый последний момент уступить Захарию и отпустить своим противникам их прегрешения перед истиной. В дальнейшем это критическое отношение к церковности у Лескова еще более возрастет, и тогда он станет противопоставлять эту хронику с ее идеальным героем — священником своему новому замыслу о попе — расстриге.

В отличие от Достоевского Лескова привлекает не идея смирения и всепрощения, а идея борьбы, действенной любвн к ближнему, практической помощи слабым и беззащитным. Именно ее Лесков постоянно выделяет в своих письмах и высказываниях, рассказах и повестях. «Мистику?то прочь бы, а „преломи и даждь“— вот в чем и дело», — формулирует Лесков в письме к Л. Толстому самый дорогой для себя христианский принцип (XI, 494). Поэтому протопоп Савелий Туберозов, положивший жизнь свою за дорогой ему идеал, не выступает в хронике, подобно отцу Зосиме Достоевского, с изложением своей веры. На первый план в нравственном облике героя выдвинута устремленность его от мелочных забот дня к высшей правде, внимание к «малым сим» — к крепостным крестьянам, к бедняку Пизонскому, приютившему, несмотря на свою нищету, детей — сироток, к раскольникам, терпящим беспрестанные гонения со стороны церковных властей.

Преимущественное стремление Лескова найти пути практического претворения своих нравственных идей сближало писателя с Л. Толстым, который также, по выражению Лескова, желал указать не столько «„путь к небу“, сколько „смысл жизни“» (XI, 287). Лесков гордился тем, что в своих идейных исканиях «совпадал» с Толстым, однако, несмотря на свою благоговейную любовь к великому правдоискателю, он никогда не разделял толстовского учения о непротивлении злу насилием и открыто заявлял об этом.

Глубоко скорбящий об измельчании душ своих современников, неукротимый в своем бунтарстве, протопоп Туберозов полон в то же время благоговейного восхищения доброй, мягкосердечной Русью, ревниво сохраняющей свои старые традиции. «О, моя мягкосердечная Русь, как ты прекрасна!», — то и дело восклицает он на страницах своего дневника. Чувство горячей любви к этой Руси постоянно живет в душе опального протопопа, именно в нем и черпает он силы для борьбы за дорогой ему идеал. Поэтому большое место в хронике занимают персонажи, олицетворяющие собой эту дорогую сердцу протопопа уходящую, мягкосердечную Русь. Это и ближайший сподвижник Туберозова дьякон Ахилла, и отец Захария, и маленькая попадья, и эпизодические, на первый взгляд случайные, лица: карлики, старик Пизонский, боярыня Плодомасова и др. По своему умственному кругозору все они (исключая боярыню) гораздо ниже отца Савелия и не могут разделить его тяжелых мук и сомнений. Нежно любящая своего мужа попадья невинно засыпает в самую трудную минуту его жизни, когда он, жестоко уязвленный услышанной кличкой «маньяк», пришел к ней поделиться своими горькими мыслями. Пизонский, как мы узнаем из рассказа о нем «Котин доилец и Платонида», не смог преодолеть премудрости грамоты. Отец Захария не в силах дать сколько?нибудь вразумительного ответа на провокационные вопросы своего ученика. Простодушный Ахилла открыто признает интеллектуальное превосходство протопопа, которого он с любовью и гордостью величает министром юстиции.

Однако несомненная умственная ограниченность этого ряда героев, нескрываемый примитивизм их душевной жизни не производят отталкивающего впечатления, ибо все это искупается безыскусственной добротой, органическим благородством и, главное, безграничным человеколюбием, трогающим душу и сердце отзывчивого протопопа.

Все эти люди — своего рода последние из могикан. Молодежь увлечена новыми веяниями и живет совсем иной жизнью, поэтому отец Савелий с особой остротой чувствует свою глубокую душевную привязанность к уходящей, теряющей уже свои реальные черты старине, на его собственных глазах становящейся «милой, прекрасной сказкой». Выслушав на вечере у исправника знакомый уже ему рассказ старого карлика о его житье у боярыни Плодомасовой, протопоп взволнованно замечает: «Не удивительно ли, что эта старая сказка, которую рассказал сейчас карлик и которую я так много раз уже слышал, ничтожная сказочка про эти вязальные старухины спицы, не только меня освежила, но и успокоила от того раздражения, в которое меня ввергла намеднишняя новая действительность?.. Живите, государи мои, люди русские, в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость!» (IV, 152).

Эту новую действительность в хронике представляют люди, выдающие себя за поборников освободительных идей, однако, по сути дела, очень далекие от серьезного и искреннего увлечения этими идеями. Это глупый Варнавка, одержимый богохульной идеей построения скелета из человеческих костей и в то же время до смерти боящийся преследующего его дьякона Ахиллы. Это акцизничиха Бизюкина, более всего озабоченная тем, чтобы прослыть передовой и потому старательно придающая своей наружности все внешние признаки нигилистки. Это, наконец, почетные гости Бизюкиной столичные нигилисты Борноволоков и Термосе- сов, выжиги и жулики, лишенные каких бы то ни было убеждений.

Итак, новое и старое резко противостоят в хронике в лице протопопа и его непосредственного окружения, с одной стороны, и «нигилистов», доморощенных и столичных, — с другой. Таков основной конфликт произведения. В известной степени этот конфликт отражает собой реальный исторический процесс крушения традиционных верований и широкое распространение новых просветительных идей. В этом смысле хроника Лескова близка романам Тургенева, Достоевского и Гончарова, в которых изображается столкновение старых и новых убеждений и этических принципов в переломную историческую эпоху. Однако в «Соборянах» это столкновение получило гораздо более тенденциозное отражение, чем у названных писателей.

С особой любовью, граничащей с благоговением, рисуется Лесковым образ главного героя — Савелия Туберозова. Протопоп красив благородной, мужественной красотой. Высокий лоб, густые, волнистые, картинно ниспадающие назад волосы, которые писатель сравнивает с гривой льва и кудрями Фидиева Зевса, круто заломленные брови, большие, ясные, смелые глаза — все в нем выдает волевую, сильную натуру борца. Он высок ростом, тучен, крепок; в нем все основательно, могуче, самобытно. Туберозова окружает тишина, так как он нуждается в ней: это необходимое условие той напряженной внутренней работы, которая постоянно совершается в глубине его души. В то же время этот настойчиво повторяемый автором мотив свидетельствует и об отдаленности Туберозова от мирской суеты, о спокойной неторопливости всех его движений и жестов и способствует, таким ооразом, созданию общего впечатления величавости всей его фигуры.

В хронике чрезвычайно мало пейзажных зарисовок, но не случайно лучшие из них оказываются так или иначе связанными с Туберозовым, ибо он, со своей чуткой, откликающейся на все прекрасное душой, более, чем кто?либо другой, способен почувствовать поэзию окружающей природы. Кроме того, эти пейзажные зарисовки несут в хронике и свои осо- бые функции. Описание летнего вечера в Заречье, предваряющее дневник Туберозова, создает атмосферу тишины, покоя и умиротворенности, в результате чего кажется вполне естественной душевная самоуглубленность протопопа, почувствовавшего необходимость обратиться к своей «демикотоновой книге».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.