Поэтика повседневности современной массовой литературы
Поэтика повседневности современной массовой литературы
Обыденная жизнь стала привлекать внимание исследователей в конце 1960-х – начале 1970-х it., когда возникло новое направление в социологии: социология повседневности (everyday-life sociology), опиравшееся на этнометодологию и феноменологию. К концу XX в. социология повседневности, занимавшаяся комплексным исследованием повседневности разных социальных слоев, эмоциональных реакций на различные события действительности, стала одним из наиболее влиятельных течений в гуманитарных науках.
Главное отличие между традиционными исследованиями быта этнографами и изучением повседневности историками, социологами, филологами лежит в понимании значимости событийного, подвижного, изменчивого времени, случайных явлений, влияющих на частную жизнь и изменяющих ее. Именно в тривиальной обычности, с предельной точностью зафиксированной в том числе и в массовой литературе, ученые обнаруживают константы «духа времени».
Повседневность является «социальной материей» общества, в которой сходятся силовые линии различные социальных институтов и процессов.
В последнее время филология активно обращается к поэтике «низкого и повседневного» [Химик, 2000; Богданов, 2001; Бойм, 2002] [57]. Археология повседневности изучает пограничные зоны между бытовым и идеологическим, повседневным и эстетическим. Именно с этими пересечениями границ связана цепочка понятий, через которые выражается отношение к повседневному.
К. Богданов в монографии «Повседневность и мифология», выдвигая концепцию о «мифологизирующей силе повседневности», подчеркивает, что «помимо авторских, харизматических индивидуализированных объектов материальной и вербальной культуры, социальная повседневность демонстрирует актуальность в культурном обиходе современника вещей и явлений, идеологическое функционирование которых в большей или меньшей степени безразлично к их «авторскому» происхождению. Это ценности не индивидуализирующего, а коллективизирующего свойства: они принадлежат всем и вместе с тем – никому в отдельности» [Богданов, 2001: 8].
Маркеры повседневности, приметы быта становятся значимыми элементами поэтики массовой литературы. Еще Г. Винокур отмечал, что «поэтика имеет своим предметом вовсе не только так называемое «поэтическое произведение», <…> а поэтические моменты, которые могут встретиться не только в книжке стихов, а решительно повсюду, даже в обыденной речи, будучи перемешаны с явлениями иного порядка» [Винокур, 1990:171].
Массовая литература подчеркнуто социальна и жизнеподобна, злободневность уживается с неправдоподобностью сюжета. Практически создаваемые в режиме «прямого эфира» реалии сегодняшнего дня сочетаются с явной сказочностью героя. С. Бойм в монографии «Общие места: мифология повседневной жизни» исходит из того, что «повседневный опыт общества можно описать посредством коротких повествований, историй, анекдотов, «мифов повседневной жизни», через которые люди осмысляют свое существование» [Бойм, 2002: 21].
Однако можно утверждать, что понятие повседневности, тесно связанное с национальными традициями, в полной мере обнаруживается и в текстах массовой литературы. «Исследование повседневности заставляет увидеть длинные промежутки истории, разобраться в мелочах жизни, в негероическом повседневном выживании» [Бойм, 2002: 11].
Разнообразие массовой культуры – это разнообразие социального воображения. Читатель массовой литературы становится «воображателем» или «мечтателем», пассивным потребителем и наблюдателем, которому доверено переживать страсти других людей.
В массовой литературе, современном аналоге фольклора, городского эпоса и мифа, как правило, можно обнаружить очерки общественных нравов, картину жизни города. Эта словесность обращена к современности, содержит самые броские, хроникальные приметы нынешнего дня. Герои действуют в узнаваемых социальных ситуациях и типовой обстановке, сталкиваясь с проблемами, близкими массовому читателю. Именно это является одной из наиболее привлекательных для читателя черт массовой литературы.
Не случайно критики говорят о том, что массовая литература в какой-то степени пополняет общий фонд художественного человековедения. Ю. Лотман отмечал, что читатель стремится «втиснуть текст в привычные представления, подбирая из уже имеющегося у него художественного опыта те внетекстовые структуры, которые, как ему кажется, более подходят для данного случая» [Лотман, 1993: 123]. Сама технология коммерческой литературы позволяет отразить сегодняшний день, так как по заказу издательства работа над текстом идет обычно 4^5 месяцев.
В какой-то степени массовую литературу можно сопоставить со средствами массовой информации: детективы, мелодрамы, фэнтези и др. прочитываются и пересказываются друг другу, подобно свежей газете или глянцевому журналу, их сюжеты мгновенно отражают изменения жизни общества, смену правительства, экономические преобразования и кризисы, убийства известных людей и даже политические и экономические слухи. Например, в детективном романе Н. Леонова «Пир во время чумы» сыщики Гуров и Крячко расследуют убийство депутата Госдумы Галины Старовой, в которую стреляли в подъезде собственного дома (так адаптируется в массовой культуре история убийства Г. Старовойтовой).
Для рекламной кампании романа Т. Устиновой «Олигарх с Большой Медведицы» издательство «Эксмо» придумало минисенсацию, объявив, что Устинова вытащила М. Ходорковского из тюрьмы. Действительно, герой романа – Дмитрий Белоключевский, вышедший из тюрьмы и переживающий крушение внутреннего и внешнего мира, который был связан с корпорацией «Черное золото». Примечательно, что Устинова не скрывает связь своего героя с реальным прототипом, отмечая в интервью: «Я придумала продолжение жизни для персонажа, которого увидела по телевизору».
В романе П. Дашковой «Эфирное время» герои тоже легко узнаваемы. В главной героине – популярной журналистке – угадываются черты Светланы Сорокиной. Этот роман включает в себя и детективный сюжет, и приключенческий, и мелодраматический, и исторический. На фоне поисков утерянного знаменитого бриллианта «Павел» рассказывается о жизни семейного клана на протяжении XX в.
Стереотипы массовой и популярной культуры формируют предпочтения, которые можно обнаружить в сюжетных инновациях повседневного дискурса. Риторика каждодневных практик привлекательна тем, что, по словам С. Бойм, «повседневность некатастрофична. Она как бы противостоит историческому повествованию о смерти, несчастье и апокалипсисе. У повседневности отсутствует как начало, так и конец. В быту мы не пишем каждый день романов, а в лучшем случае ведем дневник, который чаще всего путанно внеисторичен. В этих дневниках драмы нашей жизни не заканчиваются – наподобие того, как это происходит и в мыльных операх, где каждая развязка разветвляется и ведет к новому сюжетному ходу и отсрочивает конец» [Бойм 2002: 39]. Это достаточно точное наблюдение соотносится с принципами построения сюжетных линий и в текстах современной массовой литературы.
Авторы строят текст в соответствии со сложившимися стереотипами читательских предпочтений (в этом обнаруживается связь массовой литературы и современной журналистики)[58].
В частности, чрезвычайно значимым в организации текстов оказываются гендерные характеристики. Они обнаруживаются и в дамском романе, и в ироническом детективе, и в других жанрах.
Набор ключевых слов отражает поле обыденных гендерных стереотипов, что выразительно представлено в следующем фрагменте. Главная героиня романа Н.Левитиной, Катя, устраивается на работу в женский журнал: «“Маргарита” выходила в пятнадцати странах и с 1994 года издавалась на русском языке. Журнал печатался в Нидерландах, содержал в себе 250 страниц роскошной глянцевой бумаги, из них треть занимала исключительно красивая и профессиональная реклама фирм “Ревлон”, “Эсте Лаудер”, “Лореаль”, “Диор”, “Живанши” и так далее. Остальное место было отведено интервью со звездами эстрады, советам, как вести себя на собеседовании, рекомендациям по уходу за кожей, обсуждению проблем мужского занудства и деспотизма, борьбе с лишним весом. Если судить по стоимости “Маргариты” и абсолютной материальной ценности ее советов (обязательно купите защитный комплекс “Мэри Кэй” за 280 долларов, миленькую футболочку от “ Шанель” за 1560 долларов и этим летом побалуйте себя поездкой на Сейшельские острова, где можно совершенно безболезненно и не напрягаясь потратить 15 тысяч долларов…), журнал ориентировался на женщин с солидным месячным доходом (Катя никак не попадала в эту категорию), а статьи, написанные в жанре “занимательная бесполезность”, были предназначены читательницам с весьма скромным интеллектуальным уровнем(и сюда Катерина не вписывалась)» (Н. Левитина. «Неумышленное ограбление»).
Р. Барт справедливо относит «эффект реальности» как основу скрытого правдоподобия к важным структурообразующим принципам массовой литературы. Он пишет о том, что со времен античности «реальность» относилась к сфере истории и тем четче противопоставлялась правдоподобию, а «классическая культура веками жила мыслью о том, что реальность никоим образом не может смешиваться с правдоподобием. Прежде всего, правдоподобие – это всего лишь то, что признается таковым, оно всецело подчинено мнению толпы» (выделено мной. – М.Ч.) [Барт, 1994: 400]. В соответствии с «мнением толпы» и отбираются многие компоненты текстов.
Устойчивыми маркерами обыденного сознания становятся сентенции, извлеченные из рекламы. Так, современный женский роман по многим содержательным и формальным характеристикам смыкается с публикациями женских «глянцевых» журналов, а нередко и просто с рекламными проспектами известных фирм. Например, в журнале «Cosmopolitan» за сентябрь 1998 г. указывается, что в этом сезоне молодая женщина, следящая за модой, должна иметь в своем гардеробе «узкие кожаные брючки», а в книге А. Марининой, вышедшей в конце 1998 г., одна из ее героинь достает из шкафа «узкие кожаные брюки и ярко-алую шифоновую блузку с удлиненными полами, которые завязывались на животе…» (А Маринина. «Реквием»).
Автор при создании текста явно ориентируется на то, что читательницы с интересом будут следить не только за развитием сюжета, но и за информацией, связанной с современными тенденциями моды, стратегией женского поведения, новыми кулинарными рецептами и т. д. «Массовая культура противопоставляет «уникальному» – серийное, образу культуры как глубокой, многослойной памяти – принцип непосредственной доступности (прозрачности)» [Дубин, 2001: 361].
Доступность, сиюминутность, узнаваемость «трафаретов быта», свойственные массовой литературе, обнаруживаются в следующих фрагментах: «Незнакомая пожилая женщина выглядела словно оживший персонаж картины из моего детского учебника истории “Барыня в гостях у крепостных”. <…> Элитный светло-бежевый костюм и изумительная шелковая блуза оттенка “мокрый песок”. Руки без малейших признаков старческих пигментных пятен демонстрировали безупречный маникюр. Ловко подпиленные ногти покрывал слой лака интеллигентного колера “кофе с молоком”. И пахло от мадам соответственно простенько и со вкусом – духами, которыми она скорей всего пользуется всю жизнь, – “Шанель № 5”, старая добрая классика, творение бессмертной Коко» (Д. Донцова. «Три мешка хитростей»); «А ты не носишь солнцезащитные очки? – продолжала Дина. – Смотри, через год появятся морщинки под глазами. Всего за двести долларов в “Интероптике”можно купить стильные очки от “Диора”. Да, и тебе необходимо побольше увлажняющего крема – у тебя очень тонкая кожа» (Н. Левитина. «Интимные услуги»); «Ванная комната была ее любимым местом в квартире, ее убежищем. Обои на стенах, окна с тяжелыми портьерами, затейливые светильники – все навевало особое настроение. Под массивной раковиной в тяжелом дубовом комоде лежали необходимые купальные принадлежности. Краны в форме лебедей отражались в матовой прохладности зеркал. Сама ванна была большая, глубокая, массивная. Ложась в теплую, полную ароматной пены воду, Галина решила не ходить больше к Лике, но после ванны изменила свое решение. “Врага надо хорошо изучить, поговорить с ним по душам”. Она состроила гримасу своему отражению, вбивая в лицо питательный крем» (К. Буренина. «Задушевный разговор»).
Как отклик на стереотипы обыденного сознания женщин воспринимаются страницы дамского романа, с буквальной точностью воспроизводящие фрагменты поваренных книг: «– Берешь потрошеного цыпленка, разделываешь его и обжариваешь в гусятнице в горячем масле. Потом кладешь его в форму и ставишь в духовку, в том же масле обжариваешь кубики лука, моркови и чеснока. По вкусу добавляешь специи– эстрагон, базилик, розмарин и тертый мускат, а когда все это обжарится, добавляешь к цыпленку
– Сложно-то как! – пробурчала Лика. <…>
– Дальше берешь размельченный кусочек копченого сала, режешь на дольки консервированные шампиньоны и тоже обжариваешь. Овощи и грибы остаются в форме, а куски цыпленка возвращаешь в гусятницу.
– О! Это целая сага! – Лика закатила глаза.
– Сейчас будет самое интересное. Берешь коньяк, поливаешь им цыпленка и поджигаешь. Цыпленок горит голубым пламенем, а когда отгорит, добавляешь прочие компоненты из духовки, заливаешь красным, лучше всего бургундским, вином и тушишь в гусятнице под закрытой крышкой. Конец истории» (К. Буренина. «Задушевный разговор»).
Кулинарная тема как одна из зон отражения повседневности обнаруживается в современных произведениях массовой литературы в полной мере. Так, АМаринина в одном интервью призналась, что читательницы просили дать некоторые рецепты из кухни Насти Каменской. И вот в романе «Реквием» героиня Марининой подробно раскрывает секреты приготовления итальянского салата. В 2003 г. у Д. Донцовой вышла «Кулинарная книга лентяйки», в которой собраны рецепты, упоминавшиеся в ее романах, вместе с рецептами она дает и житейские советь[59];
Точная фиксация примет повседневности, тривиальных явлений обыденной жизни, обнаруженная в текстах массовой литературы, провоцирует читателя на мгновенное и почти автоматическое узнавание. М. Эпштейн относит «тривиалогию» (trivialogy) (изучение тривиальностей и незаметностей, будничной жизни в целом, а также понятия «обыкновенное» и его проявлений в культуре) к тем актуальным аспектам науки XXI в., которые расширяют дисциплинарное поле филологических исследований [Эпштейн, 2004: 701].
Как уже отмечалось, реклама стала одним из наиболее значимых факторов повседневности[60], она играет особую роль в репрезентации социальной реальности, будучи своеобразным идеологическим кодом, выстраивающим систему символических ценностей: социальных, моральных, культурных. В повседневность реклама вошла как необыденный, праздничный и игровой компонент. «Мир рекламы стоит в сложных зеркальных отношениях с миром реальным и миром ТВ, радио, прессы. В жанровом отношении рекламой продублирован весь телемир. Тем самым он взят в кавычки, спародирован», – отмечает А. Левинсон [Левинсон, 1997]. Симптоматична телевизионная реклама издательства АСТ, представляющая романы О. Андреева из серии «В России и о России»: «Вокзал», «Толкучка», «Отель», «Казино», «Телевидение». В этих названиях практически намечен маршрут нового героя массовой литературы. Реклама успешно использует в своих целях идеи, заимствованные из критического анализа традиционных культурных и общественных стереотипов и отношений.
Для героя романа П. Дашковой «Вечная ночь» реклама является воплощением зла современного мира, представляющегося ему «переливчатым разноцветным чудовищем, гигантским спрутом с круглым циклопическим глазом и множеством пухлых влажных ртов, похожих на присоски кальмара. Рты шевелятся, орут и шепчут разными голосами: купи! Купи! Отдай свои денежки, скорее, сию минуту» (П. Дашкова. «Вечная ночь»).
Если оттолкнуться от идеи современных философов о том, что искусство XX в. посвящено теме невозможности чуда в реальном мире, то можно сказать, что массовая литература стремится восполнить эту лакуну. В связи с этим важно определить связь массовой литературы с рекламой, утверждающей идею вечного комфорта. В. Пелевин в интервью в «Московском комсомольце» (2000. № 16) отметил: «Я допускаю, что скоро рекламу будут размещать в романах, и если герои будут пить шампанское определенного сорта, то на это будут существовать расценки». Продактплейсмент (скрытая реклама продуктов и других товаров, используемая в кинематографе, телевидении, литературе) в бестселлерах – явление малораспространенное даже для западной книжной индустрии.
Одним из первых примеров книжного продактплейсмента в России можно считать роман Д. Донцовой «Филе из золотого петушка» (2004), в котором есть сюжет о замороженных куриных полуфабрикатах «Золотой петушок», включенный в рекламную кампанию производителя. В романах Донцовой можно обнаружить и скрытую рекламу места работы собственного мужа, декана факультета психологии МГУ. Ср.: «Диплом факультета психологии МГУ вызывает уважение в Европе, Америке, Азии и на Ближнем Востоке. Кстати, вы собрались на прием к психотерапевту или хотите узнать, каким образом можно справиться с неуправляемым подростком, сначала попросите у специалиста, в кабинет которого вошли, бумагу о его образовании. Увидите надпись “МГУ, психфак” – смело доверяйте такому человеку» (Д. Донцова. «Али-баба и сорок разбойниц»).
В 2005 г. целый ряд авторов издательства «Эксмо» (Т. Устинова, А. Маринина, Д. Донцова и др.) стали активно «рекламировать» макаронные изделия «Макфа». Ср.: «Маша задумчиво насыпала в кипящую воду макароны. Она любила “Макфу”, и дети любили, но за разное. Маша любила потому, что она готовится быстро и от нее не толстеешь – инструкция на пакетике была прочитана десять раз и практически выучена наизусть!.. Там говорилось, что эта самая “Макфа” сделана из “твердых сортов пшеницы” и есть ее можно сколько угодно. Дети любили ее за картинки на пакетах – мельница, поле и еще что-то такое летнее и приятное, и еще за то, что варить ее очень просто» (Т. Устинова. «Саквояж со светлым будущим»).
Чтобы избежать обвинений в рекламе, авторы зачастую меняют буквы или создают синонимичное, ассоциативно близкое, узнаваемое название. Этот прием активно использует петербургская писательница, автор комедийных детективов Наталья Александрова: «Я утешила себя тем, что “Отличная кружка” (имеется в виду сеть петербургских кафе «Идеальная чашка». – М.Ч.) хотя и модное заведение, но достаточно демократичное, и посещающие “кружку” студенты зачастую одеваются и выглядят, как настоящие оборванцы» (Н. Александрова. «Жадина-говядина, соленый огурец»).
Следует согласиться с Т. Чередниченко, полагающей, что рекламное слово «обретает библейский статус творящего слова. Между слоганом и лозунгом нет типологической пропасти. Рекламные слоганы – молитвы культуры комфорта, творимые в виду иконостаса рекламных картинок. Картинки изображают вещи, сконцентрированные вокруг человеческого тела» [Чередниченко, 1999: 266]. В то же время нельзя не отметить, что через рекламные образцы, адаптированные к сюжетам массовой литературы, происходит масштабный процесс приобщения к умениям строить жизнь, вести цивилизованное личное, семейное, общественное существование.
Исследователь рекламы Н. Семаан полагает, что рекламу с массовой культурой связывают «глубинные содержания коллективного бессознательного, мифологические образы, архетипы, которые, сохраняя свое традиционное содержание, способны принимать современную форму, воплощенную в элементах моды, стиля, престижа» [Семаан, 1998: 43]. Так, романы Д. Донцовой утверждают место рекламы в повседневной жизни.
Герои Донцовой на себе испытали конфликт рекламы и реальности, когда разрекламированные товары оказались невкусными и некачественными: «Один раз, задавленный рекламой, я таки купил пакетик “Горячая кружка”. Большей гадости в жизни не пробовал. В слишком соленой воде плавало две вермишелины, колечко репчатого лука и пара кубиков моркови. Вкус достигался ароматизаторами. Но меня не привлекает вся таблица Менделеева в одной кружке, даже в горячем виде и под названием суп»
(Д. Донцова. «Бриллиант мутной воды»). Так размышляет герой, по его словам, «раздавленный рекламой». Этот же герой, Иван Подушкин, в следующий раз пытается съесть кашу «Быстров»: «Не далее как сегодня я пытался съесть на завтрак гречневую кашу из пакета с названием “Быстров”. Честно говоря, каша была невкусной и совсем непохожей на ядрицу, сваренную по правилам кулинарной науки, несмотря на все рекламные обещания производителя, в моей тарелке оказалась грязно-серая масса, правда, с запахом гречки, о вкусе которой лучше умолчать» (Д. Донцова. «Бриллиант мутной воды»). Примечательно, что в романе практически пересказываются рекламные ролики. Ср.: «Напиток по вкусу оказался отвратительным. Я посмотрела на пакетик – “Маккофе”. Тот самый, столь широко разрекламированный по телевизору. Впрочем, мне никогда не нравился идиотский ролик. Сначала стая негров бежит за перепуганной коровой, потом стая коров гонится за жилистым африканцем. Иногда посередине “фильма” показывают картинно трясущегося коренного жителя Замбии, на кудрявую голову которого падают хлопья ваты, якобы изображающие снег из сахара. И даже мне запал в голову слота – г “В норме сливки, сахар, кофе, вот гармония “Маккофе”. Так что свою роль реклама выполнила. Руки же схватили сейчас у кассы именно этот пакетик, хотя рядом лежали “Якобс” и “Чибо” (Д. Донцова. «Букет прекрасных дам»).
Телевидение (сериалы, реклама и т. п.) обладает преимуществом в создании вербальных и визуальных образцов повседневной жизни и коммуникации в культуре. «Телеэкран можно рассматривать как нарастивший мощность аналог зеркала в традиционном укладе быта. Переключение с канала на канал обретает самоценность универсального заменителя деятельности, направленной на обретение богатства» [Чередниченко, 1999: 21].
В этой связи интересно постепенное освоение элементов богатой и «красивой» жизни в текстах массовой литературы.
Ср.: «Сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной “Ментов”, и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья?Д. Донцова. «Созвездие жадных псов») или: «Значит, так, для начала вымою голову, потом заползу под одеяло вот с этой коробочкой замечательных конфет “Коркунов”, обложусь со всех сторон любовными романами, включу телик, и никто не по мешает мне ловить кайф» (Д. Донцова. «Созвездие жадных псов»). Таким образом, осуществляется вербализация визуальных рядов, тиражируемых в телевизионной рекламе, сериалах, тематических передачах для женщин и т. п.
Власть телевидения, выстраивание реальной жизни по лекалам экранных героев часто становится сюжетной основой современных детективов. Границы между экранным героем и реальностью постепенно стираются, квазигерои становятся близкими и дорогими «членами семьи». Ср: «Боясь показаться вам идиоткой, могу признаться (Евлампия Романова. – М.Ч.), что люблю внимать советам, которые звучат с экранов телевизора.
Вот Борис Моисеев, хитро улыбаясь, сообщил: “Для того, чтобы щавелевый суп стал особенно вкусным, выжмите в кастрюлю лимон”. Я попробовала и теперь, готовя зеленые щи всегда добрым словом поминаю Моисеева. А блюдо, которое меня (– М.Ч.) научила делать Алла Борисовна Пугачева? <..>Певица в какой-то передаче сообщила, что берет все, оставшееся в холодильнике <…> Дорогие мои, из бросовых продуктов получилась вкуснятина, которую не стыдно подать гостям. Теперь я частенько делаю эту штуку, дома мы зовем ее “пугачевка”» (Д. Донцова. «Но-шпа на троих»).
Тиражированные средствами массовой информации рассказы о судьбах известных артистов, журналистов, телеведущих и др. становятся основой для создания массовой литературы. Так, например, главный герой любовного романа Е. Благовой «Маска» Александр Царевский («Знаменитый Алекс Царевский. Очаровательный циник Алекс. Актер Божьей милостью. Глава радио “Золотой дождь”, автор программ “Суд” и “Коллекция иллюзий” на ОРТ; великолепный Алекс, виртуозно играющий Треплева в чеховской “Чайке” в Театре современной пьесы на Трубной площади» (Е. Благова. «Маска») «списан» с известного телеведущего Александра Гордона.
Симптоматично, что штампом детективов, любовных романов, даже фэнтези стала фраза, предваряющая текст: «Все действующие лица и события вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями случайно». Такое замечание становится особенно существенным, когда сюжетная линия связана с реальными политическими или социальными событиями. Реалии повседневной жизни становятся материалом и экономических детективов Ю. Латыниной «Охота на изюбря» и
«Стальной король». В книге «Стальной король» описывается знаменитая шахтерская «рельсовая война» 1998 г. Действие происходит в городах Чернореченск и Ахтарск Сунженской области (в которых легко угадываются соответственно кузбасские города Анжеро-Судженск и Новокузнецк). О «скромном обаянии российской буржуазии», обитающей в закрытых поселках на Рублевском шоссе, подробно и со всеми бытовыми деталями рассказывает О. Робски в романе с примечательным заглавием «Casual. Повседневное». Важной категорией для героев романов Робски становится ощущение удобства: «Удобно, когда продавцы знают твои вкусы и твои размеры. Удобно, когда официанты знают, что ты пьешь на аперитив и ешь на горячее. Удобно, когда парикмахер знает, как тебя уложить и во что покрасить. Удобно, когда маникюрша знает твой цвет лака и твои предпочтения по форме ногтя» (О. Робски. «День счастья»).
Интересна закономерность, появляющаяся в большинстве современных произведений массовой литературы: наряду с включением в текст имен реально существующих политиков, артистов, журналистов и т. д. появляются «зашифрованные» имена тех же людей. Показательны два фрагмента. Героиня романа Е. Вильмонт «Перевозбуждение примитивной личности» эмигрантка Дина, приехавшая в Москву через 20 лет, не знает многих российских реалий. Удивляется большому количеству новых книг, изданных ярко и броско, не понимает, почему ее новый московский возлюбленный по прозвищу Рыжий просит не называть его Чубайсом. Рыжий объясняет, что это «один очень умный рыжий олигарх, в честь которого, как предсказал какой-то наш сатирик, будут называть всех рыжих котов. И еще про него говорят: ‘Во всем виноват Чубайс”» (Е. Вильмонт. «Перевозбуждение примитивной личности»); «Наталья с Анфисой дружила и однажды в программе “Дачники” видела ее бабушку и бабушкин дом. Маша Шахова в клетчатом шарфике гуляла по парку, трогала рукой стволы берез, рассуждала о вечном» (Т. Устинова. «Закон обратного волшебства»). Или: «Кажется, именно так пишут в статьях про то, как знаменитый актер Андрей Безухов (Сергей Безруков. – М.Ч.) увидел на вечеринке свою будущую супругу – порыв испытал, нежное существо защитил, в сладостные тайны погрузился, в бездонных озерах потонул>»Т. Устинова. «Закон обратного волшебства»).
В романе Д. Донцовой «Покер с акулами» нет последовательности в отражении повседневности, что косвенно может свидетельствовать о разных авторах, работающих над одним текстом. Ср.: «На экране появилось перекошенное лицо Марианны Максимовской», но при этом – женский коллектив называется «Сверкающие» (вместо явно имеющегося в виду эстрадного музыкального коллектива «Блестящие»).
Й. Хейзинга писал, что «повседневная жизнь современного общества во все возрастающей степени определяется качеством, у которого есть некоторые общие черты с игровым и в котором скрыт необычайно богатый игровой элемент современной культуры»» (выделено мной. – М.Ч.) [Хейзинга, 1992: 231]. Многочисленные телевизионные игры, втягивающие в свое пространство миллионы телезрителей, и огромное количество компьютерных игр, опутывающих своих игроков «сетью» Всемирной паутины, – это лишь явная «верхушка айсберга» игровой современности. Игровое содержание сегодняшнего дня заключается и в том, что действительность каждый день предлагает новые роли и новые правила игры с реальностью.
«Документальность» массовой литературы, характеризуемая максимальным приближением времени действия к времени чтения, некая метафора однократности, угадывается в «коммуникативной вселенной газетных заголовков и экспрессивных клише иллюстрированного журнала» [Дубин, 2001: 228], легко обнаруживаемых в подобных текстах.
Для достижения успеха массовой литературы используется ряд известных и беспроигрышных приемов, основанных на психологических механизмах рецепции, среди которых значительно место занимает «тавтология самоутверждения» как главный антропологический принцип массовой культуры. «Массовая культура действует как система, включающая тебя таким, как ты есть, каким сам хочешь себя видеть (противоположность ей – система, исключающая прямое участие, ставящая перед реципиентом особые символические барьеры, требующая непомерной «цены», своеобразного самопреодоления», – отмечает Б. Дубин [Дубин, 2001: 357].
Действительно, антропология массовой культуры строится на принятии человека именно как «одного из всех», который идентифицирует себя с героем рекламного ролика. Ср.: «В тот день Рита надела брючки от Гальяно, колготы “Премиум”, пятьдесят долларов за упаковку, эксклюзивное белье от “Дим”, <…> повесила на шею несколько золотых цепочек, в ушки воткнула сережки от Тиффани, на запястье пристроила часики от Картье, надушилась парфюмом Живанши, влезла в брюки от Гуччи, норковую шубейку» (Д. Донцова. «Букет прекрасных дам»).
Стратегии рекламы, как и стратегии текстов массовой литературы, часто основанных на том, что адресат будет идентифицировать себя с героями рекламного ролика или с описанными персонажами. «Мы живем в эпоху имиджей. Но не столько уже имиджей людей, сколько имиджей вещей. Прекрасная, соверешенная внешность фотомодели – субститут прекрасной, функциональной вещи. Имидж человека съедает сам себя, растворясь в рыночной вещи. Имиджи людей способны «отнять» у вещей эксклюзивность и стать самодовлеющей иконой современности», – считает Т. Чередниченко [Чередниченко, 1999: 251].
Предметный мир, которым окружен герой (жилье, мебель, одежда, еда, внешний облики и др.) имеет характерологическую и социальную значимость. В.Н. Топоров, исследуя природу вещи, пишет, что человек включает вещь в эволюцию соответствующего «вещного» ряда, с ее отбором, борьбой «видов», прогрессом, придает вещи понятие цели, научает ее элементарным действиям, скопированным с него самого или продолжающим человека, и «заражает» вещь «разумом» – теми способностями и их сочетаниями, которые иногда настолько превосходят человека, что способны уходить из-под опеки и контроля человека и становиться непредсказуемыми [Топоров, 1995: 33].
Однако необходимо заметить, что серьезно разработанная в литературоведении проблема «предметного мира», «жизни вещи» применительно к поэтике массовой литературы требует уточнения. Еще в 1920-е гг. Эйхенбаум предостерегал: «Попытки строить роман на нашем современном бытовом материале неизменно оканчивается неудачей, потому что материал этот слишком однозначен – он еще не звучит литературно, еще не влезает в сюжет, сопротивляясь своей злободневностью» [Эйхенбаум 2001:99].
С другой стороны, в знаменитом сборнике «Литература факта» С. Третьяков определил стратегию новой послереволюционной литературы так: «Не человек – одиночка, идущих сквозь строй вещей, а вещь, проходящая сквозь строй людей – вот методологический литературный прием, представляющийся нам более прогрессивным, чем приемы классической беллетристики» [Литература факта, 2000: 70].
Предметный мир массовой литературы, как правило, не включен в символические и метафорические обобщения: «В массовой беллетристике, и когда вещь детально описывается, и когда просто называется, она равно берется из эмпирического мира готовой, нетронутой, такою какою ее знают все [Чудаков 1990:51].
Маркером повседневного быта становится не просто «вещь», а «модная вещь». Мода рассматривается как отражение коллективного бессознательного, как разновидность массового поведения, неотъемлемая от массы и массовой культуры, как одна из «форм, один из механизмов социальной регуляции и саморегуляции человеческого поведения: индивидуального, группового, массового» [Гофман, 1994: 10].
По характеру воздействия на реципиента моду можно отнести к одной из разновидностей рекламы[61]; если человек находится под ее постоянным влиянием, то его быт меньше всего подвергается регулированию. Принципам модного стандарта пытаются соответствовать многие герои современных детективов и мелодрам. Так, героиня Донцовой, Даша Васильева, прекрасно разбирается в моде. Ср.: «Брюки у меня и впрямь расклешены прямо от бедра. Супермодное одеяние от фирмы “Валентино”. Но хитрый модельер сообразил, что в таких “трубах” будет зябко, и пустился на хитрость. Подкладка сделана в виде шаровар и на щиколотках прихвачена резинками. Издали – широкие брючины, а внутри тепло, и ветер не проникает к коже» (Д. Донцова. «Жена моего мужа»). Или: «Сейчас лен на пике моды, только стоит ого-го! Даже фирму знаю, “Ольсен” называется. У них большой магазин на Тверской есть» (Д. Донцова. «Три мешка хитростей»); такая модница может сразу определить в вещи каких фирм был одет человек: «юбочка белая из “Манго”, коллекция этого года, солнечные очки от Эмпори Армани, форма “киска” сейчас отошла, “летучую мышь” народ надел. Босоножки у девицы на ногах были, роскошная вещь из магазина “Ти Джей коллекшен»”(Д. Донцова. «Уха из золотой рыбки»).
Под «ритуалом ежедневного поведения» Ю.М. Лотман понимал строй жизни, который определяет распорядок дня, характер труда и досуга, формы отдыха, игры, вкусы, моду и т. д. Это тот «дух времени», который отражается на страницах литературных произведений. «Быт – это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах; быт – это вещи, которые нас окружают, наши привычки и каждодневное поведение» [Лотман, 2001: 10]. Вещи, по Лотману, не существуют отдельно как нечто изолированное в контексте своего времени, а включены в общественную практику: «Вещи навязывают нам манеру поведения, поскольку создают вокруг себя определенный культурный контекст» [Лотман, 2001: 12]. Игра с культурными контекстами становится яркой приметой иронического детектива, прежде всего произведений Д. Донцовой.
Иронический детектив Д. Донцовой делится на четыре «серии», главными героями которых становятся Даша Васильева («Даша Васильева – любительница частного сыска»), Евлампия Романова («Евлампия Романова. Следствие ведет дилетант»), Виола Тараканова («Виола Тараканова. В мире преступных страстей») и Иван Подушкин («Джентльмен сыска Иван Подушкин»). Показательно, что четыре героя – это четыре варианта современной картины мира, четыре социальных среза российской действительности начала XXI в.
Постоянно ссылаясь на то, что она пишет «современные сказки», Д. Донцова создает своих героев по лекалам фольклорных архетипов. Определяющим становится мотив чуда. Даша Васильева – преподавательница французского языка, живет с сыном Аркадием, его женой, дочерью Машей, с большим количеством милых собак и кошек. Однажды Даша приютила лаборантку Наташу, которой некуда было деваться в новогоднюю ночь, этот добрый поступок становится пропуском в будущую богатую и счастливую жизнь. Наташа выходит замуж за французского миллионера, после его загадочной смерти огромное богатство достается Наталье и Даше. Воплощается скромная мечта Даши об изобилии: «шкаф, который можно открыть, не вставая с кровати, и там должны лежать куча нового белья и нераспечатанные пачки с колготками, и по паре разных туфель к каждому костюму» (Д. Донцова. «Крутые наследнички»); «Ничто так не повышает настроение, как покупка абсолютно ненужной, даже бесполезной вещи. Женщины меня поймут. Оно, конечно, приятно приобрести пальто или шубу, на которые давно откладывала деньги, но во много раз приятнее просто забежать в лавку и недолго думая, прихватить, ну, допустим, чашку, украшенную изображениями собачек. Дома-то у вас уже есть из чего пить чай, и эта кружечка вроде бы ненужная, но как радует» (Д. Донцова. «Полет над гнездом Индюшки»). Вся серия романов о Даше Васильевой погружает читателя в повседневность коттеджного городка Ложкино, гламурный мир «новых русских».
Вторая героиня Донцовой Евлампия Романова представляет иной социальный срез общества. Мотив «чуда» определяет судьбу и этой героини, которая о себе говорит так: «Моя биография четко делится на две части: до встречи с Катей Романовой и после. “До” была тихая жизнь под крылышком у мамы, оперной певицы, и папы, доктора наук, учеба в консерватории по классу арфы, неудачная артистическая карьера, замужество, завершившееся моим побегом из дома и в конце концов разводом. И звали меня в той жизни Ефросинья. Но потом меня судьба столкнула с Катюшкой и ее семьей. Дальнейшая жизнь потекла по-другому. Теперь я считаю своей родней Катю, двух ее сыновей, Сережку и Кирюшку, жену Сережки Юлечку и кучу домашних животных <…> Поселившись у Кати, я приобрела семью» (Д. Донцова. «Прогноз гадостей на завтра»).
Если Даша Васильева прекрасно ориентируется в моде, дорогих московских ресторанах и магазинах, а в доме хозяйничают кухарка, домработница и садовник, то Лампа хорошо знакома со сложностями повседневной жизни современной российской женщины: «К сожалению, я не принадлежу к самым обеспеченным слоям общества. Я – так называемый российский средний класс, то есть человек, живущий в месяц на фиксированную сумму и собирающий деньги на отдых и ремонт квартиры. Вроде бы для таких людей и созданы отпушки, дающие возможность купить продукты на пару рублей дешевле. Но сколько раз я сталкивалась с обманом! Килограмм сыра, купленный у бойкой хохлушки, всегда весил 800 граммов, свеженькие, приятно пахнущие сосисочки угрожающе зеленели, лишь только я вытаскивала их на кухонный стол, в пачке чая обнаруживалась мелкая коричневая труха, менее всего напоминавшая благородный лист, а собачий корм неаппетитной кучкой лежал в мисках. Теперь я делаю покупки только в супермаркетах и, хотя переплачиваю за товар, все равно оказываюсь в выигрыше (Д. Донцова. «Созвездие жадных псов»).
Виола Тараканова, представляющая уже третью, близкую к маргинальной российскую повседневность, о себе говорит так: «На самом деле являюсь самой обыкновенной уборщицей, стою на нижней ступени социальной лестницы, и подняться по ней мне уже, очевидно не удастся. В 35 лет поздно начинать жизнь сначала. <…>Где только я ни работала! Нянечкой в детском саду, санитаркой в больнице, уборщицей в продмаге. При коммунистах, будь ты хоть семи пядей во лбу, устроиться на приличную работу без диплома было не реально. После перестройки появились иные возможности. Сначала торговала “Гербалайфом”, потом трясла на рынке турецкими тряпками, затем пристроилась в риелторскую контору агентом. Но нигде не получала ни морального удовлетворения, ни достойной зарплаты» (Д. Донцова. «Черт из табакерки»). Перебиваясь, бегая по разным работам, Виола находит любимое дело – расследование преступлений, а позже – написание детективных романов.
Иван Подушкин, выпускник Литературного института, работающий в качестве секретаря у богатой дамы-инвалида, хозяйки частного сыскного бюро, принадлежит к роду бояр Подушкиных: «Род мой известен издавна. Бояре Подушкины были одними из тех, кто возводил на трон Михаила Романова. Поколения Подушкиных верно служили царю и отечеству, больших чинов не имели, но пользовались уважением и “были стабильно богаты” (Д. Донцова. «Букет прекрасных дам»). Отца Ивана Подушкина во время революции спасла повариха, он стал писателем: «Папины книги уходили влет, и мы великолепно жили, имея все атрибуты богатства тех лет: четырехкомнатную квартиру возле метро “Аэропорт”, дачу в Переделкине, “Волгу” с шофером, “кремлевский паек” и отдых в Болгарии» (Д. Донцова. «Букет прекрасных дам»).
В биографии этого героя явны переклички с биографией самой Д. Донцовой, дочки советского писателя А. Васильева. Подушкин окружает себя изысканными вещами, коллекционирует хорошие книги, обеспечивает свою сумасшедшую маменьку Николетту, скупающую в дорогих московских бутиках все подряд. Повседневность, отраженная в этой серии, наиболее эклектична и искусственна, в отличие от практически фотографической точности в описаниях современного российского быта предыдущих серий.
Социологические опросы издательства «Эксмо» свидетельствуют, что перед покупкой новой книги Д. Донцовой читатели обязательно спрашивают, о ком эта книга, и выбирают определенного серийного героя. Разнообразие серийных героев отражает «горизонт ожидания» современного массового читателя, воспринимающего «портативные варианты» многоступенчатого бытия.
По определению Д. Кавелти, «формулы – это способы, с помощью которых конкретные культурные темы и стереотипы воплощаются в более универсальных повествовательных архетипах. Формула – это комбинация, или синтез, ряда специфических культурных штампов и более универсальных повествовательных форм или архетипов» [Кавелти, 1996: 35].
Формула повседневности стала одной из основных составляющих поэтики банальности, свойственной массовой литературе. Т. Чередниченко видит особенность современной культуры в «сплющивании» идеалов бытия в плоскостную фактуру повседневного быта [Чередниченко, 1994: 256]. В начале XXI в. можно констатировать размывание «формулы эпохи», о которой говорил Б. Эйхенбаум («Слова и вещи существуют в двух планах: конкретность перерастает в символику, малое – в большое, бытовая мелочь – в формулу эпохи» [Эйхенбаум, 2001: 190]), свидетельствующее о сосуществовании различных типов современной российской повседневности. Необходимо еще раз подчеркнуть, что массовая литература с ее злободневностью, определенной фельетонностью является своеобразным аналогом городского фольклора, фиксирующего изменения «духа времени».
Вопросы и задания для самостоятельной работы
? В рекламной газете «Из рук в руки» регулярно появляется объявление: «Писатель хочет вступить в контакт с интересными людьми, биография которых может послужить основой сюжета в цикле романов о современной России». С чем связано его появление?
? Чем вы можете объяснить «документальность» массовой литературы?
? Определите общие черты героя массовой литературы?
В какой степени массовая литература занимается своеобразным анализом сознания маргинального человека?
? Прочитайте и прокомментируйте слова главной героини романа А. Любимовой «Так просто сказать люблю»: «“Атлантида ” выдала мне наряд на “продакт плейсмент” <…> эдакая ненавязчивая реклама товаров народного потребления в кинофильмах, телесериалах и в книгах. Герой хватает топор, чтобы зарубить врага, но топорик у нас не простой, безымянный, а какой-нибудь известной фирмы
? Каким образом четыре «серийные героя» иронических детективов Д. Донцовой отражают определенные «формулы повседневности»?
? Автор современных детективов Антон Леонтьев пишет свои произведения в жанре криминально-игрового романа. Прочитайте фрагмент из романа «Шоу в жанре триллера» (М., 2006) и определите, в чем заключается игра с читателем. Героем детектива становится Марк, известный режиссер королевства Герцословакии, сын знаменитого поэта Казимира Михасевича: «Казимир был автором гимна, и это подняло его не недосягаемую высоту и превратило в небожителя. Самое удивительное, что пятьдесят лет спустя, когда коммунизм в Герцословакии испустил дух, наш президент Гремислав Гремиславович Бунич попросил Казимира создать гимн для капиталистической Герцословакии. Бравурная, торжественная музыка осталась все та же, Казимир чуть подкорректировал слова (вместо “победы коммунизма” и “мудрых вождей пролетариата” восхвалялась “свободная, великая держава” и “демократия – наш выбор навечно”), и Герцословакия обрела новый старый гимн.
? Как можно использовать рекламу в массовой литературе?
? В какой степени отражение повседневности в массовой литературе перекликается ее же отражением в глянцевых журналах?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.